льтат гарантирован.
И еще к одному мнению он пришел, прожив десять лет на островах: как алеуты не могут существовать без компании, так и компания без алеутов. «Как бы кто не думал, а я так думаю. И готов утверждать», — возражал он противникам компании. Лучшее средство сохранять взаимную заинтересованность — хорошо платить алеутам за промыслы и следить за тем, чтобы продаваемые им товары «были как можно добротнее и в большем количестве. А более, кажется, ничего не нужно».
Суету, разногласия и бытовые неурядицы отец Иоанн старался оставлять за порогом храма, главным для него по-прежнему оставались служение, учительство, миссионерство и переводы — только этих дел хватило бы на братию целого монастыря, а он занимался всем этим один. И еще успевал много читать, особенно по лингвистике и философии, в каждом письме Врангелю, Литке и Хлебникову присылал списки интересующих его книг. Неизменным адресатом его писем был «почтеннейший Кирилл Тимофеевич» Хлебников, с ним он мог обсуждать прочитанное, говорить на любые темы без боязни быть непонятым, с большим уважением и доверием относился к его мнению. «Вы знаете, как тяжко мыслить и не иметь кому открыть их… Теперь мне легко стало», — часто признавался он в письмах. «Вы пишите о печальных событиях в России с сожалением и удивлением, — отвечал он на сообщение Хлебникова о выступлении декабристов. — Конечно, стоит сожаления и удивления. Таковой переворот, а может быть еще не кончившийся, дай Боже, чтобы все утихло».
Хлебников переписывался с Завалишиным, читал альманах К. Рылеева и А. Бестужева-Марлинского «Полярная звезда», который ему пересылали в Америку, и только на этом основании был внесен в «Алфавит декабристов». Хлебников сочувствовал декабристам — и только, но выступление заговорщиков с оружием в руках вызвало у него «сожаление и удивление».
И Вениаминов был знаком с Завалишиным, он встречался с ним в Ситхе, исповедовал и причащал на Пасху в 1824 году. Но идей заговорщиков не разделял, о чем говорил прямо и без обиняков в письме Хлебникову: «О вы, великие, просвещенные умы! Какой стыд, какой срам навлекли вы на нашу Россию!.. Ах! вообразить горестно и стыдно — революция в России… Все сие служит новым доказательством, что человек и самый просвещенный есть человек — „ложь“, по слову Давида. И что истинное просвещение состоит в образовании сердца — при необходимых сведениях…» Эту мысль он часто повторял в своих письмах, сравнивал непосредственность и чистоту сердца «диких», среди которых прожил много лет, с «мнящими быти мудрыми», но лишенными веры просвещенными людьми: «мы с нашим просвещением далеко, далеко уклонились от пути к совершенству».
Вениаминов живо интересовался событиями, происходившими в мире, и порой ему удавалось узнать новости раньше, чем правителям конторы, поскольку корабли компании, направляясь в Новоархангельск, прежде заходили на Уналашку. «Вы изволили писать, что персияне начали с нами воевать, а я скажу вам, что у нас еще и с турками война. 30 тыс. армия двинулась к границам Турции под предводительством (помнится) Ветгенштелна (Витгенштейна. — Н. П.). А в Средиземное море отправились флоты российский, английский и французский соединенно действовать против их. Последний под началом нашего адмирала, а Англия, владычица морей, не захотела подчинить свой флот нам. Наш флот, кажется, под командою графа Гайдена (Гейдена. — Н. П.) и Михаила Петровича Лазарева, там же, на корабле, и, сказывают, уже было морское сражение, и М. П. Лазарев был в первом огне. У персиян отнято много, и гора Арарат уже в нашем владении…» Он не только слышал о двух войнах, которые вела Россия в 1828–1829 годах, но и рассказывал о них Хлебникову с гордостью за русский флаг, знал в подробностях о Наваринском сражении и его участниках — Лазареве и Нахимове, с которыми встречался в Америке.
Любознательный и неугомонный нрав отца Иоанна не позволял ему сидеть сиднем на Уналашке, он использовал любую возможность посмотреть другие земли и отправиться дальше, на север. Сначала он исследовал близлежащие острова — между Уналашкой и Унимаком, которые впоследствии назовут островами Креницына. Затем на кораблях компании побывал на островах Прибылова, на полуострове Алякса, как тогда называли Аляску, и полуострове Нушагак в Бристольском заливе, в Александровской крепости в устье реки Нушагак. Он вполне освоил морское дело, в его письмах то и дело мелькают морские словечки и выражения, вроде «шли крутой бейдевинд», хотя от морской болезни избавился не сразу и даже принимал на борту настойку из кореньев, которые ему присылал бывалый мореход Хлебников. Конечно, на островах служил литургии, знакомился с русскими служащими — «ибо там русские в самом деле русски» — но более всего желал увидеть, есть ли возможность «обратить диких». Вот как он рассказывает об основании в 1829 году Нушагакского прихода — самого северного в Америке.
Первый раз, когда Вениаминов служил в Александровском редуте в Нушагаке, это было в июне, на литургию приехали пять эскимосов (аглегмютов). Смотрели и слушали «с чрезвычайным вниманием и не без благоговения». По окончании службы отец Иоанн в простых и доступных выражениях, через переводчика, объяснил суть происходящего за литургией: «мы здесь приносим жертву истинному Богу, живому Творцу неба, земли и людей».
