Погоду делают на островах ветры — стоит задуть ветрам с моря или с запада, как температура резко падает и становится холодно даже на солнце, и, наоборот, — если дует восточный или южный ветер, наступает ощутимое потепление. В календарное лето воздух может прогреваться до плюс 20–25 градусов, пока не задуют холодные ветры, такое же непостоянство наблюдается и зимой. Скажем, установилась в декабре морозная погода, температура понизилась до минус 16 градусов С, выпал и лег снег, можно сказать, зима вступила в свои права. Но вот подул восточный или южный ветер — и тотчас температура повысилась до плюсовой, наступает оттепель, и если ветры не утихают несколько дней подряд, даже в низинах сходит снег. Переменились ветры — возвращается мороз.
Вениаминов описал такую «зиму» в феврале 1826 года — с 9-го по 28-е было так тепло, что появилась трава, а с 1 марта вернулась настоящая зима, лег глубокий снег и пролежал до середины мая. Старожилы рассказывали, случалось, снег выпадал и летом, в августе, и приходилось собирать ягоды в рукавицах, выкапывая их из-под снега.
1828 год принес островитянам нескончаемые беды, вот как описывал «местные обстоятельства» отец Иоанн в письме. «Нынешняя зима у нас была очень снежна и довольна холодна (морозу было до 13 град{усов}[12]. И продолжалась почти до половины мая, в половине мая были льды у Аляски, и тогда морозу там было 5 град{усов}. Еманы, или козы, бывшие здесь, все погибли от неимения пищи. Правда, досталось и коровам, до половины почти убавило. Лето стоит самое худое, дождливое и туманное, рыб почти совсем нет… Ягоды еще не созрели, да и едва ли созреют, ибо все еще цветки, а ягодки еще впереди. Мы были вчера в поле (12 авг{уста}), и малина еще цветет, а шикша чуть начинает. И так все что-то не веселит, и нынешняя зима, однако, надоест всем, и особливо питающимся рыбою».
Несмотря на тяжелый климат, алеуты и русские болели редко, чаще инфекцию привозили к ним на кораблях, и тогда эпидемия выкашивала и так немногочисленное население островов. «Прошедшею осенью здесь были поветрия: кашель и колотье. И почти всех перебрала и убавила народонаселения, и особенно на Унге, где она была в октябре. Меня Бог избавил, и едва ли не я один только не испытал ее. Сказывают, что завез сию заразу нам „Рюрик“ с островов…»
Вениаминов десять лет вел метеорологические наблюдения, измерял температуру и показания барометра, заносил их в журнал и отправлял на кораблях компании в Петербург. Он описывал календарную весну, которая наступала не ранее середины апреля, и лето, что устанавливалось с середины июля, наблюдал, как в октябре приходит осень и с середины декабря — зима. Он подсчитывал сухие и дождливые, ясные и безоблачные дни, солнечных оказалось в году от 100 до 160; замечал, при каких ветрах выпадал сухой и при каких — мокрый снег; в какие месяцы обыкновенно сходили туманы, он даже описал некое свечение у горизонта, напоминающее северное сияние, что случилось в феврале 1831 года. Его метеорологические наблюдения получили высокую оценку Ф. П. Литке, будущего президента Петербургской академии наук. «Поблагодари отца Иоанна, — просил он в письме Ф. П. Врангелю, — не от моего лица, а от лица науки за продолжение его присылок… Я твердо уверен, что он по всем отношениям мог быть полезнее всех своих собратьев, вместе сложенных и помноженных на десять».
Анализируя многолетние наблюдения, Вениаминов определил факторы, влияющие на погоду в Уналашкинском отделе. Первый из них — холодное море, что окружает острова, в нем температура редко поднималась до плюс 6 градусов, и «ветер, с которой бы стороны ни задул, пробегая пространство моря, должен принять и температуру, близкую температуре воды». К тому же острова лежали на границе двух морей, «одно касается экватора, а другое — полюса», и потому здесь «вечные облака», замечал отец Иоанн. Влияли на климат и понижали температуры льды, их почти каждую зиму пригоняли к островам волны Берингова моря, да и сама почва острова из-за неглубоких снегов промерзала от 4 до 10 дюймов. И конечно, влияли на климат горы, вершины которых покрывали вечные снега, если ветер задувал с гор, то «пронизывал до костей».
Старожилы острова вспоминали, что раньше лето было теплее, зима — морознее, снега — глубже и ветров было гораздо меньше, и если уж они задували, то «во всякое время года дули свои известные ветра». Но времени, когда бы ветры вовсе не дули, старожилы не помнили. Как определил Вениаминов, поистине — «здешнее место есть царство ветров».
