Когда Екатерина II отправляла Биллингса и Сарычева исследовать северную часть Тихого океана, то поставила перед ними не только научные и коммерческие цели: еще им поручали узнать, как подчиненные Шелихова обращаются на островах с местным населением, не чинят ли притеснений и обид. Сарычев побывал на Кадьяке в 1790 году и в своем «Путешествии по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану» описал «селение купца Шелихова»: «Оно состоит из нескольких землянок, одного амбара и двух изб, построенных из елового лесу, который привозили за неимением здесь с восточной стороны острова Кадьяка на галиотах. В сем селении живут русские промышленники под управлением морехода грека Деларова. В одной землянке видели мы аманатов… Содержат их довольно хорошо и без строгости, позволяют во всякое время не токмо иметь свидание с родственниками, но и отпускают их на время в свои дома».
Как видим, Сарычев притеснений не нашел, а вот Биллингс счел нужным доложить начальству о полученном им доносе, который написал лекарь Мирон Бритюков. Шелихов сам нанял его в Охотске и сначала был вполне им доволен. Во время плавания он даже доверил ему, человеку грамотному, вести вместо себя записи в судовом журнале. Но во время зимовки на острове Беринга отношения разладились, а когда по недосмотру лекаря умерли от цинги несколько человек, и вовсе испортились. Дальше — хуже: Бритюков начал брать в долг товары компании, сначала понемногу, затем всё больше; вскоре сумма его долга достигла 300 рублей. В результате Шелихов расторг с ним контракт и передал его полупай одному из промысловиков. Так что у Бритюкова были все основания невзлюбить Шелихова и, как часто случается с людьми обиженными, попытаться отомстить. Случай не замедлил представиться. Узнав, что в Якутске находится капитан 2-го ранга Биллингс, Бритюков, получивший незадолго до этого окончательный расчет от компании, в ноябре 1788 года подал ему «доношение».
Главное, в чем обвинял Шелихова лекарь, — в требовании подчиняться ему одному как в плавании, так и на суше: «Объявил себя таковою важною персоною, что он имеет власть не только островитян, но и нас, верноподданных нашей всемилостивейшей государыни людей, казнить и вешать». «Казнить и вешать» — слова из указов Пугачева, бунт которого к тому времени забыть еще не успели; таким образом, лекарь фактически обвинил Шелихова в узурпации власти, что при самодержавных монархах каралось смертью.
Бритюков доносил, что на Кадьяке после вооруженного столкновения с конягами Шелихов «прибил сих безгласных народов до пяти сот человек», пленных мужчин велел переколоть копьями, а женщин и детей «до шести сотен» увел с собой в гавань. Правда, он сам же описал, как мужчины стали приходить в гавань и Шелихов возвращал им жен и детей, оставив несколько человек в качестве аманатов. И откуда взялись 500 убитых туземцев, если промысловики, прибывшие с Шелиховым, рассказывали о 300–350 напавших?
Доносчик сумбурно описывал устраиваемые конягами заговоры и нападения и расследование Шелихова, при этом особо подчеркивая личное участие Григория Ивановича в казнях: «Одного из них Шелихов застрелил из пистолета, а другого велел заколоть копьем и отнести бросить на тундру». Других захваченных в плен по его приказу убивали из винтовки, поставив затылок в затылок, что подтвердил на допросах штурман Измайлов.
О враждебном отношении жителей Кадьяка к пришлым свидетельствует вся история острова. Вряд ли в нежелании конягов вступать в переговоры виноват Шелихов: остров был открыт русскими мореходами задолго до него и с тех пор посещался военными кораблями и торговыми судами разных стран. Убийства колонистов продолжались и в последующие годы, да и сам доносчик не отрицал, что «тамошние жители по жадности ли к вещам или по злости» совершали их.
После гибели своих людей Шелихов проводил розыск, брал заложников, допрашивал, пытал и казнил, а случалось, проводил акции устрашения. Но подобным образом вели себя «белые люди» и на Алеутских островах, и на Кадьяке, да и вообще в Новом Свете со времен Эрнана Кортеса и Франсиско Писарро. На Таити Джеймс Кук приказал покарать туземца, похитившего секстант, «публично и сурово» — отрезать ему уши. А когда в 1779 году аборигены убили самого Кука, его офицеры, по собственному признанию, «с невероятной жестокостью» и «самым скотским образом» отомстили за смерть капитана: сожгли, предварительно ограбив, 150 домов, убили жителей, не имевших огнестрельного оружия, двоим отрезали головы и для устрашения выставили их на своем корабле. Никакие комиссии после возвращения экспедиции в Лондон не собирались, и дознания о «массовой резне местного населения», в которой иногда обвиняют Шелихова, не проводились.
