Когда я читал эти 100 историй, то обратил внимание, что некоторое время назад какие-то манипуляции с человеческим телом считались опасными для него, а открытия говорили об обратном, о том, что это может сработать и помочь.
Все началось с войн. В частности – с Амбруаза Паре, у которого однажды очень вовремя закончилось масло для обработки пулевых ран. В XVI веке по «инструкции» раны полагалось заливать горячим маслом. Огнестрельные раны считались смертельными – тогда думали, что порох ядовит. (Наверное, это отчасти потому, что огнестрельное оружие поначалу считали колдовским. Когда благородный идальго, надев латы, взяв щит и меч с копьем, скачет совершать подвиги, но неожиданно встречает пулю «из кустов», то это, конечно, колдовство в чистом виде.) А яд нужно прижигать горячим маслом. Так что вместо огнестрельной раны получали ожог. И в один прекрасный момент Паре не только не сделал ставшую обычной «процедуру» по вполне уважительной причине, но он еще стал наблюдать и сравнивать обожженных пациентов с теми, кто этой участи избежал, – это сравнение является главным инструментом медицины.
«Контрольная группа» показала, что лучше не обжигать.
Именно! И так сплошь и рядом. Или тот самый случай, герой которого отчасти стал прототипом главного героя фильма «Выживший»: когда человеку почти в упор засадили заряд дроби в желудок, в результате образовался свищ, то есть ход наружу, который не зарос. Доктор, который его лечил, стал помещать через этот свищ кусочки пищи. В результате выяснилось, что пища не горит у нас в желудке, а растворяется. Раньше ведь к желудку не было никакого доступа, а тут – к большому для нас для всех счастью – в руках доктора оказался пациент, бедняк, которого доктор просто взял к себе на работу, платил ему деньги из своих личных доходов, как слуге. Все, что требовалось от этого парня, – это позволять проводить на себе опыты. Из этих опытов выросла вся абдоминальная хирургия. Люди перестали считать, что любая операция на брюшной полости – смертельно опасна и что они не могут быть плановыми, эти операции. Какие грандиозные «последствия» для всех нас благодаря этому ранению! Конечно, только потому, что рядом оказался врач. Главный герой «Выжившего» весь фильм ползет по лесу, чтобы отомстить, а тут врач его сразу потащил на койко-место.
Хочу спросить вас про историю, которая меня пока что больше всего удивила: это операция по изменению пола в семидесятые годы в СССР. Вы могли бы об этом немного рассказать? Там как раз история о том, что есть в медицине, условно говоря, «злые силы» и «добрые силы». Добрые силы захотели помочь людям, а злые силы им хотели воспрепятствовать. Или я неправильно ее истолковал?
Да, есть такое. Но это же еще и рассказ о том, как победили. Вообще, интересно, что у каждого врача есть свой мотив. Например, пациентом Гарольда Ридли был летчик, которого ослепила вражеская пуля – оба его глаза были буквально нашпигованы осколками оргстекла. Ридли отметил, что куски плексигласа не отторгаются тканями глаза и даже не вызывают нагноения. И вот однажды один из студентов поинтересовался у хирурга: «Почему бы при катаракте не заменить помутневший хрусталик линзой из оргстекла?» Профессор был задет и уязвлен, что младший коллега предложил такую идею первым, поэтому сделал все, чтобы самому претворить ее в жизнь. Интраокулярная линза была изобретена и успешно имплантирована. Но коллеги устроили Ридли настоящую травлю, после чего выдающийся хирург оказался в психиатрической больнице… Заметьте: это не трагическая русская история, а трагическая английская. У них такое тоже бывает, оказывается. У Виктора Калнберза, главного врача Рижского НИИ травматологии и ортопедии, мне кажется, были задеты несколько иные чувства: «А давайте-ка назло Москве сделаем такую потрясающую операцию?» Это первое. А второе – ведь ему позвонил сам Владимир Демихов, экспериментатор-биолог… В общем, история такая: жила-была красивая девушка, которая ощущала себя мужчиной. Мужчина ты или женщина – это у тебя в мозгу. Это не первичные половые признаки, а то, кем ты себя чувствуешь. В принципе, некорректно говорить об «операции по смене пола», это пластические операции, которые меняют твою внешность. Но! В том-то и штука, что делать их начали только недавно, и эта операция была пятой по счету в мире. У женщины убрали женские половые органы (удалили груди, матку, которая была еще и фиброматозная) и сымитировали мужские. Возникли вопросы, в первую очередь – у психиатров. Если в Москве такая операция была совершенно немыслима, потому что там Минздрав под боком, который такого не допустит (всякие манипуляции с полом были запрещены, была статья за «однополую любовь» в СССР, а манипуляции считались из этой сферы), то в Риге было можно. Но в Москве жил Демихов, который придумал слово «трансплантация» и начал ее делать. И он же придумал коронарное шунтирование – единственно массово используемый, надежный способ хирургического лечения инфаркта и шире – ишемической болезни сердца. Он ставил эксперименты на собаках, позже их стали проводить на людях. И ему, конечно, развернуться не давали.
