зательством той истины, что от Господа исправляются человеку пути его и что все мы, служители церкви Его, не что иное, как орудие в руках Его. Ему угодно было назначить мне поприще служения в Америке — и это исполнилось, несмотря даже на противление воли моей».
Открывалась новая глава его земного поприща, как сказал герой Н. Лескова протоиерей Туберозов: «жизнь кончилась, начинается житие».
Так однажды сказал спутник И. Гончарова по кругосветному путешествию на фрегате «Паллада». Писателя его слова восхитили, а вскоре он и сам убедился в их справедливости, проехав после кругосветки всю Россию — от Охотского моря до Петербурга — и описав свои впечатления в одном из самых увлекательных очерков.
Семейству Вениаминовых тоже предстояло проделать путь по России, и путь немалый, но в обратном направлении — от Иркутска до Охотска, затем, обогнув Камчатку, по морям Охотскому и Берингову до Русской Америки.
Сейчас поезда преодолевают тысячи километров за день, самолетам требуется времени и того меньше: из Москвы до Иркутска шесть часов лету. Пружина часов раскручивается все быстрее, расстояния будто исчезают, поглощенные неведомой, таинственной силой, скрытой в загадочном часовом механизме, они измеряются уже не поприщами и днями пути, как когда-то, а все чаще иными единицами — денежным выражением стоимости билета на поезд или самолет. Сегодня в дороге особенно и не поразмышляешь — не успели отправиться, как пришла пора готовиться к выходу.
У современников Иннокентия времени размышлять было предостаточно, они, можно сказать, проживали в пути большую часть своей жизни и не считали это чем-то выдающимся. Так, преодолевший шесть тысяч верст от Иркутска до Охотского моря по казенной надобности человек именовался в России не путешественником, как в Европе, а «проезжим». И таких «проезжих», скачущих на почтовых в разные концы империи, покрывающих расстояния в несколько Европ, были десятки и сотни. Но то были мужчины — чиновники, статские и военные, купцы и миссионеры-монахи, а в семействе Вениаминовых — две женщины и годовалый Кеня.
Отцу Иоанну определенно было о чем поразмышлять дорогой, и то, что он впоследствии будет советовать другим, было им самим осознанно и выстрадано. «Нести свой крест — значит не только терпеливо переносить трудности, случающиеся с нами по независящим от нас обстоятельствам, но также налагать на себя посильный подвиг, сообразный со словом Господним и нужный нам для духовного совершенствования», — писал он в «Указании пути в Царствие Небесное». Его близким тоже предстояло совершить подвиг для духовного совершенствования — и матери Фекле Саввишне, и матушке Екатерине, и младшему брату, который впоследствии станет священником, и даже годовалому младенцу.
Путь им предстоял претяжелый. Судите сами: из Иркутска семья отца Иоанна выехала 1 мая 1823 года, до Аляски добрались 20 октября — полгода в пути. И какого пути! До Киренска ехали на лошадях, затем плыли на барже по Лене до Якутска, у Якутска переправились в лодках на правый берег Лены и через горы пошли к морю.
Это только легко написать: «пошли через горы к морю». А на деле они преодолели не какие-то там живописные холмы — настоящий Монблан Якутии, ответвление Станового хребта — «позвоночника Земли», чьи голые обледенелые вершины, именуемые в тех краях гольцами, и мрачные темные ущелья, поросшие лесом, наводили ужас своей неприступностью и на видавших виды путешественников. Вот как преодолел грозный хребет Джугджур И. Гончаров, вернувшийся из кругосветки: «Камни заговорили под ногами. Вереницей, зигзагами, потянулся караван по тропинке. Две вьючные лошади перевернулись через голову, одна с моими чемоданами. Ее бросили на горе и пошли дальше. Я шел с двумя якутами, один вел меня на кушаке, другой поддерживал сзади. Я садился раз семь отдыхать…»
Спустя много лет Вениаминов и губернатор Камчатки В. Завойко откроют более удобный и короткий путь к морю, на берегу которого будет основан порт Аян. Но в 1823 году отец Иоанн вместе с семьей ехал к Охотску, труднодоступному с суши и не столь удобному, как Аянский порт, на море.
Где же они ночевали и останавливались для отдыха? — В поварнях. «При этом слове, конечно, представится вам и повар, пожалуй, в воображении запахнет бифстексом, котлетами…» — шутил И. Гончаров. В действительности поварня — это необитаемая юрта с очагом посередине и отверстием наверху для выхода дыма. «Если хотите ее сделать настоящей поварней, то привезите с собой повара, да кстати уж и провизии, а иногда и дров, где лесу нет; не забудьте взять и огня: попросить не у кого, соседей нет кругом; прямо на тысячу или больше верст пустыня, направо другая, налево третья и так далее».
Приходилось везти с собой всё — и постель, и провизию, и посуду, и даже дрова. А кругом безмолвные, безлюдные, пустынные земли с нагромождениями камней, топкие болота с безжалостной мошкой, редкие мелколесья. «Надо быть отчаянным поэтом, чтоб на тысячах верст наслаждаться величием пустынного и скукой собственного молчания», — признавался Гончаров. Или горячим молитвенником, добавим, как отец Иоанн, чтобы отправиться в далекое путешествие с младенцем, слушать вздохи и упреки женщин, с трудом переносивших лишения, и не только добраться до Америки без потерь, но даже с прибавлением — уже на Аляске у Вениаминовых родился второй сын.
