Такие успехи могли порадовать любого миссионера и проповедника, они были явным знаком встречного движения. Порадовали они и Вениаминова, но он получил гораздо больше, чем наблюдение положительных результатов своих трудов, его награда была несравненно выше — он испытал «сладостные и невыразимые прикосновения Благодати» и оттого приносил «алеутам благодарность более, чем они мне за мои труды». Он твердо знал и повторял неоднократно с завидной скромностью — успехи в миссионерстве кроются не в личности миссионера, а в воле Господней. Будет благоволение — будет и результат, не будет — никакие усилия самого красноречивого проповедника не помогут.
Иеромонаха Феофила, отправлявшегося служить на Аляску, Вениаминов наставлял: «Христианство есть потребность, удовлетворение и утешение преимущественно сердца, а не одного ума, и поэтому в преподавании учения веры надобно стараться действовать более на сердце, нежели на ум. Любопытство ума ненасытимо. Но кто сердцем восчувствует потребность веры, вкусит и утешений ее, — тот примет ее скоро и удобно, и она в нем будет не бесплодна. Но чтобы действовать на сердце, надобно говорить от сердца. От избытка бо сердца уста глаголют. И потому только тот, кто исполнен и избыточествует верою и любовью, может иметь уста и премудрость, ей-же не возмогут противиться сердца слушающих, и которые верно указуют как, где и что говорить. Итак, примечай и лови минуты сердечного расположения слушающих тебя. Сие время всегда благоприятно для сеяния слова Божия».
Когда Вениаминов начал изучать алеутский язык, письменности у алеутов не было. На алеутско-лисьевском языке тогда говорили около 1500 человек, если считать вместе с атхинскими алеутами — не более 2200. В общении алеуты обходились без письменности, свои предания, сказки и песни они хранили в памяти и передавали изустно; иностранцы не выражали желания изучать алеутский язык, поэтому составлять грамматику алеутского языка Вениаминов поначалу посчитал «бесполезным трудом». Однако исследователи Русской Америки рассуждали иначе, особенно близко познакомившись с Вениаминовым и наблюдая результаты его деятельности среди алеутов. И основатель Географического общества Литке, и неутомимый в своих трудах на Американском континенте Хлебников были убеждены в необходимости создать алеутский алфавит и записать сведения о живущих на островах народах, чтобы сохранить их культурное наследие. Литке в каждом письме побуждал Вениаминова к лингвистическим занятиям, снабжал нужными книгами, и в результате отец Иоанн принялся за работу. «…если бы не вы, — писал он члену-корреспонденту Академии наук Литке в 1835 году, — то бы никогда я не вздумал составлять грамматики; и если филологи найдут в ней что-либо любопытное, то они должны более благодарить вас, нежели меня».
Он назвал свой труд «Опыт алеутской грамматики» и опубликовал его в 1846 году, посвятив «с усердием» Императорской Академии наук. Грамматика состоит из введения, собственно правил грамматики и словаря наиболее распространенных слов алеутского языка. «Составляя букварь, я не хотел ни изобретать особенных букв, ни занять иностранных, но преимущественно употребил буквы русского языка». Сначала он изучал разговорный язык, записывал бытовые слова, затем — отвлеченные понятия. Его записи вызывали неизменный интерес у алеутов, они охотно помогали ему, а крещенный в детстве алеутский тоен Иван Паньков, знавший русскую грамматику, стал верным помощником в лингвистических изысканиях отца Иоанна. Его участие было отмечено на титульном листе напечатанного в 1840 году Евангелия от Матфея на алеутском языке.
Другим его помощником стал креол отец Иаков Нецветов, служивший священником на Атхе, о котором Вениаминов отзывался как о «миссионере, каких у нас и в целой России очень мало». Вениаминов переводил на лисьевский (восточный) диалект алеутского языка, Нецветов правил его перевод и составлял примечания для атхинских (западных) алеутов. Так были переведены на алеутско-лисьевский язык краткий Катехизис, Евангелия от Матфея и Луки, Деяния апостолов, Священная история и сочинение Вениаминова «Указание пути в Царствие Небесное».
В алеутском языке оказалось много существительных, и особенно он был богат названиями мест, для каждой бухточки, мыска, залива, ручейка и камня в нем сыскалось особое, неповторимое слово. Придумали алеуты названия и для всех видов птиц, промысловых рыб и животных, а вот выращенные на огороде овощи называли одним словом — «репа».
Обратил Вениаминов внимание и на такую особенность: алеуты любили изобретать новые слова, проявляя в этом деле неистощимую выдумку, причиной их словотворчества стала боязнь оскорбить или укорить владельцев имен-прозвищ, которые те носили до крещения. Так, если человек прежде носил имя Самляк (яйцо), то в его присутствии птичьи яйца придумали именовать «птичьей икрой»; чтобы не произносить имя Какидах (кижуч), эту разновидность лососевых называли «последняя рыба», а для Аткидаха (треска) изобрели слово «чухчук», и с тех пор треску в тех краях иначе и не называют. Любопытно, что алеуты, которые всегда ходили с непокрытой головой, называли русских «людьми в шапках».