Есть отдельная его история в его книге – как его заподозрили в том, что он хочет остаться на Западе. Врачи устроили настоящее его похищение. Они провели такую «спецоперацию» – Джеймс Бонд просто отдыхает. Это никакие не «органы», не «партия», это именно врачи, старшие товарищи и министр здравоохранения СССР Борис Васильевич Петровский, один из главных «злодеев» этой книги [«100 рассказов из истории медицины»]. Кстати, в одной из историй он положительный герой, такое бывает, порой и злодей может на что-нибудь «сгодиться». Он и ректор 1-го меда, Владимир Васильевич Кованов, просто похитили Демихова, не дали ему остаться в ФРГ. Да он и не мог этого сделать – в СССР оставалась его семья, его помощники, а это был не такой человек, который бросает своих близких в беде. Но Петровский ему ужасно завидовал, что Демихов может пришить собаке вторую голову, и она с этой головой живет. Когда Демихову позвонили с рассказом о том, что москвичка Инна хочет стать Иннокентием, и попросили помощи, Владимир Петрович «воодушевился»: «до меня никто ничего подобного не делал, а я сделаю!» И ему действительно это удалось! В четыре приема была проведена операция, после чего Калнберза хотели запереть в психушке. В те времена у министерства здравоохранения была своя спецслужба – система карательной психиатрии, которая безо всякого ордера на арест, без суда и следствия могла с милицией вломиться к тебе в квартиру и увезти на принудительное лечение.
Надо сказать о том – это тоже отдельная тема, – как хорошие психиатры победили плохих и как прекратилась в СССР карательная психиатрия… Петровский напустил на Калнберза психиатра, который должен был засвидетельствовать, что у того вялотекущая шизофрения и ему пора в институт им. Сербского. А психиатр взял и перешел «на другую сторону», потому что вся комиссия, которую прислали из Москвы, чтобы Калнберза «раздраконить», перешла на другую сторону. Люди не выполнили преступный приказ. И это было в 1972 году в СССР. А когда Петровский вызвал Калнберза «на ковер» и сказал: «Это операция не нашего общества! Вот капиталисты бы вас поддержали», Калнберз ему ответил: «Я в их поддержке не нуждаюсь. Но ведь может так случиться, что кто-то действительно поддержит. И тогда я невольно окажусь в роли Александра Солженицына». Солженицына еще не выслали из СССР, но уже было ясно, что к этому идет. Причем Солженицына выслали после того, как он высказался по поводу «карательной психиатрии». На весь мир. Он сказал, что «это преступление советской власти хуже газовой камеры, потому что в камере человек умирает за 20 секунд, а здесь он мучается много лет, здесь убивают его личность». И что те, кто совершил это преступление, будут судимы, пожизненно и посмертно. Вот это заявление – главная причина высылки Солженицына из СССР. Надо сказать, что у нас очень часто забывают старые заслуги. Когда Солженицын пожимал руку чекисту и принимал у него из рук награду, про него говорили: «Ну все, испортил себе некролог». Историю нельзя зачеркнуть, нельзя повернуть вспять. Солженицын, оказавшись на Западе, свои гонорары за «Архипелаг ГУЛАГ» тратил на поддержку «пациентов поневоле». В том самом доме на Котельнической набережной, где жил академик Снежневский, который придумал «вялотекущую шизофрению», и по милости которого диссиденты оказывались в «психушке» (а с ними вместе и 760 тысяч человек, часто к политике вообще не причастных, с тем же самым «диагнозом»), есть гастроном. И в нем медицинский брат Александр Подрабинек, тогда еще не врач, а фельдшер московской «Скорой помощи», покупал из-под полы у знакомой продавщицы красную икру на деньги литератора, которые тот переправлял в СССР, – это были гонорары за «Архипелаг ГУЛАГ». И это были взятки санитарам – не закалывайте этих пациентов лекарствами, не бейте их (там били, кое-где даже убивали в этих спецлечебницах). И я думаю, что вот это Солженицыну нельзя забывать. И я сделаю все, чтобы эта история никогда не была забыта.
У вас есть еще потрясающая история о том, как Илизаров помог Шостаковичу.
История Гавриила Илизарова – это история «человека из ниоткуда». В принципе, такие истории чаще за рубежом, чем в России, когда человек приезжает невесть откуда. Илизаров понял, что в Москве его «съедят», все силы уйдут на дипломатию. Он из эвакуированного во время войны медицинского института был отправлен в Курганскую область лечить население. Именно она кормила фронт, поэтому нужно было предотвращать эпидемии и лечить надрывавшихся на работе тружеников тыла. В те времена на три района, довольно густонаселенных, был один-единственный врач. Вот такая задача выпала Илизарову во время войны. И он остался в этой области. Мотаясь туда-сюда на «кукурузнике», он однажды придумал, что можно фиксировать переломанную кость специальным аппаратом, который на себя возьмет определенную нагрузку, чтобы человек мог ходить, пока у него срастается перелом. Вылилось это в открытие нового биологического закона – что дозированное растяжение стимулирует регенерацию тканей, что кость – это такая же ткань, как и наши мягкие ткани, и если ей создать условия, то она может так же заживать на миллиметр в день. Это биологическое открытие мирового масштаба. Надо сказать, что Илизаров был очень ограничен в средствах.