По-моему, его работы не публиковали в Москве.
Увы. У нас ведь как? Выдающиеся открытия должны совершать руководители, а что вот этот «выскочка» там делает?
Но расправиться с ним, «сжить его со свету» уже не получалось – там на месте были пациенты, которые стояли за него горой, включая все партийное руководство, которое он лечил. Человек живет, ставит эксперименты, у него люди чудесным образом исцеляются. Его статьи не публикуются, но идет добрая слава, которая быстро распространяется. Это то самое «сарафанное радио», которое до сих пор составляет основу любого успеха, что в бизнесе, что в интернете: когда о тебе говорят хорошо, другие начинают тобой интересоваться, глядишь, совсем незнакомый кто-то на тебя выходит. И надо сказать, что Илизаров от природы был очень искусным психотерапевтом. Он умел создать уверенность, что с человеком все в порядке, что сейчас он излечится. И врачи, которые его окружали, оставили о нем очень много мемуаров. Добро не забывается. И про него даже писали, что некоторые подростки, попадавшие в больницу со спортивными травмами, переставали заикаться, хотя раньше страдали от этого недуга. То есть Илизаров использовал «эффект толпы» на полную катушку, он очень хорошо знал, как надо себя ставить. Шостаковичу в те годы диагностировали боковой амиотрофический склероз, от него не то что советские – немецкие врачи отказывались! Шостакович с трудом передвигался, не мог играть на фортепиано, боялся, что у него откажут руки, боялся забыть текст своих же собственных музыкальных произведений. Ростропович, верный друг Шостаковича, внушил тому, что надо попробовать показаться Илизарову. Сначала Илизаров сказал: «Нет, это не мой профиль». А Ростропович утверждал, что свято верит в то, что у Шостаковича чистая психосоматика (которую в СССР, к слову, не признавали). Илизаров с первого взгляда понял, что Ростропович прав. Началось лечение. Илизаров сделал ставку на гимнастику и на внушение, что все будет хорошо (правда, дополнительно колол Шостаковичу самые новейшие препараты, которые доставались чуть ли не контрабандой). Шостакович пошел на поправку, дописал музыку к кинофильму «Король Лир», дописал свою Симфонию № 15. Вся она посвящена смерти, об этом говорят люди, которые лучше меня разбираются в музыке. Но все-таки она оптимистичная.
В книге еще очень много моментов, когда медицина напрямую соприкасается с социальной политикой. Например, там описан случай про трубочистов и про использование труда малолетних. Расскажите эту историю.
Хирургу Персивалю Потту (надо сказать, он был выдающимся врачом: как-то он сломал ногу, упав с лошади, так он сам себя вылечил! Работы Потта – инструкция по лечению переломов для всех хирургов, вплоть до илизаровского времени) постоянно приводили молодых людей с раком яичка. Этих пациентов объединяло одно – в детстве они были трубочистами. Он удалял яичко у больного – это был единственный способ избежать метастазов. Но вставал вопрос о профилактике. Самое главное достижение Потта в том, что он доказал, что именно сажа в трубах – причина злокачественной опухоли. Если нет сажи, если человек регулярно моется, то болезнь не возникает. Иследования были проведены на большой группе больных, которых он оперировал. Спустя 100 лет после публикации Потта, в 1875 году, в Англии запретили работу детей-трубочистов. А еще век спустя заболеваемость этой разновидностью рака пошла на спад. А все благодаря тому, что на всех шахтах в мире работодатели построили душевые кабины, потому что уголь, как и сажа, канцерогенен. И ведь кто-то из наших с вами предков выжил благодаря этому!
Когда читаешь книжку про первую помощь, например, то думаешь, что мы живем в мире, в котором это все априори уже работает. И вдруг понимаешь, что к этому привела – причем довольно случайно – какая-то цепочка событий. Расскажите о том, как поэт Александр Блок связан с историей медицины.
