Гоч обнял его с нежностью. Сказал с надрывом:
— Прощай, отец!
Марина сунула Невпрусу холодную ладошку, потом ткнулась ему в щеку носом.
— Мне будет вас не хватать, — сказала она.
— Питайтесь как следует, — сказал Невпрус. — Тут все-таки большая теплоотдача.
Он стоял на окраине кишлака, слушая, как они уходят прочь. Камешки сыпались у них из-под ног.
Вскрикнула курица в вышине, но даже не успела как следует закудахтать. Шум шагов тоже затих. Послышался хруст костей на зубах.
— Это ты, Гоч? — с отеческой тревогой спросил Невпрус.
— Нет. Это Марина… — Невпрусу показалось, что Гоч преодолевает тошноту. Он стоял неподвижно, прислушивался. — Ты вся перемазалась в крови… — сказал Гоч в отдалении. — Как можно? Мы ведь совсем недавно ужинали.
— Ты слышал, что отец сказал? — Марина отвечала невнятно с полным ртом. — И разве жизнь не есть борьба?
Невпрус отвернулся, побрел к шоссе. У последнего кишлачного дома он не выдержал, остановился. Все было тихо вокруг. Потом голос телевизионного диктора заговорил о проделках Рейгана. «Белый дом не унимается…» — равнодушно сказал диктор. Невпрус пошел дальше. Шум горной реки заглушил продолжение передачи. Два черных силуэта возникли на гребне горы и снова растаяли во мраке.
— Прощай, мой мальчик, — с чувством сказал Невпрус и вдруг побежал: на шоссе показались огни машины. Она шла в сторону райцентра.
Часть IIВозвращение блудного сына
Невпрус хотел забыть крестника, вытравить его из своего сердца, но ход событий мешал ему сделать это успешно. Два или три раза заходили из Союза и спрашивали, не знает ли он, когда Гоч вернется из отпуска.
— Не знаю, — сказал Невпрус грустно. — Может быть, никогда.
— Дурак будет, — сказала барышня из Союза. — Главный хочет его на книжную выставку послать во Францию, со стендом нерусской литературы.
— А меня он не хочет послать? — пошутил Невпрус.
Барышня не улыбнулась, и Невпрус со смирением признал, что шутка была неумная: сам он ведь даже никогда и не видел папашу, и уж тем более не пил с ним на брудершафт.
Однажды ночью к нему пожаловал какой-то каторжник. Прямо из мест заключения. Он сказал, что у ихнего друга-диспетчера дела неплохие, зачеты ему идут регулярно и теперь ему нужна еще тыща, чтоб окончательно откупиться от химии.
— Там на химии все проще, чем у здешних бобиков, — сказал хриплый гражданин, располагаясь на ночь под книжными полками, на бывшем Гочевом месте. — Там страху меньше, так что это дело стоит меньше. Тут пять тыщ в прокуратуру влопаешь, как в прорву, а там одной хватит, понял?
Невпрус и не старался понять все. Он понял только, что диспетчер облек его высоким доверием. Он должен был не мешкая пойти к Рыжему и попросить его незамедлительно выслать тыщу.
— Рыжий сам знает, он пошлет. А то мне, что ли, с тобой пойти, пером его пощекотать? — сказал хриплый. — Только надо вместе идти. Одному мне косопузый ваш не велел. Не доверяет. А за что, интересно, к тебе такое доверие?
Невпрус не знал за что. Он не подозревал даже, что пользуется доверием диспетчера.
— За ученость, наверно. А может, еще за глупость, — сказал хриплый человек и дальше уже стал просто хрипеть, без слов. Вероятно, он уснул.
Невпрус лежал без сна и думал о том, как много уголовщины вошло в его жизнь с появлением Гоча.
Рыжий оказался солидным заместителем министра. Он ничему не удивился, но сказал, что тысяча — это много. Он дал понять Невпрусу, что диспетчер по возвращении больше уже не будет являться ценным работником. Невпрус сказал, что лично его не интересует проблема размещения кадров. Он просто передает просьбу одного знакомого ему человека. Сам он занимается литературным трудом, но поскольку…
Здесь Невпрус почувствовал, что Рыжий удивился впервые и что это удивление не пойдет на пользу его подзащитному. У Невпруса появилось постыдное чувство собственного бессилия. С поручением узника химии он явно не справился.
Рыжий сверкнул золотым зубом. Наглый золотой блеск пробликовал в его взгляде. Невпрусу даже показалось, что Рыжий собирается пропеть что-то одесское. Он стал вдруг очень деловитый и нажал кнопку звонка. Вошла секретарша. Невпрус вспомнил отчего-то стихи покойного коллеги: «Они лежали на панели…» Как там было дальше? Ну да, дальше они осатанели. Кажется, было так. Впрочем, это было про что-то другое, совсем невинное. Кажется, про листья.
— Проводите товарища, — сказал рыжий зам. — Он у нас впервые…
Невпруса осенило.
— И в последний, — сказал он покладисто. — Однако тут приехал один человек. Оттуда. Очень хриплая личность. С незаконченным средним образованием.
— Работы у нас нет, — поспешно сказал Рыжий.
— Не о том речь, — сказал Невпрус. — Просто он рвется к вам на свидание. Он хотел вас пощекотать.
— Пощекотать? Как? — удивился Рыжий.
— Не как, а чем, — сказал Невпрус смиренно. — А может, и как тоже. Пером.
— Оставьте нас, — велел Рыжий секретарше. Он отдышался. Сказал с достоинством: — Давайте его адрес. Завтра я отошлю. Передайте, что все в порядке. В конце концов, дружба всего дороже.
