Но даже если забрать клад себе, Авии Аркадьевне в этой стране он окажется не полезнее, чем мифическим богам, останется и дальше лежать мертвым грузом. А вот если уехать… куда-нибудь за границу. Ведь здесь Карманову действительно ничего не держит.
Идея, поначалу показавшаяся крамольной и невыполнимой, постепенно пустила корни, укрепилась в сознании. Тем более у Авии Аркадьевны имелись родственники в ГДР. И все у них там прекрасно. К тому же она как раз учила немецкий в школе и университете и, если дополнительно позаниматься и поставить произношение, вполне сошла бы за местную фрау.
Глава 29
Зачем его понесло в ту сторону, Лёшка понятия не имел. Точнее, мог предположить, но в подобную сопливую романтику только же девчонки верили. Типа сердце подсказало, привело туда, где находилась Инга. Такое вот необычное притяжение.
Да ну. Бред полный. Но все же именно так и случилось: вместо того чтобы искать знамя, он нашел ее и узнал сразу, даже со спины. Но не испытал ни воодушевления, ни радости. Наоборот, где-то в груди заворочалось что-то злое и темное, принялось раздирать изнутри острыми когтями.
Потому что Инга была не одна. И нет, не с девчонками, с которыми вроде как отправилась искать вымпелы. А с Пашей.
Так какое, к лешему, сердце? Скорее, интуиция, которая решила убедить окончательно: «Ты в пролете, Корнев, если еще до сих пор не понял, если еще надеешься».
Инге не просто нравился другой, у них уже все сложилось. Наверняка специально сговорились и, пользуясь возможностью, сбежали ото всех, чтобы побыть наедине. И теперь сидели, держась за руки, и разговаривали, близко наклоняясь друг к другу, не обращая внимания на то, что творилось вокруг.
Конечно, правильнее всего было развернуться и уйти, но ноги словно приросли к земле и не слушались. Поэтому Лёшка, будто какой-то больной маньяк или придурок, стоял за кустами и позорно подсматривал.
Хотя от увиденного становилось только хуже, и все сильнее разрасталось желание выскочить, туда, к ним, помешать, спугнуть, высказать: почему они, когда остальные пытаются отыскать знамя и победить, прохлаждаются тут вдвоем, наплевав на всех. Но это будет еще глупее, ведь и Инга, и уж тем более Паша прекрасно поймут, что он злится вовсе не из-за этого. Что виной всему…
Лёшка и представить не мог, что когда-нибудь, пусть даже мысленно, произнесет это слово применительно к себе. Оно всегда казалось ему каким-то искусственным, киношным, надуманным – «ревность». Но, похоже, это именно она и была. Неприятная, жгучая, раздражающая, заставлявшая сожалеть, что в автобусе, едва увидев Ингу, он предложил ей сесть рядом.
Уж лучше бы они оставались чужими, не подружились, потому что дружбы и просто хорошего отношения с ее стороны Лёшке оказалось мало. Или хватило бы, но – если бы только не появился Паша.
– Обидно, да? – неожиданно раздался рядом тихий шелестящий шепот.
В первый момент Лёшке показалось, что слова не раздались со стороны, а прозвучали в голове, как отражение его собственных эмоций. И только спустя пару секунд до него дошло – здесь есть кто-то еще.
Он повернулся и обнаружил стоящего чуть позади Генку Белянкина. А ведь Лёшка даже не заметил, когда и как тот подошел, настолько был сосредоточен на том, что происходило на полянке перед камнями.
Генка смотрел на него не мигая, чуть наклонив голову к плечу и прицельно прищурившись, словно пытался прочитать мысли. И хотя он оказался абсолютно прав, Лёшка небрежно хмыкнул и возразил:
– С чего это мне должно быть обидно?
Белянкин не ответил, перевел взгляд на парочку возле камней, и Лёшка невольно тоже туда посмотрел.
Паша как раз поднялся, протянул Инге руку, она ухватилась за его ладонь, тоже распрямилась. И они оказались даже ближе, чем сидя на бревне, застыли лицом друг к другу.
– Думаешь, сейчас поцелуются? – опять прошептал Генка, словно резанул по живому.
Лёшка нечто схожее и почувствовал: как если бы рассек кожу о разбитое стекло или напоролся на гвоздь. Только рана получилась не снаружи, а внутри, и теперь пульсировала от боли и горела. Порожденный ею жар разгонял кровь и выводил из себя, вызывая нестерпимое желание не просто выскочить и закричать, а сделать что-то гораздо более резкое и действенное. Хотя бы ударить. И чтобы сдержать его, приходилось до скрипа стискивать зубы, с силой сжимать подрагивающие пальцы в кулаки.
– Девчонки… – продолжил Белянкин с полной убежденностью и праведным осуждением, – они все такие. Ведутся на самых популярных и красивых. Бегают за ними.
– Она не бегала, – снова возразил Лёшка, но больше уже из упрямства и отчаяния, потому что Инга с Пашей прошли вдоль камней, скрылись за ними.
– Да ты просто не знаешь, – произнес Генка с нажимом, похоже, очень гордый тем, что раскрывал собеседнику глаза. – Они и на дискотеке танцевали. Медленный. Когда тебя не было. Паша пригласил, а она отказываться не стала, сразу согласилась.
– И что? – неприязненно спросил Лёшка.
Белянкин дополнил многозначительно:
– А тебе сказала, что вообще туда не пойдет.