Ты учишь стихи наизусть, постоянно повторяешь их про себя и вдруг задумываешься: «А почему поэт поставил вот эти слова именно в таком порядке? Почему «Ночь, улица, фонарь, аптека, // Бессмысленный и тусклый свет. // Живи еще хоть четверть века – // Все будет так. Исхода нет. // Умрешь – начнешь опять сначала // И повторится все, как встарь: // Ночь, ледяная рябь канала, // Аптека, улица, фонарь»? А история такая. Оказывается, в Петербурге существовала «аптека самоубийц» около одного из мостов, с которого бедолаги часто бросались в воду. Не в канал, это была Невка. Блок любил гулять в тех местах. А еще с XVIII века во всех английских аптеках было принято оказывать бесплатную медицинскую помощь всем, кого вытащили. И история начинается с того, что в Лондоне один аптекарь (и хирург одновременно) из рекламных соображений начинает оказывать бесплатную медицинскую помощь и дает премию тому, кто притащит к нему утопленника. Премия удваивается, если утопленника удастся «оживить». Другие поняли, что это классный рекламный ход, организовали волонтерскую организацию «Человеколюбивое общество», и уже все хирурги и аптекари бесплатно оказывали помощь. То есть аптека была пунктом оказания первой медицинской помощи всем – сначала только утонувшим, а потом угоревшим, отравленным, укушенным, раздавленным. Всех первым делом тащили в аптеку. В Санкт-Петербурге лучшие аптеки держали англичане, так что все, что они считали хорошим тоном, перенималось. И Блок наблюдал за тем, как притаскивают в аптеку человека, пытавшегося свести счеты с жизнью, и как его приводят в чувства. Точнее, аптекари рассказывали ему такие истории. Есть запись Блока о том, как он сам, вместе с одним прохожим, помогал доставать пьяного матроса, пытавшегося утопиться и ругавшего при этом какую-то «стерву». А несколько дней спустя появилось знаменитое стихотворение. Все просто. «Исхода нет» – даже через четверть века ничего не изменится. Но если попытаться покончить с собой, вмешивается «Человеколюбивое общество». Смотрите: «Ночь, улица, фонарь, аптека» – это «пейзаж», на фоне которого человек пытается совершить самоубийство. И дальше: «Умрешь – начнешь опять сначала» – это значит, что вытащат из воды. «И повторится все, как встарь: ночь, ледяная рябь канала» – прыгнул в канал. «Аптека» – вытащили из канала, потащили в аптеку. «Улица» – в аптеке откачали, на улицу выставили. «Фонарь». А фонарь в поэзии Блока – это символ всего, что начинается. Это символ цивилизации, символ человеческой души. Фонарь у Блока все время возникает: «Узоры на стекле фонарном, // Мороз, оледенивший кровь, // Твоя холодная любовь – // Все вспыхнет в сердце благодарном, // Ты все благословишь тогда…» Ну, вы знаете.
В вашей книге достаточно мало историй из современности, практически не представлена молекулярная медицина. У вас не было возможности углубиться в эту тему или молекулярная «история» менее захватывающая?
Да, у меня всего две истории, где молекулы на первом плане. Ну, еще третья – ПЦР[44]. Еще одну я сейчас пишу – не скажу, про что, но там тоже есть молекулы. У меня истории, которые закончены. Когда биография героя прожита вся, когда прошло значительное время и каждый из нас ощущает последствия. Есть открытия в медицине потрясающие, после которых медицина не будет прежней. Но еще не все это на себе ощутили. А вот то, что Квинке сделал люмбальную пункцию и благодаря этому сейчас делают эпидуральную анестезию, знает любой, кто когда-нибудь отвозил жену в роддом. А уж жена тем более знает. Моя книга о прошлом. О том, что прошлое было кошмаром. И есть 100 человек, герои этих ста историй, которые нас из этого кошмара «вырвали». Эта книга написана отчасти как «сведение счетов», как «месть» – с теми, кто… Да, я человек мстительный. Это и заставляет меня по-прежнему возиться с этими историями и их расследовать. Потому что к ученым относятся плохо. К ним относятся, с одной стороны, потребительски. А уж как относятся к врачам, которые нас лечат, несмотря на очень тяжелые условия, в которых они живут и работают… Как с наукой борются, применяя довольно неловко и нелепо приемы политтехнологий, хотя против науки это не работает, поскольку в науке всегда меньшинство впереди. А на действия меньшинства общественное мнение не так сильно влияет, как на исход выборов, например. И тем не менее. То, что чтут полководцев, тиранов, их имена зубрят в школах, а о науке нечасто пишут интересно, особенно редко пишут об истории науки – мне кажется, что это огромная недоработка всех, кто вообще пишет историю, всех, кто ее любит. Поэтому – да, это книга о прошлом, о том, что прошлое было ужасным. И каким бы тяжелым и трудным ни было наше настоящее, все-таки наступает эпоха лучшей жизни, чем была тогда, и есть люди, которым мы за это можем сказать «Спасибо!» И хотя бы назвать улицы в своих городах их именами…
Юрий Слёзкин. О книге, над которой работал 20 лет, о восприятии мировой истории и о том, куда делась искренность и чистота коммунистической системы
Историк. Член Американской академии искусств и наук, профессор докторантуры Калифорнийского университета в Беркли (США) и старший преподаватель колледжа Сент-Эдмунд холл Оксфордского университета
История создания «Дома правительства».
Сначала я хотел написать историю коммунальной квартиры – вроде той, в которой прошло мое детство. Но не нашел такой, в которой осталось бы достаточное количество потомков-рассказчиков и семейных архивов. Переезжал из дома в дом, пока не оказался в самом большом жилом доме в Европе. Решил: «построю» его, «заселю», и буду смотреть на его обитателей, которым оставалось пять-шесть лет жизни. Но потом понял, что надо моих героев каким-то образом представить, а для этого нужно рассказать, как они росли, как стали большевиками. Книгу начал писать по-английски, как и все, что писал, потому что почти 40 лет проработал в Америке. Вскоре стало ясно, что «Дом правительства» – для русского читателя. Но делать было нечего, я уже начал ее на иностранном языке, пришлось заканчивать на нем же. Как выяснилось, переводить собственную книгу на родной язык – крайне увлекательный процесс. Эту работу никому нельзя доверить – как бы хорошо ни переводили, себя потом не узнаешь. По-английски у меня за все эти годы сложился некоторый стил