гочисленное, разрозненное молодежное антисталинское «подполье». Так же, как про беспризорников все знают по книге Л. Пантлеева «Республика ШКИД», про антисталинское подполье известно почти исключительно по роману Анатолия Жигулина «Черные камни», который впервые напечатали в конце 1980-х во время перестройки. Это автобиографический документальный роман, в котором речь идет о короткой поре деятельности и жестоком разгроме организации «Коммунистическая партия молодежи» в Воронеже. Лидером этой организации был сын секретаря воронежского обкома партии, а участниками – старшеклассники, даже не студенты. Аналогичные организации работали в самых разных городах: «Союз борьбы за дело революции», «Армия революции» – Москва, «Рыцари удачи» – Москва, Харьков; «Всероссийский демократический союз» – Москва, Воронеж; «Общество свободы и правды» – Москва. А также «Юные ленинцы», «Юные коммунисты», «Молодая гвардия», «Ленинская гвардия», была и «Всесоюзная партия против Сталина» в Ульяновске. Все они были коммунистическими, «левыми» организациями, которые совершенно искренно верили коммунистической идеологии, но видели, что сталинизм – это на самом деле никакой не марксизм, не ленинизм, а феодально-бюрократическое перерождение диктатуры пролетариата. Целью и идеологией этих организаций стало возвращение «истинного марксизма и ленинизма» вместо сталинского беспредела. Естественно, со всеми этими организациями разобрались самым жестоким образом – несовершеннолетних отправили на 25 лет в ГУЛАГ, совершеннолетних, обычно это были студенты-первокурсники, расстреляли. К счастью, Сталин помер в 1953 году, и этих ребята быстро амнистировали. И тоже интересно: почему об этом ничего не известно? Я думаю, что это идеологически «нерентабельно» для всех. Для правых это невыгодно потому, что все организации были «левыми», а не какими-то буржуазно-демократическими либеральными подпольными обществами. А для коммунистов, вроде нашего «розового» КПРФ, тоже неинтересно, потому что все современные российские коммунисты – сталинисты. Им эти ребята категорически неудобны, потому что они все были «антисталинцами». Вот так и получается, что они никому не нужны.
Раз мы Сталина похоронили, можно перейти к молодежи, которая появилась после его смерти и оттепели. У Вас одна из глав в книге называется «Еретики и язычники». Как они появились?
Концепцию «Еретиков и язычников» придумал великий английский драматург Том Стоппард, с которым я имею честь быть хорошо знакомым. И он в своей пьесе «Рок-н-ролл» представляет два типа бунтующей молодежи: «еретики» и «язычники». Первые – это, условно говоря, антисталинское подполье, идеологизированная молодежь, у которой имеются какие-то идейные устои, диссиденты, борцы за права и так далее. А вторые – молодежь, которой вся эта политика и идеология абсолютна не нужна. Они слушают музыку, балдеют, не выходят на манифестации, а ходят на «сейшены». Для них комсомол – просто пустой звук. «Язычники» – хиппи, панки и другие люди, которые просто «имели в виду» существующую политическую систему. Естественно, возникает закономерный вопрос: а кто хуже, кто опаснее для существующей власти? С одной стороны, кажется, что «еретики» – они такие политизированные. С другой стороны, можно сказать, что «еретики», в отличие от «язычников», играют с властью на одном поле. И во многом те же отделения КГБ оправдывают свое существование тем, что существуют «еретики». Мы были «хиппарями» – и что с нами делать? На площади не выходим, у нас длинные волосы, но с этим бороться вроде странно. Взяли и обрили, а волосы потом снова выросли. «Еретики» – это понятная для властей «история», ясно, как с ними бороться: надо арестовывать, исключать из институтов и прочее. А как бороться с «язычниками» – непонятно. И получается, что «язычники» для падения и полного развала советской власти сделали больше, чем «благородные» и героические «еретики». Я считаю, что The Beatles сделали для конца коммунизма в России больше, чем диссидентское движение. Потому что диссиденты с их «самиздатом», рукописным журналом «Хроника текущих событий» были прекрасной, благородной сектой. И на жизнь они не влияли. В отличие от миллионов «битломанов», «хиппарей» и «панков». Они и породили среди миллионов советских молодых людей полное, тотальное презрение, недоверие и игнорирование советской власти и коммунистической идеологии.
Когда в СССР появилась «золотая молодежь»?
Расслоение советской молодежи по кастовому и материальному цензу началось со стиляг. Недаром стиляг называли «папина “Победа“». Личная машина по тем временам – признак привилегированного класса. Дети академиков, дипломатов, известных писателей и художников. Фильм «Стиляги» – прекрасный, он мне очень нравится, но его главный герой – простой рабочий парнишка, из коммунальной квартиры, который стал видным стилягой и игроком на саксофоне, – наверное, и такие тоже были. Но в большинстве своем стиляги – это молодежь из привилегированных семей. У них было больше информации о том, что происходит в мире, им привозили из-за границы пластинки, иностранные журналы, кому-то еще и шмотки… И вели они себя соответствующим образом – нагло и вызывающе. В принципе, стиляги – очередная реинкарнация «дендизма». Цитирую фельетон с таким описанием: «Вошел стиляга, который на всех смотрит сверху вниз». После фестиваля молодежи и студентов советские стиляги обнаружили, что придуманные ими западная молодежь и американский стиль совсем другие. Тогда они распались на «штатников» и «битников», а уже в 1960-е годы пошла «битломания», «хипари» и все остальное.
