О вкусах не спорят, вот и Вениаминов не спорил, не осмеивал вкусы алеутов, назвав их гастрономические предпочтения одним словом — «особенные»: «Чтобы с аппетитом кушать китовину или квашеные рыбьи головки, и кислую икру считать деликатным кушаньем — для этого точно надобно иметь свой вкус».
Прожив с алеутами бок о бок десять лет, выслушивая их рассказы, отец Иоанн имел возможность изучать их характер во всех проявлениях и в самых разных обстоятельствах, тем и ценны его заметки, что о своих соседях он знал не понаслышке. Особенно хорошо человек виден в деле. Каково было первое делание священника и миссионера? — возведение храма. Когда из Ситхи доставили на Уналашку еловый лес, он еще говорил с алеутами через толмача, и все же работа пошла скоро, помощниками алеуты оказались толковыми и способными.
Сначала отец Иоанн служил под открытым небом, потом в недостроенном храме — первая литургия прошла 1 августа 1824 года, и в память об этом событии ежегодно совершали вокруг селения крестный ход. 29 июля 1826 года храм был освящен в честь Вознесения Господня. Деревянный храм, построенный руками Вениаминова, до наших дней не дожил, но в перестроенном виде церковь Вознесения стоит на Уналашке и поныне, иконы, перед которыми молился святитель, и вся утварь бережно сохраняются алеутами.
Пока возводили храм, они перенимали плотницкое, столярное, слесарное дело, учились ремеслу кузнецов и купоров (бондарей). После храма срубили избу для семейства священника — за годы пребывания в Америке матушка Екатерина родила еще шестерых.
Со временем алеуты научились у отца Иоанна сапожному делу и портняжному, он заметил, что они «смышлены и умеют выгадать время и материал» — а это уже признак мастерства. Освоили и другие ремесла, и даже починку и изготовление часов, что так любил Вениаминов.
Среди мальчишек он заметил креола Василия Крюкова, тот проявлял внимание к живописи и оказался талантливым мальчиком, под руководством отца Иоанна начал писать иконы для храма. Схватывал быстро и вскоре стал отличным живописцем, рисовал портреты удивительной похожести — стоило ему взглянуть на человека два-три раза — и тот являлся «живым на бумаге, со всеми выражениями лица».
Алеуты перенимали не одни ремесла, им оказались по душе интеллектуальные игры, они так полюбили шахматы, что на островах Прибылова «решительно все мужчины шахматисты». К освоению грамоты в зрелом возрасте проявляли способности и «большую охоту учиться», особенно после того, как появились книги на их языке. Когда отец Иоанн покидал острова, почти все их население было не только крещеным, но и по большей части грамотным.
У каждого народа — при всем различии индивидуальностей — есть общие черты характера, они позволяют обрисовать легко узнаваемый портрет. Конечно, есть особенности, есть исключения, которые могут и не вписаться в коллективный образ, но тем самым они лишь подтвердят его существование. По наблюдениям Вениаминова, в алеутах исключений нет: «они совершенно все как будто отлиты в одну и ту же форму». 1500 человек рассеяны на пространстве почти в 1500 верст, никогда не видели тех, кто живет в отдаленных селениях, — и оттого единообразие в характере еще более заметно и удивительно.
Первое качество, которое так бросалось в глаза Вениаминову, — это терпение. Их терпеливость доходила «почти до бесчувствия, кажется, невозможно придумать такой трудности и такого невыносимого обстоятельства, которое поколебало бы алеута и заставило его роптать». Он может голодать три-четыре дня и никогда не даст знать, догадаться можно лишь по бледности его лица. Когда же удастся найти съестное, он не бросается с жадностью на пищу, но отдает ее прежде детям, которые тоже привыкли не сильно беспокоить родителей, и только вытащив байдарку на берег и прибрав инструмент, алеут спокойно, медленно принимается за первый кусок.
Так же терпеливо алеуты переносят боль. Вениаминову не раз приходилось помогать попавшим в клепцы (капкан), откуда ногу нельзя просто вынуть, «но должно расколоть палку, в которой утверждены зубки, и потом продеть их сквозь кость ноги». И всегда алеут «спокойно и с возможным хладнокровием дает сделать операцию». Если рядом никого не оказывалось, он проделывал эту мучительную операцию самостоятельно.
И в работе им тоже была свойственна терпеливость. Принимаются они за работу не быстро, с неохотой, «даже мешковато», но работают целый день до тех пор, пока не выбьются из сил. Вениаминов описал случай, когда он и его спутник, оставив байдарку, были вынуждены идти в соседнее селение пешком. Алеуты нанялись помогать, надеялись дойти быстро, никакой еды с собой в дорогу не взяли. Идти пришлось 25 верст, с поклажей не менее пуда на каждого. «Дороги совсем не было, крутые горы покрыты были полузамерзшим снегом, по которому не было видно ни малейшего следа; при том же вдруг сделался противный ветер со снегом, и со столь сильными шквалами, что почти останавливал человека. Тягость на плечах, тощий желудок и целый день такого трудного пути… Но несмотря на то, они так были спокойны, бодры и даже веселы, что эти трудности для них как будто ничего не значили».
