Из Иркутска и Петербурга рекомендации и наставления присылали самые разнообразные; особенно много советов давали те, кто в Америке никогда не были и, по выражению Баранова, «судили все здешние дела по своим мечтаниям». Мнение о действиях правителя составляли по отчетам и рассказам выехавших с Аляски, нередко тех, кого Баранов изгонял за нерадивость и воровство. А ведь Александр Андреевич, как он сам не раз повторял, не был силен «ни языком, ни бумагами», но единственно тем, что делал.
В 1800 году исполнилось уже десять лет, как Баранов уехал из Охотска. В 1797-м, с запозданием на два года, он получил сообщение о смерти Шелихова и готов был сложить с себя полномочия правителя. Но вдова и наследники просили его остаться на Кадьяке, пока не пришлют смену, — и он согласился. И вот теперь, после доноса нерадивого штурмана, погубившего судно, от него требовали объяснений и вынуждали заниматься тем, чего он более всего опасался, — «дрязгами с безпокойными чиновниками».
За должность Баранов не держался — состояния он с ее помощью не нажил, а здоровье свое основательно подорвал. Поэтому он сообщил директорам: «При ослабевающих уже телесных и душевных силах и малой помощи от компании более я сделал, нежели уверял и чем вы все надеяться могли». И просил его уволить.
Однако его не уволили ни в тот год, ни на следующий, ни еще 16 лет. Компания пыталась найти Баранову замену, но судьба распоряжалась иначе. Управляющий уналашкинской конторой и акционер компании Е. Г. Ларионов сошел с ума и умер в 1806 году; коллежский асессор И. Г. Кох, не доехав до Америки, скончался в 1808-м на Камчатке; коллежский советник Т. С. Борноволоков погиб при крушении шлюпа «Нева». Титулярный советник И. И. Баннер, который служил в Иркутской губернии и был хорошо знаком с Барановым, отправился из Охотска в 1799-м, два года зимовал на Курилах и Уналашке и, наконец, в 1802-м добрался до Кадьяка. Он долгие годы заведовал конторой и, наверное, мог бы принять дела, но скончался в 1816 году.
Основание Якутата было только началом освоения новых земель. Баранов упорно искал место южнее, где и климат будет лучше, и лес найдется строевой. Он давно уже присматривался к острову Ситха: там реки, заливы и гавани не замерзали круглый год и зима была недлинной и нестуденой — температура редко опускалась ниже минус двух градусов. Правда, часто моросил дождь, но с ним уже в феврале уходили остатки снега, и сразу появлялись зеленые листочки на кустах, а в мае созревали первые ягоды.
Равнин там было мало — почти во весь остров развалился огромный горный кряж, но горы были неголые, лесистые, а самая высокая из них — Эджкомб, — что подпирала на соседнем островке белоснежной макушкой сумрачное небо, — служила верным маяком мореплавателям. На Ситхе росли березы, кедры, американские лиственницы, зеленели ели и стройные, прямые, как мачты, сосны.
От материка остров отделял Хуцновский пролив, который англичане назвали Chatham Straiet. Узкая полоска суши, зажатая между проливом и горами, была покрыта мхами и поваленными деревьями, этот бурелом вместе с задувающими беспрерывно ветрами, изменчивой погодой и бессолнечными днями делал и без того невеселое место совсем мрачным. Но сумрачный характер острова сполна окупался изобилием морского зверя у его берегов, косяками сельди, что приходили на исходе зимы, возможностью построить верфь и, наконец, когда в том будет необходимость, торговать с приходившими к острову иностранными купцами.
Баранов не единожды бывал на Ситхе, видел, что берега заселены колошами, которые умеют стрелять из ружей, купленных у американских купцов. Так что освоение острова, названного именем Баранова, обещало самому Баранову нелегкую жизнь. И потому он начал готовиться к основанию поселения заблаговременно как к сложной операции — дипломатической, торговой и военной одновременно.
Сначала он отправил туда на промысел 550 байдарок с алеутами, которые в случае столкновения с колошами могли бы стать подкреплением. Затем на судах «Святая Екатерина» и «Северный орел» ушли с Кадьяка люди и материалы для строительства крепости. Наконец, 25 мая 1799 года на галере «Ольга» вышел сам Баранов. 7 июля он прибыл на Ситху и шесть дней вместе с Василием Медведниковым, назначенным начальником нового поселения, объезжал остров, осматривал гавани и заливы в поисках удобного места. Вначале решил заложить поселение на горе, откуда до гавани было неблизко, зато безопасно. Однако Медведников напомнил, что территория эта принадлежит колошам и, если занять ее, быть войне. Пришлось выбирать другое место, ближе к морю.
Теперь начиналась дипломатическая часть. Баранов познакомился с главным тойоном Ситхи Скаутлелтом и всю зиму через переводчиков вел с ним неспешные беседы. Объяснял преимущества дружбы с компанией: индейцы могли получать необходимые товары в обмен на меха, особенно в самое голодное время года — зимой, и быть защищены силами компании от нападений враждебных племен. Наконец, тойон согласился. 25 марта 1800 года они заключили письменный договор, по которому Скаутлелт и его род добровольно и за плату уступали земли под крепость, а компания обещала снабжать его всем необходимым и охранять. В знак союза тойон получил «охранную грамоту» — изображение российского герба на медной пластине.