Однако подобные примеры деятельности англичан не мешают историкам отмечать гуманный характер британских экспедиций, а о самом Куке говорить не только как о великом мореплавателе (вполне заслуженно), но как о человеке, известном своим «терпимым и дружеским отношением к коренным жителям». Видимо, туземцы высоко оценили терпимость капитана, если вернули его команде по частям…
В то же время некоторые исследователи истово призывают «стереть позолоту» с Шелихова. Ну что ж, если бы он допустил пленение своих людей, а себя и жену позволил разъять на части, как это сделали туземцы с телом убитого Кука, то и у него, наверное, появился бы шанс войти в историю «великим гуманистом». Ни в коей мере не оправдывая творимых в Новом Свете жестокостей, всё же заметим, что стремление «стереть позолоту» с фигуры Шелихова часто оборачивается желанием облить его черной краской. Он этого совершенно не заслужил — хотя бы потому, что в отличие от «великих» конкистадоров всех времен и народов, ничего не делавших для туземцев, строил школы и храмы, дома и бани, обучал земледелию, огородничеству и ремеслу, заботился о просвещении и вез их к себе на родину на свои средства, чтобы дать образование.
Может быть, оттого Шелихов и не опасался последствий «доношения» лекаря Бритюкова, называя его «ложным», и предрекал доносчику наказание за навет. Генерал-губернатор, проведя расследование, доложил в Сенат, что не нашел в доносе лекаря «ничего более… окроме единой вражды и неосновательства», и напомнил, что столкновения с конягами Шелихов и сам описал в изданных им записках, «где отнюдь не скрыто всех тех покушений, какие были от американцев на его компанию и от него на них».
Биллингс не стал настаивать на продолжении расследования, тем более что по Иркутску ходили слухи о небескорыстном ведении дел им самим. Поговаривали, что коряки подарили его экспедиции десятки оленей, а он записал в расходную часть немалые деньги на их покупку; что он выписывал себе большие суммы на прогоны по Сибири и Камчатке, но на деле за них никому не платил. В его отчетах были указаны расходы на «разлившуюся» водку, которую он вовсе не покупал. В Иркутске упорно говорили о возможном открытии на него дела в Петербурге. Впрочем, от Сибири и Камчатки, а тем более от находившейся на краю света Америки до Петербурга было далеко. И делу Биллингса, как и делу Шелихова, хода не дали.
С 1790 года Шелихов расширяет свою деятельность — создает новые компании: Предтеченскую (по названию судна «Иоанн Предтеча») и Уналашкинскую. В это время в официальных бумагах он называет себя «имянитый гражданин города Рыльска». Статус именитого гражданина в это время мог получить горожанин, родившийся не в «благородном сословии», но при этом имеющий капитал не менее 50 тысяч рублей и торговые суда, отправлявшиеся за границу. И то и другое у Шелихова было, и указание на принадлежность к почетной категории городских обывателей наглядно демонстрировало его достижения, что в мире торговли было немаловажно.
В «доношении» новому генерал-губернатору Шелихов подробно рассказал обо всём сделанном в Америке им самим или по его указанию: как построили «крепостцы» на островах, наладили жизнь прибывших и наняли алеутов для промыслов; как открывали земли «вдоль по матерой» Америке от Кадьяка до острова (тогда его считали мысом) Святого Илии и дальше, до самой Калифорнии, и ставили на них «императорские знаки», доказывающие, что территории эти принадлежат России. И поделился планами: «А оттоль и далее распространить свои обзаведения и торговлю уповаем» — за мыс Аляскинский «до так называемой Большой реки» (имеется в виду Юкон) и «выше Чукотскаго носу»; в одном из заливов основать верфь, чтобы строить суда там, а не в Охотске.
На сей раз он не просил денег из казны — только предоставления права покупки людей, чтобы осваивать новую землю «на прочной ноге». Напоминал, что не только компании нужна государственная поддержка, но и государство прибегает к помощи купцов. Так, во-первых, сам он предоставлял свое судно «Три святителя» как транспортное для перевозки грузов на Камчатку; во-вторых, его люди провели корабль Биллингса из реки в Охотское море и тем спасли, поскольку неопытные матросы, набранные из рекрутов, могли бы потопить «Славу России», как потопили «Добрые намерения» — второй корабль экспедиции.
Генерал-губернатор Пиль тоже писал и посылал в столицу один за другим рапорты, в которых подтверждал сообщения Шелихова и поддерживал все начинания его компании. В результате из Петербурга разрешили отправить к американским берегам 20 работных людей, а еще через год — десять семей хлебопашцев. Казне это ничего не стоило — все переселенцы были из ссыльных, которые никакой заинтересованности в результатах своей работы не имели: работаешь ли, нет ли — срок идет. А Шелихов просил прислать ему людей толковых, опытных, мастеровых: кузнецов, слесарей, медников, плотников, — чтобы было кому воплощать в жизнь всё, что он задумал.
В столице прекрасно знали, кого посылают в Новый Свет, раз предписывали управляющему пресекать «буйства и дерзости», кои последуют от переселенцев; в том, что они последуют, никто не сомневался. Удивить или напугать «буйствами и дерзостями» промысловиков было трудно — те и сами были не выпускницы Смольного института. Но вот духовенству рядом с «буйными» пришлось несладко. Миссионеры ехали в Америку просвещать «диких», а оказалось, что дикими были не только туземцы, но и соотечественники. Мало что прислали уголовников, так генерал-губернатор повелел еще и перевоспитать их в «добрых хозяев», которые стали бы примером для туземцев.