На следующую службу, в первых числах июля, приехали уже 14 человек. Он так же беседовал с ними, быстрого результата не ожидал, но надеялся, что успеет «по крайней мере бросить первые семена». Выслушав его внимательно, один молодой человек спросил: «Отчего это… я чего не хочу и не желаю думать и делать, то думаю и делаю?» Вопрос эскимоса несказанно порадовал отца Иоанна — если человек задает такие вопросы, значит, он размышляет, а «думать способны только умные». Он по опыту знал — говорить о вере нужно только с тем, у кого появились вопросы, есть предмет для разговора — значит, есть и надежда быть понятым и услышанным.
Отец Иоанн побеседовал с каждым из них и каждому задал вопрос: «Не желаете ли вступить в число верующих христиан?» Одиннадцать человек ответили согласием, двенадцатый сообщил, что хотел бы, — но он шаман. Это не беда, отвечал священник, если он перестанет шаманить, то может креститься. Тот согласился и уговорил тринадцатого, который тоже оказался шаманом. «А 14-й сказал: „Мне что-то не хочется быть христианином“, и я отпустил его с миром и уверением, что я никого не буду принуждать, а отдаю на полную волю. Итак, 13 человек диких по воле Всемогущего обратились усердно и добровольно, без всякого обещания и получения подарков и наград. (Кроме крестиков, по крещении им данных)».
На следующий день, при всеобщем стечении народа, он крестил в реке Нушагак 13 взрослых. Эскимоски-христианки приносили младенцев, и священник их тоже крестил в реке. «Жатвы здесь много и доброе дело», — заключил Вениаминов свой рассказ о начале Нушагакской общины. Дальнейшее просвещение эскимосов, считал он, сподручнее будет проводить священнику храма Воскресения Христова в Кадьяке — и добираться удобнее, и язык один.
Рассказывая о крещении эскимосов в письме Хлебникову, он подчеркивал: сие «прошу покорно не причесть мне в хвастовство» и признавался: им двигало лишь одно желание — «лично увериться» в возможности обращения, и он вполне убедился в этом. «И желание мое исполнилось в полной мере. Слава Богу! И благодарность вам, что вы мне доставили случай быть там».
Шли годы, и оставались тяготы житейские — забота о хлебе насущном для все возрастающего семейства, задержка компанией жалованья и продовольствия, необходимость ладить с приказчиками конторы, из которых редко кто не был любителем заложить за воротник, и все та же «вечная осень» островов. А еще — знакомые всем миссионерам и учителям сомнения в нужности своего служения.
По договору с компанией пребывание священников в Америке составляло пять лет, первый срок Вениаминова заканчивался в 1829 году. Летом 1828 года он подал прошение на выезд: «желаю увидеть свою родину, коей и дым сладок, как сказал наш почтеннейший и незабвенный историограф… Если служение мое здесь может быть полезно и заслуживает какую-нибудь награду, то я не прошу и не желаю никакой более, как только удовлетворения моих прошений. А ежели служение мое бесполезно, то прошу вывесть меня, как бесполезного». Однако стремления Вениаминова вернуться в Иркутск не одобрили правители компании, а еще более — ученые.
Первым о его переводе с Уналашки в столицу Русской Америки — Новоархангельск — начал ходатайствовать Литке, и причиной была заинтересованность Академии наук в исследованиях Вениаминова. «Как бы я желал, чтобы тебе удалось перевести его в Ситху, — признавался Литке в письме Ф. П. Врангелю. — Если это сбудется, то поналяг на него, чтобы он занялся языком колош с обыкновенною его основательностью. Это даст прекрасные результаты… Этот человек мне необыкновенно понравился. Жаль его, кажется, здесь не слишком любят; в моих глазах это еще ничего не доказывает. Я несказанно был бы рад, если бы ты его полюбил и мог бы удержать в том краю; его, кажется, вынудили уже оттуда проситься…»
Хлопоты ли Врангеля, ходатайство ли Литке или активное нежелание не чистых на руку приказчиков Уналашкинской конторы иметь рядом с собой молодого энергичного священника были тому причиной — только в ноябре 1834 года Вениаминов был переведен в Новоархангельск.
В современной жизни о тайнах говорят мало, да и самих тайн уже не осталось, а те немногие, что еще существуют, ученые со временем непременно исследуют и объяснят — и сомнений в том нет. Свой первоначальный, истинный смысл слово «тайна» сохранило в иных реалиях, где оно осталось основой, корнем слова «таинства», их сутью. Там под видимым действием совершается невидимое, и совершается самым непостижимым образом, так что осмысливать — не осмыслишь и объяснять — не объяснишь, — на то оно и тайна.
Вот так же трудно объяснить успех миссионерства Вениаминова. Вроде бы способы, которыми он побеждал язычество и невежество, были давно известны, ничего нового он на этом поприще не изобрел, но каким неодинаковым по результатам бывало применение этих средств: одни миссионеры едва успевали спастись от преследования язычников, после отъезда других новая вера забывалась и возвращались прежние шаманские камлания, а у Вениаминова — «и поле обильно, и жатва добра».