Как началась ваша музыкальная карьера? Я знаю, что однажды вы, шестиклассник, ворвались в рубку школьного радио и поставили там свою музыку. Какую?
Моя музыкальная карьера началась осенью 1967-го года. С одной стороны, мы в школе начали выпускать журнал под названием «New diamond», напечатали 39 номеров. Школа у нас была специальная, при советском посольстве в Праге, – мои родители с 1963-го по 1968-й год там работали. В школе была радиорубка, оттуда на больших переменах шло вещание – какие-то объявления, музыку пускали и так далее. Я имел вполне легальный доступ к этой радиорубке и стал ставить там свою любимую музыку: The Beatles, The Rolling Stones. Недели две я ставил эту музыку, пока вдруг кто-то – директор, завуч или председатель пионерской организации – не обратил на это внимание. Тут же увидели в этом «идеологическую диверсию». Музыкальные передачи мы делали с другом Колей Крестовским, потомком русских белоэмигрантов, которого родители отдали в советскую школу, чтобы хорошо говорил на русском. Нас с ним вызвали к директору на заседание совета пионерской дружины и призвали немедленно покаяться. Я начал доказывать, эта музыка никакая не «буржуазно-капиталистическая» и не «идеологически вредная», а прогрессивная и правильная. Стоял на своем твердо – и в результате меня в первый раз исключили из пионеров.
А во второй раз за что?
Это была история посерьезнее. Весной 1968 года моих родителей отозвали из Праги, мы вернулись в Москву. Первого сентября я пошел в простую школу по месту жительства. Надо сказать, что до этого 21 августа 1968 года в Чехословакию вошли советские танки – произошла интервенция СССР и стран Варшавского договора. Для меня это была трагедия. Первой жизненной трагедией для меня стала смерть Че Гевары в октябре 1967-го. Мой отец с ним дружил, и для него это вообще был конец жизни. Когда я пошел в школу, наивный, непуганый, длинноволосый, то стал рассказывать своим одноклассникам про Чехословакию. Тогда все про нее говорили – контрреволюция, «братская помощь» и прочее. Я говорил, что это подлая история, никакой контрреволюции там не было, коммунистов на фонарях не вешали, наоборот. Там были реформы – «социализм с человеческим лицом», весь народ выступал «за» эти реформы. Естественно, кто-то «стукнул». Вызвали моих родителей – что это у вас сын-антисоветчик? А я на самом деле им стал. Настоящим. Но родители оба – члены КПСС, отец проходил по номенклатуре ЦК, когда в Праге работал. В Москве уже нет, по-моему. Меня исключили во второй раз. Я не стал каяться. Но мне сильно повезло, тогда мне было 13 лет. Было бы мне семнадцать – это стопроцентное исключение из университета, будь я еще старше – могли бы и в «психушку» упечь. Мне сказали: «Антисоветская пропаганда». Кстати, Вацлав Гавел меня в 1990-м году пригласил в Прагу на празднование первой годовщины Бархатной революции.
Поехали?
Конечно!
Что изменилось в субкультурах после крушения Советского Союза?
В первую очередь то, что, несмотря на все перегибы, мы по-прежнему живем в открытом информационном пространстве. Люди спокойно путешествуют по миру. Сейчас существует огромное количество субкультур. В основном, к сожалению, это заимствованные и имитационные культуры. Но хорошо то, что их очень много. Если раньше все шло только с Запада, то теперь идет и с Востока. Началось с Японии – все эти манга и аниме. Мои дочери говорят, что корейские бойз-бенды имеют бешеный успех у молодых девиц, как в 1980-е годы Виктор Цой. Но я не хочу исследовать все эти новые субкультуры. Я не вполне представляю, как можно всерьез анализировать явление «отаку». Прочел интересный роман «Славянские отаку». Я каждый год веду церемонию премии «Национальный бестселлер», поэтому, чтобы быть в курсе дела, читаю все романы из «шорт-листа». Познакомился с романом Упыря Лихого. Это порнографический роман, причем хардкор, четыре звездочки, про московских гомосексуалистов, любителей японских мультиков. Можно очень долго сидеть и чесать макушку, чтобы решить – с какой стороны это можно изучать.
Что происходит с представителями субкультур, когда они взрослеют?
Я был хиппи, панком, битломаном. Сейчас я – одновременно старый хиппи, панк и битломан. Антисоветчик – само собой. Очень немногие люди, повзрослев или постарев, начинают пренебрежительно и негативно относиться к своему подростковому прошлому. Обычно они по нему ностальгируют: слушают старые пластинки, общаются со своими друзьями юности в социальных сетях. Иными словами, они уважают то, кем были. Конечно, старый панк – это уже не молодой панк. Он ведет совершенно иной образ жизни. Я сейчас не могу сказать, что я – панк или хиппи. Нет. Я не представляю сейчас никакой иной субкультуры, кроме как субкультуры взрослого (даже пожилого) семейного человека. Уже давно основные ценности в жизни – семейные, а не контркультурные.