Я перевел дух и подошел к двери Елены Евгеньевны. За дверью было тихо.
Ничего необычного.
Я вернулся на исходную, постоял возле своей кровати, а потом решительно сунул ноги в кеды. Спать не хотелось совершенно. Хотелось выйти на воздух и подышать свежим воздухом.
Уже не таясь, я открыл дверь, и слегка пошатываясь, будто спросонок, направился к выходу.
От зябкой ночной прохлады по коже тут же побежали мурашки. Я свернул как бы в сторону туалета, но до самого домика не дошел, опустился на траву рядом с толстым деревом почти сразу за углом корпуса. Не то, чтобы прятался, но просто чтобы в глаза не бросаться.
Я попытался подумать логически. Допустим, я здесь не просто так, а с какой-то важной миссией. И мне за это лето нужно сделать что-то важное. Не зря же я оказался в том самом месте и времени, где встретились мои родители. И Игорь еще, который почему-то потом будет носить фамилию моей матери. Если вспомнить всякие там «Назад в будущее» и прочую временную фантастику, то если вмешаться в отношения, в результате которых я появился на свет, то я на свет никогда не появлюсь. И что тогда? Я просто исчезну из этой реальности? Или просто останусь здесь и не вернусь в свое время?
Я еще раз мысленно представил себе список фактов, которые я знаю.
Игорь и Вера сейчас встречаются. Вера должна вот-вот забеременеть.
Сергей, мой отец, с ней познакомился пару дней назад, по чистой случайности…
Упс. Не такая уж случайность. Он приехал в лагерь, потому что Анну Сергеевну отстранили, а я приложил к этому руку. Если бы я ничего не сделал, Аннушка продолжала бы держать нас в ежовых рукавицах своих представлений о хорошем детском отдыхе, а Прохоров продолжал бы бороться за честь отряда всякими сомнительными средствами. Во имя великой цели же.
Интересно, а как было в той реальности, где был обычный Кирилл Крамской? Писатель-фантаст с вегето-сосудистой дистонией… Ну или из-за чего там можно грохнуться в обморок и кровь носом пустить?
Итак, еще раз.
Игорь. Человек с очень большими проблемами. Если верить моему соседу по палате, как его? Баженову, кажется… У него отец сбежал в Израиль, по этому поводу его отовсюду отчислили и вычеркнули. Я напряг память. Евреи? Что я вообще помнил про национальный вопрос в СССР? Вроде мое детство было никак не омрачено какой-либо формой ксенофобии. В моем классе учились близнецы Камо и Карен Абкаряны. Первая моя любовь еще из детского сада была казашкой. До сих пор помню имя, Искакова Джамиля. А про евреев я знал только то, что их активно не любил Гитлер. Ну и еще ряд бизнесменов неудачников, которые во всем были готовы винить детей земли обетованной.
Или все-таки…
За деревьями раздался тихий девичий смешок. Очень близко, рядом с нашим корпусом. В свете фонаря блеснули платиновыми искрами длинные волосы. Раздался звук торопливого поцелуя, небольшая возня, а потом чья-то темная фигура торопливо удалилась.
Ирка Шарабарина, а это была именно она, притаилась рядом со стеной отряда. Прислушалась. И стала пробираться к приоткрытому окну в девчачью спальню. Интересно, почему, когда мы пытаемся быть незаметными, то неизменно принимаем эту идиотскую позу — согнувшись и на полусогнутых ногах? Вот сейчас, например, это было совершенно ни к чему. Макушка Шарабариной до окон все равно не доставала. И идущий подобным образом человек привлекает к себе гораздо больше внимания, чем просто шагающий обычным образом. Ну, вроде как, из туалета возвращается… Зачем в окно лезть? По привычке?
— Нарушаем, гражданочка! — вполголоса сказал я.
Шарабарина аж подпрыгнула.
— Крамской, ты обалдел? — громким шепотом прошипела она. — Ты что, следишь за мной?
— Неа, просто не спалось, вышел посидеть, — я усмехнулся.
— А если кто-то проснется из старших?
— Скажу, что не спалось, и я вышел посидеть, — я снова усмехнулся. — Мне и врать-то незачем, я же не на свидания бегаю.
— Это было не свидание… — возмущенно прошептала Шарабарина. — Слууушай… Надо поговорить. Давай только отойдем подальше, ладно? А то услышат еще…
Я поднялся, и мы с Иркой тихонечко углубились в лес по тропинке. До забора.
— Ты же знаешь, с кем я встречалась? — спросила Шарабарина, усевшись на травяную кочку. Лицо ее было скрыто тенью, кружевные брызги света от фонаря лишь слегка золотили волосы.
— Понятия не имею, — хмыкнул я и тоже сел. Под задницу попалась сосновая шишка, конечно же… Хорошо, не муравейник. Хотя может я еще просто не почувствовал.
— Свистишь же?
— Я правда не видел, — я пожал плечами. — Только удаляющийся силуэт.
— Игорь догадался, что это мы с Коровиной все устроили, — тихо сказала Шарабарина. — И вызвал меня на разговор. А я сначала не хотела идти, потом пошла. А он…
Она замолчала и громко засопела. Я не подгонял и не переспрашивал. Все равно расскажет. Похоже, я ей даже не как советчик нужен, а как стенка, об которую бьют мячиками теснящихся в голове мыслей, чтобы принять решение.