– Это сначала, – произнес Лёшка, но не столько для него, сколько для себя, пытаясь укротить все сильнее разраставшую злость и… ее, да, ревность. – А потом ее Галя уговорила.
– И ты веришь? – с нескрываемым сомнением уточнил Генка. – Разве девчонкам можно верить? Да они же на свиданиях и отношениях помешаны. Делают вид, что дружат, а сами просто используют. Вдруг с первым не получится, тогда и второй сойдет. С одним крутят, другим вертят. И Малеева точно такая же. Если Паши рядом нет, она с тобой. А как только он свистнет, бежит к нему.
Лёшке захотелось и его ударить, чтобы заткнулся, но он только сердито процедил сквозь зубы:
– А твое-то какое дело?
– Да просто… – Белянкин вскинулся в праведном негодовании, – просто мне за тебя обидно. Лёш, ты же четкий парень, – заявил он убежденно, даже по-приятельски положил руку на плечо. – А она… – Генка на секунду замолчал, затем пренебрежительно предположил: – Поди сейчас тискается с Пашей за камнями. И мне тебя жалко.
Но Лёшка почти не расслышал последнюю фразу. Она долетела далеким отзвуком, едва пробившимся сквозь внезапно окутавшую его темноту, которая сначала обожгла нестерпимым холодом, потом опалила бушующим пламенем, застелила глаза багровым туманом.
Он брезгливо стряхнул лежащую на плече Генкину ладонь, вызверился, не сдерживаясь:
– Да пошел ты на хрен! – И с силой отпихнул Белянкина от себя.
Тот не устоял на ногах, рухнул в траву, но даже не попытался подняться.
– Засунь свою жалость… – стоя над ним, хрипло прошипел Лёшка, – знаешь куда? – И с трудом удержался, чтобы не пнуть прямо в лицо, но тоже пожалел вдруг.
Правда, не Генку, а собственное время и силы. Еще тратить их на этого заморыша и слюнтяя.
– Без тебя разберусь, – выплюнул он зло и презрительно, напряженно раздувая ноздри.
Ведь на самом деле – сколько можно терпеть? Она его действительно предала, не оценив и легко заменив другим. В первый же день. Лёшка прекрасно видел, как на торжественной линейке и общелагерном костре Инга зачарованно смотрела на Пашу. И пела тогда тоже для него и про него. И на то, что при этом чувствовал Лёшка, ей было откровенно плевать. А еще притворялась вроде как другом.
Вот именно, притворялась. Обманывала! Предательница двуличная! А предательство не прощали – никому и никогда. С предателями всегда расправлялись безжалостно и быстро. А Лёшка зачем-то раз за разом прощал.
Идиот наивный! Но всё, хватит! Он действительно осознал и больше не собирался мириться. Он вслушивался в голос, звучавший в его голове, который навязчиво внушал и подзуживал:
«Ну, давай! Чего ты сопли жуешь? Ты же не баба, не тряпка. А она действительно вертит тобой, как хочет. Ты ради нее на все готов. Но что ты получаешь взамен? Ни-че-го. А вот Паше она все позволяет. И тебе позволит. Ты, главное, не отступай. Ведь ты куда больше имеешь право. Ты можешь даже не спрашивать, просто врежь. Чтобы не ломалась, чтобы стала сговорчивей. С ними только так и нужно. А иначе не уважают. Но когда схлопочут пару раз, сразу становятся преданными и добрыми».
Ну да, так и есть. Так и надо.
Лёшка опять повернулся к камням, и в самый подходящий момент, чтоб заметить, как из-за них выскочил Паша, рванул куда-то. Один. Но это вообще ничего не значило.
Вряд ли они поругались. Скорее, опять создавали видимость, будто не вместе, чтоб он, дурак, по-прежнему верил и надеялся, чтоб и дальше за спиной вместе смеяться над ним. Но Лёшка им больше не позволит. Особенно Инге. И это хорошо, что она осталась. Тоже одна. А кругом совсем никого.
Лёшку внезапно накрыла лавина сладкого предвкушения расправы и даже на какое-то время перебила бушевавшие внутри ярость и злость. Он кривовато ухмыльнулся, облизал пересохшие губы, оглянулся по сторонам, легко отыскал нужное – крепкую сучковатую корягу.
Подобрал ее, взвесил в кулаке. Самое то, и руки не испачкаются. А затем двинулся вперед, следом за тоже появившейся из-за камней и зашагавшей к озеру Инге.
Подойдя к кромке воды, она присела на корточки, словно специально подставлялась. Осталось только приблизиться со спины, ударить, оглушить. Инга даже не поймет ничего. Но она, похоже, услышала Лёшкины шаги, оглянулась, увидела его с корягой в руке, удивилась.
– Лёш, ты чего? – спросила, выпрямившись, заглянула в лицо.
Он не ответил, тогда она опять повторила:
– Лёш, – доверительно и мягко.
И от этих интонаций, от внимательного теплого взгляда багровый туман перед глазами рассеялся, а в голове прояснилось. Но Лёшку сразу опять опалило невыносимым жаром – до липкой испарины по спине, до вспотевших ладоней – будто он до смерти испугался.
А ведь на самом деле испугался. Того, что хотел совершить.
И правда, чего это с ним? Он что, совсем рехнулся, слетел с катушек? Неужели реально смог бы так поступить?
Да никогда и ни с кем! А тем более с Ингой.