В другой раз внезапный дождь застиг их в байдарке и один алеут промок до костей. Не имея во что переодеться, на берегу он вместе со всеми ставил палатку, собирал хворост, и когда все уселись к огню, «он был весел и шутил со своими товарищами, слегка выжимая бывшую на нем парку, мокрую как лужа… Если бы ему товарищи не дали другой парки, то он также безропотно и спокойно лег и ночевал бы в своей мокрой. Вот как терпелив алеут!»
Может быть, их терпеливость происходила от душевной черствости, неспособности к тонким чувствам и переживаниям? — Нет, это не так. Отец Иоанн замечал в алеутах и нежность к своим детям, и внимательность к пожилым родителям, заботу о них, доходившую порой до самоотречения, им было знакомо и чувство собственного достоинства, оскорблявшееся только одним брошенным в их сторону брезгливым взглядом. Ничто, свойственное другим народам, не было им чуждо. «Алеут очень умеет чувствовать печаль и радость, но очень равнодушно встречает и переносит их. Всякою горестию или потерею кого-либо из близких сердцу он будет тронут и даже может быть поражен, но никогда не придет в отчаяние. А чтобы плакать, стонать или рыдать, то это неслыханное дело даже между женщинами и детьми».
Алеуты умели ценить добро и были способны отличать «существенное, прочное, от блестящего», не отчаиваясь в горе, они не выказывали и чрезмерного восторга в радости. «Правда, на лице его видно бывает удовольствие, но всегда спокойное и умеренное». И главная причина их сдержанности — все та же, так поражающая Вениаминова терпеливость, которая происходила от привычки с детства переносить сначала физические лишения, а потом и душевные страдания, скрывая свои чувства под маской равнодушия.
Наблюдая за алеутами день за днем, Вениаминов заметил в них упорство. Сибирякам эта черта характера хорошо знакома, они и сами ею обладают в полной мере — как упрутся во что-нибудь — не отстанут, пока не доведут начатое до конца. Имеет эта черта сибирского характера и свою неприглядную изнанку: насколько они упорны в хорошем деле, настолько же и в дурном. Жители островов оказались такими же несгибаемыми упрямцами.
Если алеут задумает сделать что-нибудь, не противное закону, он исполнит начатое до конца, невзирая ни на какие преграды, даже с риском для здоровья и жизни, и при этом не ожидая для себя никакой прибыли или награды. Но уж если заупрямится — никакие ласки и посулы его не тронут, даже страх наказания не заставит изменить намерения.
Вениаминов рассказал об одном таком случае дурного упрямства. «Девушка 15 лет по обстоятельствам принуждена была показать на одного человека в деле очень серьезном, совсем не имея понятия о следствиях этого, через девять лет открылось, что она показала совершенно ложно, по научению других. Но показавши один раз, она не хотела переменить своего слова и под жестоким наказанием говорила одно и то же».
Замечал Вениаминов и другие неприглядные черты характера алеутов. «Алеуты ленивы. Это надобно сказать прямо и без всяких обиняков… деятельны только на время». Раньше алеуты были неопрятны и нечистоплотны, женщины — поголовно неряхи, но познакомившись с русскими банями, все полюбили мыться и париться, так что готовы были каждый день топить баню.
Все население обоего пола любило крепкий табак, который не курили, но нюхали, он считался ценностью, и на него можно выменять что угодно. Познакомившись с водкой, некоторые так пристрастились к ней, что в их языке даже появились слова «пьяница» и «дурацкая вода».
«Главной склонностью» алеутов Вениаминов называл сластолюбие, о чем говорил их обычай иметь несколько жен, богатые люди и тойоны держали еще и наложниц из пленных. Было распространено у них и многомужество, нередко женщины имели двух мужей — главного и помощника, как его называли русские, «половинщика». Многомужниц никто не осуждал, даже наоборот, хвалили за расторопность и домовитость, потому что им приходилось готовить, шить одежду, чинить байдарки в двойном размере. Искоренять эти обычаи священникам было нелегко, требовалось время, но все же Вениаминов замечал, как с принятием христианства «появились границы этого порока».
Вениаминов обратил внимание на отсутствие у алеутов склонности к воровству, у них не было ни замков, ни затворов — всё на виду, — и очень заинтересовался таким явлением. Оттого ли не воруют, что некуда девать украденное? или из боязни наказания? — И то и другое он находил верным. Но почему алеуты не воруют даже из удальства, как колоши? Оказывается, по их вере (до крещения) воровство считалось делом постыдным и греховным. «Нельзя сказать, что они ничего не воруют. Нет! — почти каждый из них сам сознается в этом; но воровство у них так мелочно, так детско, что почти не стоит названия воровства». Кому как не отцу Иоанну было знать о мелких грешках тех, кого он исповедовал? Если бы он был заезжим миссионером, который приезжает на время, крестит, совершает требы и уезжает, то он не знал бы, что алеут возьмет чужое только в крайнем случае — если острая необходимость или голод его заставят, и ровно столько, сколько нужно для преодоления нужды. Но священник жил среди них, знал об условиях тамошней суровой жизни не понаслышке, видел, что голод — их ежегодный гость, он приходил к алеутам каждую весну. Когда запасы сушеной рыбы заканчивались, а ветры не позволяли выйти в открытое море, они голодали три-четыре дня подряд.