Десять лет Вениаминов безвыездно прожил среди алеутов. Его внимательный взгляд на привычки соседей, размышления об их характере привели его к убеждению, что не внешние причины заставили алеутов поменять веру, отнюдь. Обычно называли две причины крещения «диких» — принуждение и материальные выгоды для новокрещеных, то есть традиционные кнут и пряник.
Вениаминов не сбрасывал со счетов насилия над островитянами, особенно в ответ на убийство тлинкитами русских во время войны 1802 года, тем не менее он не нашел и следов принудительного крещения алеутов — власти «никогда и не думали принуждать их к тому». Он находил несостоятельным также утверждение, будто крещеные освобождались от уплаты ясака. Во-первых, «платеж ясака был очень незначителен и они платили его когда и чем хотели»; во-вторых, новообращенные освобождались от уплаты лишь на время, но не навсегда.
Не соглашался он и с тем, что другие миссионеры объясняли набожность алеутов их внутренней потребностью, неудовлетворенностью прежней верой. «Эти средства только могут заставить принять новую Веру, а не могут быть побуждением к тому, чтобы сделаться ревностным и верным исполнителем правил новой Веры. Алеуты же остались примерно набожны и поныне», — писал он в своем сочинении «Состояние православной церкви в Российской Америке», напечатанном в 1840 году.
Тогда что же? — Один только характер и «расположение души» он видел причиной «скорого и истинного обращения алеутов в христианство». Так вот почему он так внимательно всматривался в них! Его вывод был построен на многолетнем наблюдении за поведением алеутов в различных ситуациях, их исповедей и бесед с ними. Он дал себе труд изучить аборигенов, но взгляд его не был холодным взглядом беспристрастно взирающего на «дикарей» естествоиспытателя-этнолога. Алеуты стали для него соседями, теми, кто разделял с ним беды и радости, многие — соработниками и друзьями, со временем — с любовью пасомым стадом, за которое он нес ответственность. Как опытный садовник прививает ветку плодоносящей яблони на дичку, так Вениаминов прививал христианство на многовековое наследие аборигенов без насилия, сохраняя их язык, традиции, привычки.
Заметим, размышляя над причинами набожности алеутов, он ни единым словом или намеком не упомянул о себе как о миссионере и проповеднике, а ведь первой причиной успешности его служения был он сам. Он учил не одним словом — своей жизнью, когда десять лет терпеливо сносил причуды местного климата, не роптал на нищету и лишение привычных удобств, не перечил грубым и хамоватым приказчикам контор и не оспаривал распоряжений высокого флотского начальства. Алеуты стали свидетелями негромкого делания приехавшего к ним человека и смогли оценить его любовь к ним. Смирение, терпение, участие и великодушие, о котором он говорил в проповедях, в первую очередь проявлял он сам.
В кратком изложении основ православной веры, названном «Указание пути в Царствие Небесное», он поучал алеутов: «…мы не должны выставлять себя перед другими. Например, помогаешь ли ближним, подаешь ли милостыню, живешь ли благочестивее людей, тебя окружающих, или ты разумнее и ученее своих знакомых, или вообще чем-либо превосходишь других, — не гордись этим ни перед другими, ни перед собой, потому что все, что ты имеешь доброго и похвального, это не твое, но дар Божий; твои же одни грехи и слабости».
Как же проходила жизнь крещеных алеутов до приезда Вениаминова? Храма на островах не было, службы за отсутствием постоянного священника не велись, и молились аборигены, как умели и как были научены еще отцом Макарием, посетившим Алеутские острова в 1796 году. Но тот языка алеутов не знал, толмачей, кто был способен перевести христианские истины, кроме общих понятий о Боге, при нем не было. Бывали на Уналашке и священники кораблей, идущих на Аляску, но случалось это нечасто, и оставались они на островах ненадолго, только исполняли требы и времени на беседы и поучения не имели. К тому же бытовало мнение, что алеуты по причине своей «дикости» и «некультурности» вообще не способны осознать и усвоить абстрактные понятия.
Вениаминов был иного мнения об уме и набожности алеутов. Приехав на острова, он обнаружил, что алеуты после крещения совершенно оставили шаманство, уничтожили все маски и бубны, начисто забыли песни и даже суеверия. Как ни пытался отец Иоанн с любознательностью исследователя узнать что-либо о прежних обрядах и услышать какие-нибудь заклинания, никто их вспомнить уже не мог.
До времени его прибытия алеуты «веровали и молились точно неведомому Богу», писал Вениаминов. Выделяя последние слова курсивом, он напоминал апостола Павла, посетившего родину эллинов. Проповедуя в Афинах, апостол увидел среди прочих алтарей языческим богам один с надписью «неведомому Богу» и понял, что посеянные им семена благовествования лягут в подготовленную почву, если еще ничего не зная о Спасителе, премудрые греки уже приготовили Ему жертвенник. Его проповедь принесла плоды, апостола Павла стали называть апостолом язычников, ведь до него считалось возможным проповедовать христианство только среди иудеев, но не среди тех, кто не знает единого Бога.