— Дружба — это знамя молодежи, — подтвердил Невпрус.
Только выйдя на улицу, он вспомнил, что это был первый большой зам за всю его жизнь. Странно все же повернулась жизнь — первый выезд в Европу, первый зам. Зам-зам. Хорошее имя. Так азиатские гончары называли детей. В честь первого своего покровителя-пира, которого звали Зам-Зам… «Что-то я давно не был в Уйгурии, — подумал Невпрус. — Уже месяца полтора, наверное. Пора, брат, пора…»
Через неделю Невпрус проснулся от стука в дверь. Он посмотрел на часы. Был час ночи.
«Опять кто-нибудь от лагеря, — подумал Невпрус. — Войдут вот так и пощекочут пером. Или украдут… Но что украдут? Словарь Даля? Четырехтомник Монтеня? Цитатник Ильича?..»
Он открыл дверь. За дверью стояли Гоч и Марина. Вид у обоих был сильно ободранный.
— Прости, отец, — сказал Гоч. — Мы решили сперва к тебе. Чтоб не будить соседей — в таком виде. Боюсь, они не оценят. Ключ я неосмотрительно выбросил в пропасть…
При этих словах Гоч свирепо взглянул на Марину. Видимо, он пожалел, что не сбросил ее вслед за ключом.
Невпрус пошел ставить чайник. Однако вид у него был, вероятно, такой, как будто он еще не все понял.
— Ну да, все она, Марина, — сказал Гоч. — Она, видишь ли, не вынесла тех условий жизни.
— Что поделаешь, — сказал Невпрус. — В конце концов, она равнинная женщина.
Марина взглянула на него с благодарностью и разрыдалась.
Ночью Невпрус был разбужен спором.
— Ты просто хочешь от меня отделаться… — говорила Марина. — Я бы пошла, но я вижу, что для тебя это повод поспать спокойно — и только.
— Немедленно встать, — скомандовал Гоч.
Марина робко легла рядом с Невпрусом. Гоч сразу затих. Он уснул.
«Мой бедный мальчик, — подумал Невпрус. — Он с ней будет иметь немаленькие проблемы…»
Потом он принялся утешать Марину. Он отер ей слезы, согрел ее и немного согрелся сам. Он подумал, что утешать женщину даже приятнее, чем приставать к ней с глупостями.
— Ты видел? — сказал ему Гоч за чаем. — Мог я там оставаться на этих условиях?
— Женщине трудно жить с нами, — примирительно сказал Невпрус. — Но нам с женщиной жить совсем невозможно. Ну, а ты, сынок? Скажи, может, ты еще и соскучился по колбасе?
— Может быть, и это, — сказал Гоч. — Однако в этом я не могу признаться даже себе. Но мне вовсе не улыбается глядеть здесь каждый день на папашу.
— Кстати, он уже присылал за тобой.
— Вот видишь!
— Что ж там у них было? Постой. Ах да, он хочет послать тебя во Францию.
— Во Францию?
— Да, на выставку. А что, может быть, это неплохая идея. Я бы съездил, посмотрел. Там столько сортов колбасы и сыра, в этой Франции. К тому же, говорят, это совсем другая цивилизация. Не я говорю, но многие говорят.
— А ты что думаешь, отец?
— Мне что-то не очень в это верится. Но это может оказаться забавным. Лично я поехал бы, чтоб посмотреть…
— А если мне там очень понравится?
— Что такое взбрело тебе в голову?
Невпрус с любопытством прислушивался к волнению своих внутренностей. А чего он, собственно, так взволновался? Еще месяц назад идея сбыть мальчика навсегда в горы, куда-то Туда, откуда почти не приходят, вовсе не казалась ему возмутительно бредовой. А сегодня идея простого перемещения птенца из одной клетки в другую (в пределах того же самого зоопарка) перевернула ему душу. Не странно ли? Где же твой релятивизм, где твоя терпимость, старик Невпрус? Значит, ты взращен в той же системе предрассудков, что и прочие телезрители. Даром что не завел телевизора и читаешь по временам Монтеня? Или ты проникся идеями своего последнего сценария для «Уйгурфильма»? Да, да, Уйгурия… В этом что-то есть, пожалуй… Там, за семью морями, за Великой Берлинской стеной, есть ли там своя Уйгурия, своя экологическая ниша для остывших и простуженных? Впрочем, как только ты признаешь ценности Уйгурии, ты перестанешь быть ничьим, ниоткуда. Даже ты, Невпрус, невпуйгур, невпписатель, нечлен и некандидат, ничего такого, что только может кодловаться. А вот Гоч, человек Оттуда и Ниоткуда, — смотри, как он встрепенулся, как победоносно взглянул на Марину. Внимание, на старт! Бедные человекознавцы из инстанции, оставляющие себе в залог чужих жен и детей, а потом на этом поводке отпускающие наиболее доверенных сыновей отчизны понюхать запах разложения. Окститесь! Да ведь жены — это самая мощная катапульта, увеличивающая дальность прыжка. Воспоминание о них надежней спасательного круга, дающего даже робкому отвагу спрыгнуть за борт. Ну, а дети? Да, дети — это смертельно, но лишь для восточных людей: сколько впрусов и даже невпрусов мечется сегодня по просторам необъятной родины, чтоб не платить пособий на воспитание брошенных детей. Марина, вот кто станет разлучницей, вот кто встанет между Гочем и родиной… Невпрус запнулся… А разве ему известно, где родина Гоча?