Населению островов и Аляски Вениаминов посвятил два тома своих «Записок…», подробно описав внешность, характер, уклад жизни, привычки и обычаи аборигенов, созданные ими сказания и мифы. В то время когда Вениаминов жил на Уналашке, К. Хлебников собирал материал для своих «Записок о колониях в Америке» и нередко просил отца Иоанна расспросить старожилов о том или ином событии, собрать сведения о жителях. Так, подвигнув Вениаминова к разысканиям и наблюдениям, Кирилл Тимофеевич стал невольным вдохновителем его литературных трудов. Сам Вениаминов, проявляя необычайную скромность, своей писательской работе значения не придавал, называл «маранием»: «…я не думал никогда быть сочинителем, ничего не собирал, но если угодно вам… я постараюсь вам доставить все то, что я могу спросить-узнать-собрать-заметить-сказать и проч., проч. касательно здешних происшествий». Свои заметки он переслал и великодушно предложил Хлебникову, не смущаясь, использовать их и даже напечатать под своим именем. Однако Хлебников высоко оценил труды отца Иоанна, в ссылках не забывал указывать его имя и хлопотал об издании «Записок…» Вениаминова в Петербурге. «Книга эта… замечательна тем, что написана прекрасным, легким и живым языком», — отзывался о ней И. Гончаров.
Алеутов описывали многие из тех, кто побывал на островах: правитель Баранов, когда зимовал на Уналашке, мореплаватели Давыдов и Сарычев, ученый Лангсдорф и священник Вениаминов. Сравнивая эти описания, нетрудно заметить очевидные различия: у Вениаминова алеуты выглядят совсем иными людьми. Нет, особенности их бытовой жизни остались теми же, и в оценке характера алеутов нет и намека на прекраснодушие — но мы не найдем и естественного, казалось бы, отвращения и брезгливости к «диким». С доброй и участливой улыбкой смотрит он на алеутов, в то же время взгляд его глубок и внимателен, замечания остры и точны, они выдают в нем тонкого психолога. Не придавая значения своему «маранию», Вениаминов тем не менее уловил и обозначил главное в письме: «Писатель должен не только знать и понимать свой предмет, но и чувствовать, живо чувствовать».
Итак, алеуты в описании Вениаминова невысоки, худощавы, цвет лица их смуглый, волосы черны и жестковаты, усов и бород у мужчин почти ни у кого нет, лишь старики носят небольшую седую бородку, ступни и кисти рук грубы и велики, маленькой женской ножки, по замечанию автора, в тех краях не встретить. Лица скуласты, но не так резко очерчены, как у якутов, зубы удивительно «белы, чисты и всегда здоровы», брови над темно-карими глазами круглы и черны, ресницы густые, но не длинные, щеки полные, особенно у женщин и детей.
Ноги кривы, ступают они пятками не внутрь, а наружу, так что редко какой русский пройдет след в след за алеутом по тропке, проложенной им в снегу. «Но зато алеут, когда сидит в своей однолючной байдарке, и, разумеется, в своем национальном костюме, совсем другой человек, чем на земле; в то время кажется, что он создан для байдарки, или байдарка изобретена для того, чтобы показать его с самой лучшей стороны. Случалось мне видеть несколько раз русских, сидящих в байдарке, но никто из них, даже из самых бойких и статных, не делает такого вида, как самый обыкновенный алеут». Алеуты поражали русских остротой своего зрения, они раньше их замечали в море приближающуюся байдарку, быстрее начинали различать лица сидящих в ней и благодаря великолепному глазомеру правильно могли рассчитать скорость волны, а уж превзойти их на море никто из русских промысловиков не мог. Прекрасное зрение алеуты сохраняли до глубокой старости и очков не носили.
Вениаминов, без преувеличения, пропел гимн алеутской байдарке и мастерству алеутов управлять ею и говорил он со знанием дела — байдарка долгие годы была для него главным средством передвижения. Но еще более он поражался чрезвычайной выносливости алеутов: «Мне случалось езжать с ними от 14 до даже до 20 часов, не приставая к берегу, и во время таковых переездов они останавливались не более 1 разу и не долее как минут на 15». Он восхищался силой и неутомимостью алеутов, ему случалось проходить с ними за один день от 35 до 50 верст, при этом его спутники несли на себе поклажу весом от полутора до двух пудов, и не одни мужчины — женщины тоже! Если отец Иоанн не уставал удивляться алеутам, мы, читая эти строки, — его выносливости и физической силе.
Он отмечал в жителях островов и Аляски храбрость, когда они охотились на медведей с одним луком или ружьем, в одиночку въезжали на байдарке в стадо китов и нередко проявляли завидную ловкость и находчивость. Так, один охотник при нападении на него медведя успел схватить зверя за уши и сесть на него верхом, а потом заколол его. «Они не боятся моря и зверей, но боятся только людей (и весьма справедливо)», — заключал отец Иоанн.
Основной пищей алеутов была сушено-вяленая рыба — юкола, которую, раскрошив, обязательно смешивали с китовым жиром. Если есть ее долгое время без жира, появлялся кровавый понос и человек умирал. С жиром ели и ягоды, размяв их; собственно, это были основные блюда алеутов, которые готовили алеутские женщины. Мясо они тоже ели, но чаще в сыром или вяленом виде, хотя иногда могли его если не поджарить, то разогреть на огне.
Назвать алеутов «всеядящими», как камчадалов, по мнению Вениаминова, было нельзя. Они вовсе не ели грибов и не употребляли в пищу овощи, если земля под огород была унавожена. Разводить животных и птиц, выращивать овощи и хлеб алеуты научились у русских, от них же переняли и любовь к чаю, напитку необходимому в «местах прохладных и без водочных». Многие так пристрастились к чаепитию, что готовы были променять рюмку водки на чашку крепкого чая.