До заключения договора все, в том числе Баранов, жили в палатках, вещи и продовольствие хранили на временном складе — в «большом балагане». К концу осени Баранов перебрался в маленькую, только что срубленную баню с печкой-каменкой и до февраля «мучился в дыму и сырости от печи при худой крыше и беспрестанных ненастьях».
Весной начали ставить большую — восемь на четыре саженей — «двухэтажную, с двумя будками по углам казарму». Дом получился просторный, основательный, как любят сибиряки, даже с погребом для хранения припасов. В будках установили пушки, между ними по гульбищу, опоясывавшему второй этаж дома, ходили часовые. Баранов твердо усвоил первое правило жизни в Америке: сохраняй бдительность. Пока двадцать человек занимались строительством, десять их охраняли. «Все сие сделано малыми силами», замечал Баранов, то есть руками тридцати человек и самого правителя. Новую крепость назвали Михайловской — по имени святого архистратига Михаила.
Баранов не любил выпячивать свое участие и не считал то, что он делал, геройством. Лишения переносил терпеливо, видел в них нечто несущественное и временное: «нужды и недостатки сносить со временем дело случайное». И повторял это всем, кто работал рядом с ним. Кто-то разделял такой подход, кто-то — нет.
Н. П. Резанов, увидев жизнь Баранова на Ситхе, не переставал удивляться: «Живем мы все очень тесно, но всех хуже живет приобретатель мест сих, в какой-то дощаной юрте, наполненной сыростью до того, что всякий день обтирают плесень, и при здешних сильных дождях как решето текущей. Чудный человек, он заботится только о покойном помещении других, но о себе самом безпечен до того, что однажды я нашел кровать его в воде плавающую и спросил, не оторвало ли где ветром доску. — Нет, — спокойно отвечал он, — видно, натекло ко мне с площади, — и продолжал свои распоряжения». Резанов назвал Баранова «весьма оригинальным и притом счастливым произведением природы». Для компании он действительно оказался счастливым, да что там — незаменимым приобретением.
Американцы, посещая селение на Ситхе, завидовали русской основательности, но сами почему-то не хотели там что-либо строить. «Они удивлялись нашей отваге и перенесению трудностей, а паче скудной и недостаточной пище и питью одной воды», — замечал Баранов.
Зима 1799/1800 года запомнилась жестокими бурями, которые не давали выходить в море с октября по январь. Свежие продукты быстро закончились, началась цинга. Баранов заставлял людей чаще бывать на воздухе, больше двигаться, выкапывать полезные коренья, из которых сам делал отвары и поил ими больных. В то время на островах, в селении Якутат и на Кенайском полуострове свирепствовала эпидемия неизвестной болезни: заразившиеся чувствовали тошноту и «стеснение в груди» и через сутки умирали в страшных мучениях. Баранову принесли вести и о других потерях: алеуты, приплывшие на Ситху, наелись ядовитых раковин, и хотя их пытались спасти, вызвав рвоту, 100 человек умерли «в ужасных конвульсиях».
Как только устанавливалась хорошая погода, Баранов высылал промысловиков в море стрелять сивучей и нерп, ловить палтуса и треску. В феврале к Ситхе подошли косяки сельди и голод отступил. Теперь свежей рыбы было вдоволь — по выражению Баранова, «мы плавали в изобилии».
В апреле, оставив наставление Медведникову и письменное распоряжение «не подавать колошам ни малейшего повода к огорчению и ничего не брать от них без платы», Баранов ушел на Кадьяк.
Там его ждала радостная новость: за его труды по развитию российской торговли в Америке он награжден императором Павлом I (уже покойным к тому времени — с такой скоростью доходили новости до Аляски) золотой медалью на ленте ордена Святого Владимира, а компания включила его в число акционеров. «Для сего праздника, — вспоминал Баранов, — заколот был один из состарившихся яманов (диких козлов. — Н. П.)… какая роскошь!»
Ответом Баранова на императорскую милость была «душевная признательность» и благотворительность: он подарил тысячу рублей школе, созданной на Кадьяке для мальчиков-сирот. Это был не первый его дар — в 1796 году, когда архимандрит Иоасаф освятил на Кадьяке церковь Воскресения Христова, правитель сделал богатое пожертвование на «благоукрашение» храма: 1500 рублей от себя и еще 500 рублей от имени служащих компании.
После гибели «Феникса», когда сообщение с Охотском на время прервалось, в русских поселениях стал остро ощущаться недостаток продовольствия и самых насущных вещей, включая товары для обмена с туземцами. Помочь могла бы торговля с иностранцами — как говорили в Америке, расторжка, то есть обмен мехов на товары. Баранову решиться на нее было нелегко, ведь по правилам компании все добытые меха должны были делиться между пайщиками, оплата товаров мехами удешевляла паи. Но чтобы его подчиненные не умерли с голоду, он решил нарушить правила.