В Охотске отдыхали и ждали транспорт до Камчатки, откуда предстояло плыть на Ситху. «Что сказать вам об Охотске? — писал отец Иоанн. — Представьте, если бы кому-нибудь пришла мысль вдруг создать город на пустом и безлюдном месте и вследствие этого он бы устроил присутственные места, дом для служащих, магазины, верфь, гражданскую и военную больницы… послал бы полный комплект чиновников и стражу, словом, сделал бы все, что требуется для города, но о гражданах и забыл бы…»
В этом городе не было жителей — только проезжие, а живущие вокруг тунгусы редко наведывались в Охотск. Не бывали в нем по многу лет и священники — «потому что не на чем ехать», а если и находилось на чем — то за свой счет, начальство за прогоны не платило. Когда в 1840-е годы Вениаминов вернется в эти края уже епископом Камчатским, Курильским и Алеутским, то посетит самые труднодоступные места, в том числе и Охотск, обходя пешком и объезжая свою безмерную и беспримерную епархию на кораблях и байдарах, оленях и лошадях, на собачьих упряжках, алеутских батах и индейских каноэ.
В Новоархангельске они прожили до июля 1824 года, ожидая транспорта на Уналашку. Отец Иоанн в это время служил в церкви Михаила Архангела и, «дабы не праздно жить здесь», преподавал в училище. Наконец, 29 июля 1824 года семейство Вениаминовых благополучно вышло на берег Уналашки.
Остров Уналашка — самый крупный камешек в ожерелье Лисьих островов, которое нанизала на нитку неведомая рука, желая украсить могучую грудь Бобрового моря и тем выделить, отличить его от других морей в семье Великого океана. Хотя сегодня Бобровое море именуют Беринговым, оно по-прежнему омывает студеной волной берега Азии и Америки, а Лисьи, вместе с другими островами Алеутской гряды, напоминают о временах, когда и сами острова, и северо-западный берег матерой Америки были российскими — потому что открыли их русские мореходы.
«Вожделенной страной моей» называл Уналашку отец Иоанн. Он прожил там десять лет, исходил, изъездил остров вдоль и поперек, исплавал все его бухты и заливы, поднимался в горы и спускался в ущелья и каждый раз заново — словно видел в первый раз — ощущал обаяние его неяркой, скромной красоты. Летом он исследовал Уналашку и соседние острова, а зимой читал записки путешественников, когда научился языку алеутов — беседовал со стариками, записывал их предания и сказки, были и небылицы о происхождении Алеутских островов.
В своем трехтомном сочинении «Записки об Уналашкинском отделе» он пишет: «Остров Уналашка по-алеутски называется ауанъ алахсха или науанъ алахсха — то есть вот это алахсха… длина его простирается до 150, ширина самая большая более 50 верст, а в западной (половине. — Н. П.) — не более 10». Хлебникову остров очертаниями напоминал серп молодой луны, на первый — да и на второй — взгляд казался суровым и нелюдимым. Вениаминов смотрел на остров другими глазами, и его «местоположением, видами и даже картинами… с истинным удовольствием сердца наслаждался».
Форму острова он тоже описал иначе: «северо-западная сторона его изгибается почти под прямым углом, а южная — несколько колесом». Горы разделяют его на две неравные части — восточную, отмеченную высокими вершинами и хребтами, что теснятся длинной грядой, и западную — там горы пониже и между ними расстилаются равнины с густой и сочной травой. В северо-западной части острова горделиво возвышается местная достопримечательность — огнедышащая сопка Макушинская, ее высота составляет 5,5 тысячи английских футов, как заметил Вениаминов, «по измерению Ф. Литке». С прославленным мореплавателем и ученым они познакомятся в 1827 году на Уналашке и потом долгие годы будут писать друг другу, Вениаминов — сообщая свои наблюдения, Литке — высоко оценивая деятельность священника как исследователя.
О сопке с вулканом говорили многие мореходы, последний раз его извержение видели в конце XVIII века. Вениаминов «извержения пламени» не видел, но вулкан, как заправский курильщик, дымил все годы, не переставая, и время от времени погромыхивал, откашливаясь.
На острове было несколько малых бухт и три бухты для больших судов — Корабельная или Бобровая, Английская — куда заходил с экспедицией Кук, и самая безопасная — Капитанская, в этой лучшей гавани Алеутских островов впоследствии расположится военно-морская база США Датч-Харбор.
Рек на острове оказалось немало, все они были неширокие и неглубокие — не в пример Лене или Иртышу, но с чистой, хрустальной прозрачности водой и студеной до ломоты в зубах. Начало они брали в горах, встречались и те, что вытекали из озер, как Ангара из Байкала. В хорошей воде и рыбы много — кижуч, горбуша, гольцы, в море — палтус, треска, калага (навага). Ко времени прибытия Вениаминова каланов на островах уже основательно повывели, киты, сивучи, нерпы, котики и моржи приходили редко. А вот другого зверья все еще хватало, особенно много было лисиц — потому острова и назвали Лисьими — черно-бурых, красных и сиводушек, бегали ушканы (зайцы), встречались тарбаганы (сурки). Птиц гнездилось великое множество — орлы, гуси, утки, чайки, не считая мелких пташек, которые услаждали слух в хорошую погоду, как в райском саду, и настраивали на поэтический лад.