ния. И мы с вами не просто хотим завтра жить лучше, а хотим жить завтра лучше не меньше, чем на определенную величину, которая в нашей голове уравнивает день нынешний и грядущий. А если к этому еще добавить риски, потому что для нас завтра может не наступить, например, то эта величина будет еще немножко больше, это будет ставка рискового финансирования. Отсюда же берется инфляция. Если мы все возьмем наши деньги сегодня и все их дадим вам до завтра, то вы завтра должны будете вернуть нам больше, потому что завтра мы захотим больше, а значит, завтра будет больше денег за те же товары, потому что за ночь товаров не увеличится, и так возникает инфляция. Вот отсюда берется мантра про рост ВВП. Рост ВВП – это обеспечение эквивалента между тем, что мы хотим сегодня, но будет завтра, и тем, что будет завтра. В Японии, например, эта величина сегодня отрицательная, там сегодня ситуация во всей экономике такая, что «прайм рейт» отрицательный: если у вас есть деньги, то завтра их станет меньше. Это значит, что если у вас есть товары, то завтра их станет больше, само собой, за те же деньги. И рост ВВП может быть и ноль, и при этом у вас может развиваться экономика, и вы можете чувствовать себя хорошо. И мне от японцев жалоб не поступало на их экономику, они просили не беспокоиться.
У нас в России неопределенность так высока, что мы завтра согласны жить только на 30 % лучше, чем сегодня, и никак иначе. И поэтому, для того чтобы мы чувствовали себя спокойно в этих условиях – с учетом того, что у нас, например, велика вероятность в равных пропорциях оказаться в тюрьме, умереть под колесами авто или смертельно заболеть, – у нас должен быть быстрый рост ВВП, для того чтобы мы чувствовали себя «content». А этого у нас не происходит.
Катерина Гордеева. «Россия – это страна нерассказанных историй и нерассказанной истории»
Журналист, попечитель благотворительных фондов «Подари жизнь» и «МойМио», автор книг «Время колоть лед» (в соавторстве с Чулпан Хаматовой), «Победить рак». Автор документальных фильмов: «Афган. Человек [не] вернулся с войны», «Норд-Ост», «Голоса», «Как Кирилл Серебренников потратил 218 миллионов»
Ваше интервью с вдовой Сергея Бодрова Светланой на «Кольте» произвело эффект разорвавшейся бомбы…
Я попросила [редакцию Colta]: «Сейчас я сделаю интервью, можно, пожалуйста, вы не будете его сокращать?» Они согласились, и мы вместе верстали, это было такое сотрудничество. Но когда я шла к Свете, я вам клянусь, вообще не знала, что она никому до меня не давала интервью.
То есть вы не хотели быть первой?
Абсолютно. Мне просто очень важно было с ней поговорить про Сергея Кушнерева, человека чрезвычайно для меня важного, который долгие годы был главным редактором телекомпании ВИD, человека, который придумал «Жди меня» – единственную, как мне кажется, полезную передачу на российском телевидении. Эта программа помогала людям нашей большой страны искать друг друга и находить, причем этот формат придумали именно в России. Обычно мы берем американские или французские форматы, у нас «приживаются» аргентинские, мы немецкие любим, а русских форматов, придуманных в нашей стране, у нас до последнего времени вообще не было, мы всегда использовали франшизу.
Кушнерев придумал «Жди меня» и тот «Взгляд», который вел Сергей Бодров. Он невероятным был человеком, журналистский бог. Судьба его трагически сложилась. Такие люди перестали быть нужны и на телевидении, и вообще его имя стерлось. Программу эту, кстати, показывают сейчас на НТВ, если не закрыли. Но его «подтерли» отовсюду, у него отобрали права на эту программу. Его выгнали из ВИDа, где он был учредителем.
Света Бодрова после гибели мужа работала как раз в программе «Жди меня». До знакомства с Сережей она сотрудничала с Кушнеревым. Он был большим Светиным другом, крестным отцом ее детей. Кушнерев умер, наверное, от невостребованности, хотя формально от повторного инсульта и инфаркта. И мне было очень обидно, что куча людей, которые, во-первых, приходили к нему на похороны, во-вторых, выступали на них, и после этого давали интервью и говорили, что они обобщали Бодрова и Кушнерева, а все их заслуги присваивали себе вместе с бог знает откуда взявшейся историей своей дружбы с этими людьми. Дружбы, которой не было. Таких людей оказалось много. И, наконец, вышел фильм, в котором еще один «друг» Бодрова говорил о том, какие они крепкие друзья и как он Бодрова отыскал где-то там и дал ему путевку в жизнь.
Это вы про Любимова?
Да. Я позвонила Свете и говорю: «Послушай, пока ты жива, пока мы вообще все живы, кто при памяти, давай, пожалуйста, эту историю расскажем. Вот как она была, как ты ее помнишь. Возможно, человек, который считает, что он действительно был другом, он может вполне в это верить. Может, это не злой какой-то умысел, но ты эту историю знаешь так, как ты ее знаешь». То есть говорить мы намеревались про Кушнерева. У меня даже как-то наглости не было спрашивать Свету о Сереже. Мы знакомы с ней, и я знаю, насколько для нее это больная тема, как до сих пор, сквозь все эти годы, Света пронесла любовь – огромную, невероятную любовь к своему мужу. У меня поэтому даже язык не поворачивается называть ее вдовой: Света – жена Бодрова, и так будет всегда.