Алеутский язык не беден глаголами, они изменяются по числам, лицам, наклонениям и временам. Кроме того, к глаголам добавлялись частицы изменяемые и неизменяемые, так что, к примеру, «не убей» имело пять вариантов с одним корнем. Применение этих частиц позволяло разнообразить и без того красивый язык алеутов, добавляло оттенки и вкладывало новый смысл в действие. Если к глаголу «молился» добавляли частицу «сига» — это означало «молился совершенно, истинно», частицу «сигасяда» — «очень сильно», «та» — «не один раз». Соединение двух последних частиц — «сигатасяда» — говорило о действии с величайшим напряжением, о совершенной, истинной молитве, происходившей не один раз. Но такое выражение применялось лишь в одном случае — когда речь шла о Богочеловеке.
При всем многообразии, красоте и звучности алеутского языка в нем совсем отсутствовали глаголы, связанные с отвлеченными понятиями, — святить, умствовать, благословлять, и потому не всякую мысль было просто перевести на алеутский. Так, «благослови клянущих» отец Иоанн переводил как «о ругающих тебя говори хорошо». Большую сложность для перевода священных текстов и молитв создавало также отсутствие наречий, отглагольных существительных, оканчивающихся на — ние. Поэтому перевод некоторых фраз требовал громоздкой конструкции, например, «чтение святых книг весьма полезно» звучало в переводе на алеутский «ежели кто читает святые книги, тому польза есть», а словосочетание «оно ведет к Богопознанию» — «из святых книг мы узнаем Бога».
Религиозные понятия в языке алеутов присутствовали и до крещения, они употребляли слова «Бог или Творец», «грех» — то, что осуждается, «дух, рай» — жилище богов, «ад» — жилище дьявола. После крещения появились новые слова, а старые наполнились новым смыслом. Царствие Небесное переводили как «свет и день Божий», слова «священник» — «начальник праздника и молитвы», «святой» — «светлый», «Троица» — «трисущий», «Богородица» — «родившая Бога». Иногда Иннокентию в переводе помогал сибирский диалект, к примеру, о смерти некрещеного инородца в Сибири говорили не «умер», а «пропал». Вот также и в алеутском языке понятие смерти как перехода христианина в иную жизнь обозначали словом «танакадалик» — «перестал жить или гостить на земле», в отличие от «асхалик», которое употребляли, говоря о прекращении жизни любого живого существа. Глагол «поднимаю» (лежачего) приобрел и второй смысл — спасаю, избавляю, а прежнее слово «поклоняюсь» (молюсь идолам) — стало означать «у меня голова трясется».
Изучая характер алеутов, Вениаминов не уставал удивляться их терпеливости, качеству, которое, по его мнению, воспитали в них тяжелый климат и нещедрая природа островов, и язык конечно отразил эту особенность их натуры. Слова «терпеть» в алеутском языке он не обнаружил, в самом деле, зачем создавать слово для обозначения естественного состояния? «Терпеть или переносить страдания тела и души для алеут есть дело обыкновенное… которое не составляет, по их мнению, ни добродетели, ни порока». Не знали они и слов «прощать» и «сержусь»: «Тот, кто умеет забывать обиды, доверчив, не завистлив и свято уважает религию — не может быть коварен… тот, кто с первого раза и всем сердцем принял строгую и явно противную главной склонности его религию, — должен иметь добрую, простую душу и сердце». Не нашел Вениаминов в алеутском языке слов «гордость», «тщеславие», «пронырство», «хитрость», «коварство» — этих качеств он не обнаружил и в характере алеутов, хотя понятие зла у них, конечно, было, как и слово, его обозначающее.
Их терпеливость и умение не копить обиды были прекрасной почвой для возделывания христианского терпения и прощения, постоянная необходимость приспосабливаться к тяжелому климату рождала умение принимать жизнь такой, какая она есть, и любить ее. Недаром на алеутском языке «люблю жизнь» означало «забочусь о жизни, питаюсь».
В заключительной части своей грамматики Вениаминов приводит несколько записанных им алеутских стихов с переводом на русский.
Душа моя, душа во мне есть вот!
Кости мои, кости во мне есть вот!
Тело мое, тело у меня есть вот!
Тебя ищу, тебя нахожу,
И так мне говори, добро мне говори.
Многие из записанных им стихов содержали рассуждения о вере и отличались соединением алеутского текста и русских слов. Особенно прославился своими сочинениями среди алеутов Иван Курбатов, живший в Бельковском селении на Аляске. Вениаминов познакомился с ним в 1829 году, а к моменту отъезда священника из Америки в 1834 году поэт сочинил уже целую книгу о Священной истории.
Записывал Вениаминов и алеутские песни. Разнообразием мелодий, правда, они не отличались, — он насчитал всего две-три, и ритм оставался неизменным во всех напевах. Пляска тоже была однообразной — при первом ударе в бубен приседали, при втором — приседали еще ниже, в паузе выпрямлялись. Вот и весь танец. «Пляшут без всяких правил во времени, порядке и числе лиц», — удивлялся Вениаминов. Но плясать, распевать песни, сочинять стихи и рассказывать сказки алеуты очень любили и с удовольствием наблюдали, как отец Иоанн слушает их и записывает.