Так и святитель Иннокентий, названный апостолом Аляски и Сибири, наперекор распространенным представлениям об отсталости и неразвитости алеутов, нес им слово Божие.
Ничто так не радовало и не «услаждало моего сердца, как их усердие, или правильнее сказать, жажда к слышанию слова Божия, так, что скорее утомится самый неутомимый проповедник, чем ослабнет их внимание». Как только отец Иоанн приплывал или приезжал в какое-либо селение, все его жители, оставив свои дела, даже самые важные, по первому его зову собирались слушать поучения и «с удивительным вниманием слушали их, не развлекаясь, не сводя глаз, и даже, можно сказать, самые нежные матери в это время делались как бы бесчувственны к плачу детей своих…». К слышанию слова Божия алеуты проявляли необыкновенное, давно не виденное в России стремление, к самим проповедникам — сердечное радушие и «видимое удовольствие». Ведь каждый приезд «адака» (отца) был возможностью слышать обращенное к ним наставление, проповедь по какому-либо случаю, возможность приобщиться Святых Тайн — «истинным праздником, Пасхою». Алеуты даже больных приносили к причалу, чтобы и те увидели священника и приняли благословение.
Так же внимательны алеуты были во время богослужения, стояли на молитве «удивительно твердо». «Во все время продолжения службы, хотя бы то было и 4 часа, как например, в первые дни на Страстной неделе, всякий из них и даже самые дети стоят не переступая с ноги на ногу, так что по выходе их из церкви можно даже перечесть, сколько их было, смотря на их места, где они стояли. Во время служения или чтения, которое из них очень немногие понимают, они ни по каким причинам не оглянутся ни назад, ни на стороны, и всегда смотрят или на образ, или к небу, или на иконы».
Такое поведение заслуживало в глазах Вениаминова тем большей похвалы, что алеуты легко перенимали привычки живущих рядом с ними русских, и привычки не всегда добрые. Обычай приходить в церковь не к началу службы или привычку проявлять «слишком неумеренную движимость» в храме алеуты не хотели перенимать, напротив, лишь только услышат колокол — тотчас все в церкви. Приношение в церковь они делали охотно, ежегодно до 1330 рублей, а общие их доходы, вместе с получаемой от компании платой, составляли 13 300 рублей — то есть приносили десятую часть. Их приношения «…конечно не всегда по чистому побуждению сердца, и принося Богу лепту, желают получить и временное, и вечное благополучие; но в них, как еще в новых христианах, это очень извинительно…».
К соблюдению постов алеуты относились ревностно, как подчеркивает Вениаминов, «совершенно без всякого… принуждения». Никакой перемены пищи со скоромной на постную они себе позволить не могли, их пища была всегда одинакова — та, что удавалось добыть в море, и запасы они делали очень небольшие. Готовясь к причастию на Пасху, они в последние дни Страстной недели постились «в полном значении сего слова» — то есть вообще переставали есть. «Говеют всегда и все, так что во все время пребывания моего у них почти не было ни одного… который бы не был у исповеди и св. Причастия за леностью и нерачением».
Вениаминов с удовлетворением наблюдал, как менялись характер и привычки принявших новую веру алеутов. Поссорившись, алеуты не вступали в перепалку или тем более драку, у них не было привычки давать волю рукам или языку, обыкновенно они переставали разговаривать, «молчание обидимого бывает обидчику жесточе самого наказания». Совершенное их молчание могло длиться несколько дней, но если молчальники начинали готовиться к причастию — непременно заговаривали и примирялись.
Доказательства улучшения нравственности алеутов Вениаминов видел в исчезновении обычая убивать колгов (рабов) во время захоронения их умершего владельца, в прекращении вражды и войн между селениями, в увеличении рождаемости и сокращении числа незаконнорожденных. Так, если за первые три года его пребывания на островах ежегодно рождалось не менее 34 детей, из которых семеро были незаконнорожденными, то к 1839 году, когда он покидал Америку, соотношение было 40 к одному.
Их исповедь была всегда самой искренней, «в исчислении грехов алеуты не забудут сказать и об украденной иголке и сказанном слове»; исповедуя их из года в год, Вениаминов замечал «большие успехи в исправлении себя, а в некоторых даже совершенное исправление».
До перевода Вениаминовым на алеутский язык молитв алеуты, как наблюдал священник, все же пытались постигнуть основы христианской веры. «Мне случалось видеть, как иногда кто-нибудь из алеутов, совершенно не зная по-русски ни слова, почти целый день сидит и читает Псалтирь славянскую или Четь-Минею». Когда же появились книги на их родном языке, даже старики начали учиться грамоте.
Знавал он среди алеутов и усердных молитвенников. Он говорил не о тех, кто научился креститься и произносить слова молитвы в храме, а о совершении внутренней молитвы, ибо «молящийся внутренне отнюдь не с тем молится, чтобы на него смотрели, потому что на него никто не взглянет» в церкви. Среди таких молитвенников он называет умершего Нила Захарова («живых нельзя представлять в пример»), который «почти каждую ночь, когда все затихнет, молился у церкви, и это он делал так скрытно, что обычай его только перед смертью открылся и то нечаянным образом. Я уверен, что есть и другие подобные ему молитвенники».