Я пришла к ней, и наша беседа начинается: «Как вы познакомились с Сережей?» Она переспрашивает: «С каким из них?» И я совершенно в изумлении поясняю: «С Кушнеревым», потому что я пришла говорить про него. Но оказалось, что внутри эти истории настолько переплетены, что мы будем говорить про них двоих. В итоге получилось одно из самых эмоционально захватывающих интервью в моей жизни. Потому что обычно так: запишешь интервью, придешь, и пока ты его расшифруешь, пока начнешь… На это уходит какое-то время. Я приехала домой, села, и к утру у меня уже был готов текст. И тут я решила проверить какие-то вещи в материале и стала гуглить «интервью Светланы Бодровой». (Смеется.) И поняла, что она никогда не давала интервью.
На YouTube-канале «ещёнепознер» вышел ваш фильм «Норд-Ост» – о том, как воспринимается этот теракт через 17 лет, как его запомнили участники тех страшных событий. Один из родителей, Дмитрий Миловидов, потерявший во время теракта дочь, говорит: «Ниночке навсегда 14». Когда вы снимали этот фильм, как люди относились к тому, что вы пришли к ним с таким «запросом» – поговорить о таком прошлом?
Ни один из героев «Норд-Оста» не хотел принимать участие в этом фильме. Одна женщина, которая тоже не хотела и в итоге не стала, после фильма мне написала, что очень сожалеет, что ее в этом фильме не было. Я тоже, кстати, очень жалею. Тут такая история: они очень хотели говорить, когда все случилось. Но тогда не было никого, кто бы их выслушал.
Мне во многом кажется, что профессия интервьюера заключается в том, чтобы тебе лично было важно узнать чужую историю. Я очень часто во время мастер-классов прошу: «Задайте пять вопросов». И люди задают какие-то абстрактные вопросы, вообще не касающиеся ничего. Или это неподготовленность к разговору, или отсутствие интереса. Если последнее – то не надо вообще идти в профессию. Интерес – это профессиональное качество. Мне действительно очень важно было узнать их историю и рассказать. Я для них скорее «способ доставки» всего того, через что они прошли, а не рассказчик. Рассказчики – они. В общем, там нужно было просто слушать. Мы дружим с Сашей Розовской, бывшей заложницей «Норд-Оста», и ее мамой Светланой Сергиенко, и я сказала: «Я тебя просто очень прошу. Я считаю, что историю надо рассказать. Обещаю тебе, что буду рассказывать ее честно. И обещаю тебе, что сделаю все возможное, чтобы эту историю услышали». И Саша согласилась. Например, она разрешила снимать ее детей, но мы договорились о том, что не будем показывать их лица. И мы их действительно не показали.
Ужасно не хотела сниматься в фильме Лиля Дудкина, мама Златы, это было до момента, пока мы не приехали к ней домой. Недавно Злате вручили удостоверение корреспондента «Новой газеты». Теперь она будет дважды в месяц писать колонки и получать за это настоящую зарплату. Это феерическая для меня история, счастлива мама, счастлива Злата. Мама Златы рассказывает, как ей уступают место в метро, как ее узнают. То есть у них изменилась жизнь, когда они рассказали эту историю.
К моему большому сожалению, в фильме отказалась принимать участие Валентина Матвиенко, хотя до последнего соглашалась. А я бы с интересом ее послушала, это важно, она – свидетель. Но в фильме согласились участвовать ветераны спецподразделения «Альфа», и это тоже был важный разговор, потому что мы слышим другую точку зрения. Потому что, понимаете, вот у меня одна правда, а у каждого из вас – другая: любое событие, даже вот сегодняшний вечер. Мы выйдем с вами поговорить, и окажется, что мне было важно что-то одно здесь сказать, а вам – что-то другое, и мы разное запомнили. Про любое событие ты должен поговорить с несколькими людьми. Там были удивительные вещи, когда Аушев говорит: «Мы шли с Аслахановым и Примаковым». Аслаханов: «Мы шли вдвоем с Примаковым». Я переспрашиваю: «А Аушев?» – «Аушева там не было». А потом выясняется, что в действительности с ними еще шел Сережа Говорухин-младший, и его вообще никто не помнит. Или артист Филипп Авдеев, бывший заложник, рассказывает, что решетки на окнах срезали очень громко, а спасатели говорят: «Мы старались это делать максимально тихо». Вот такие особенности человеческой памяти.
Матвиенко приняла решение запретить митинг, который хотели устроить родственники на Красной площади?
Ну нет, Матвиенко, конечно, не могла принять такое решение, у нее не было таких полномочий, но она озвучивала это решение родственникам заложников, сказала им дословно фразу: «Я гарантирую вам, что штурма не будет. В Москве особое положение, Красная площадь закрыта. Вы не можете идти на митинг, но я гарантирую вам…»
И в утро штурма, об этом как раз говорят мои герои в фильме, но это не попало в итоговый монтаж, она вбежала в спортивный зал, где собрались родственники заложников, ужасно веселая, счастливая, и сказала: «Ура, мы победили! Мы победили, ура!» А эти люди уже знали, что кто-то из их близких мертв. Я убрала эту историю в фильме, хотя она рассказана устами родственников заложников. Я не рассказала эту историю, потому что я не могу это сделать без участия Матвиенко, у нее должно быть право слова.