— Он сказал, что только меня любит. И что когда мне исполнится восемнадцать, мы поженимся. А Верка ему нужна совсем не поэтому. Вроде как, у него сейчас какие-то проблемы из-за отца или обоих родителей. И ему нужна чужая фамилия. Только вот четыре года он ждать не может, потому что тогда он ничего не успеет сделать. А он… А она… В общем, Верка ничего не должна заподозрить, она считает, что все по-настоящему. И что он в конце смены собирается сделать ей предложение, но хочет, чтобы я знала, что это все не по-настоящему. Не знаю, почему я тебе это все рассказываю…
— Потому что хочешь подумать вслух, — сказал я. — А думать об Коровину опасно, она болтливая.
— Да… Наверное…
Она наклонилась вперед, и кружево света упало на ее лицо. Сейчас она не пыталась меня соблазнить. Она выглядела… тревожной.
— Рановато детство заканчивается, да? — спросил я.
— Что? — вздрогнула девушка. — Я не знаю. Мне вся эта история кажется тупой какой-то. Он будет ходить всюду с Веркой-физручкой, а я должна пробираться к нему тайком. И вести себя паинькой, потому что у него проблемы, а я же не хочу, чтобы у него были проблемы… Что скажешь?
— Ты ему веришь? — спросил я. Вот, значит, как. Вот откуда у него фамилия Снегов. Он был женат на моей матери. Видимо, совсем недолго.
— Вроде бы да… Или нет. Не знаю. Это неважно, говорит он правду или нет. Мне не нравится, что он ходит с Веркой. Меня прямо трясет всю.
— А по-моему, он свистит, — решительно сказал я. — Просто пытается усидеть одной задницей на двух девушках. Вера может ему за такие выкрутасы поотрывать всякие лишние части тела, вот он перед ней и шифруется.
— А я, значит, не могу, да?! — Шарабарина резко выпрямилась.
— Так это же не я так думаю, а Игорь этот ваш мутный тебе такую схему предложил, — я пожал плечами. — С Верой он при всех хороводит и обжимается, а тебя вот только по ночам приглашает. И при всех еще и равнодушного из себя корчит. Чего тебе, девочка?
— Да что ты… — Шарабарина шумно выдохнула и сжала кулаки. — Он сказал, что по-настоящему только меня любит!
— А ты уверена, что он это только тебе сказал? Что какая-нибудь балерина из третьего отряда тоже к нему на ночные свидания бегает, например.
— Фу… Я… Нет. Мне надо подумать. Давай уже спать пойдем, Крамской. Кто первым, ты или я?
На утренней отрядной линейке Шарабарина устроила нам всем разнос за разбросанные фантики и бардак вокруг корпуса. Она орала прямо как настоящий сержант морской пехоты Хартман. Куда там Прохорову! Этот светловолосый ангел превратился в огнедышащего дракона, на которого мы все даже глаза поднять опасались. Даже Елена Евгеньевна.
— Сегодня у нас банно-постирочный день, напоминаю для тех, кто не заметил на доске, — сказала она уже нормальным голосом. — Пакуем свои грязные вещи и шагом марш в санблок. Но сначала чтобы собрали весь мусор! На первый второй рассчитайсь! В две шеренги стройся! Направо! Шагом марш!
Санблоком оказалось приземистое здание в дальней от нас части лагеря. Неровные беленые стены, плоская крыша и два входа. Женское отделение и мужское, соответственно. Внутри все устроено просто, дешево и сердито — в дальней части, на общей стене двух отделений, несколько ржавеющих душевых леек, торчащих из трубы, покрытой толстым слоем потрескавшейся краски. Стены до середины закрыты грязно-голубым кафелем, на полу — коричневая шершавая плитка. Полумрак разгоняли тусклые светильники-шары.
А вторая часть, между входом и душевой, очевидно, была «постирочной». На длинной лавке вдоль всего помещения стояли оцинкованные тазы с ручками. А из стены торчали краны — отдельно холодная вода и отдельно горячая. Никаких дополнительных удобств не было. Сток был оборудован тоже дешево и сердито — как дырка в полу, куда, по всей видимости, должны будут стекать пенные реки.
Я сыпанул в тазик порошка «Лотос» из картонной коробки, которую нам выдала с собой Елена Евгеньевна. Побулькал рукой в воде, чтобы перемешалось. Отдернул руку из-под горячей струи. Да уж, а ведь я и забыл, когда последний раз стирал на руках! И что надо теперь с этим бельем делать?
Я закрыл оба крана, решив, что ладно, терпимо, жжется, конечно, ну и фиг с ней. Поболтал в воде рукой еще раз. Огляделся в поисках каких-нибудь еще инструментов для стирки. Вроде память подсказывала мне, что должна быть какая-нибудь стиральная доска, об которую тереть. Но ничего такого. Только здоровенные деревянные щипцы висели на одиноком крючке в правой стене. Такая вот она, суровая пионерская реальность! Придется как-то справляться. Вредный порошок растворяться в воде вообще не торопился. Он крутился, как кусочки пенопласта в «снежном шаре». Но зато на поверхности воды начала появляться пена. Ну что ж, уже достижение!
Я покидал в таз свои футболки и трусы и скосил глаза на остальных ребят. Каждый из них со своим тазом поступал по- разному. Марчуков набулькал уже пену чуть ли не с шапкой и теперь дул на нее. Что там за картины этот фантазер представлял в своей голове — ураган над снежными вершинами или ледяные хребты Антарктиды — понятия не имею. Мамонов методично жамкал свои шмотки в мыльной воде по очереди, потом отжимал и складывал получившиеся каральки рядом с тазом на