Слышанию слова Божия на родном языке он придавал огромное значение, оно есть для человека «пища, питающая его душу… вода, утоляющая его жаждущую душу… есть светильник, сияющий в темном месте, пока придет день, взойдя в сердце… Без слова Божия человек гладен, жаждущ, слеп и мертв духовно», — писал он в предисловии к изданию Евангелия на алеутском языке. Перевод был тяжелейшим трудом, требующим времени и максимального напряжения сил, и не всегда ему удавалось найти в местных языках соответствующие слова, которые вполне выражали бы суть текста. Потому он не считал свой перевод совершенным, окончательным и предостерегал читателей — не нужно делать из него догму, следует пытаться постигнуть не букву, но сам дух Слова.
Вот что он писал по этому поводу в своем сочинении «Указание пути в Царствие Небесное», переведенном им на алеутский и колошский языки: «Изучать священные книги надо в простоте сердца, без предубеждения и излишней пытливости, не силясь проникнуть в то, что скрыто от нас премудростью Божией, но вникать в то, что относится к нашему исправлению. Все, что нам необходимо знать для спасения, то в Писании изложено очень понятно и обстоятельно». Его простые и безыскусные объяснения сегодня по-прежнему понятны новоначальным христианам, как и в те далекие времена, когда были написаны для «диких» народов Америки. Они ясны и точны, как точны сделанные им собственноручно часы для колокольни церкви Святого Михаила Архангела. Спустя столетие та колокольня уже изрядно покривилась от ветхости, а часы все так же исправно показывали время.
В Ситхинский приход, помимо самого острова Ситха, входило еще и селение Росс; однако из-за его удаленности священники бывали там не каждый год, и служащие компании вместе с крещеными «калифорняками» надолго оказывались без окормления. Летом 1836 года в Калифорнию шел корабль, и Вениаминов, получив согласие главного правителя Америки и отслужив молебен «хотящим плыть по водам», 30 июня отправился в самый отдаленный уголок своего прихода.
При ясной погоде и попутном ветре корабль бежал быстро. Первые дни отца Иоанна, как всегда, мучила морская болезнь — его постоянная спутница, и все же путешествием он был доволен: в воскресенье «отправлял на море часы», подсчитывал, какое расстояние корабль проходил за сутки, вглядывался в незнакомые берега, окутанные столь частым в тех местах туманом. Через две недели корабль бросил якорь в заливе Бодега, и на следующее утро Вениаминов ступил на берег Калифорнии.
Воды залива весело плескались под ярким безоблачным небом, переливались в многочисленных бухтах на разные оттенки — от густого индиго до нежного сизого, холмы живописным амфитеатром окаймляли залив, а вдалеке манила взоры вершина горы, освещенная солнцем. Для того, кто прожил безвыездно 12 лет на Аляске и Алеутских островах, в этом царстве холода, ветров и вечной осени, Калифорния с ее жарким солнцем, богатой растительностью и обилием фруктов должна была показаться земным раем. «Надобно сознаться, что, благодаря Творению, воздух в Калифорнии — голубое, чистое небо», — с удовольствием отметил отец Иоанн в своем путевом журнале.
Селение Росс лежало в 35 верстах от залива, и священник с дьяконом, наняв верховых лошадей, отправились в путь. Горные хребты, увенчанные стройными, величественными соснами, густые заросли чапареля в прохладных тенистых лесах, где трепещущие нежной листвой клены соседствовали с могучими дубами и темнеющими потрескавшейся от времени корой эвкалиптами, которые помнили еще первых белых пришельцев на континент, каньоны с их сочной, изумрудной травой и хрупкие маки, раскрывшие свои огромные — с блюдце величиной — алые цветки навстречу путникам, — все восхищало в Калифорнии разнообразием и буйством красок. Пять часов пути до Росса пролетели незаметно, и к вечеру путники прибыли на место.
Росс оказался небольшим селением из двадцати четырех домов и нескольких алеутских барабор, со всех сторон окруженным пашнями и лесами, «в середине коего находится четырехугольная небольшая деревянная ограда, имеющая 2 оборонительные будки с несколькими пушками и вмещающая в себя часовню, дом правителя, контору, магазин, казармы и несколько квартир для почетных жителей. Здесь мужеска пола 154 и 39 индейцев крещеных». Так выглядел Росс в 1836 году.
Храма в крепости не было и, как замечает Вениаминов, быть не могло — «ибо место сие не есть русское, но принадлежащее Калифорнии». Еще при Кускове в крепости выстроили небольшую деревянную часовню во имя Святой Троицы, куда во время службы могло поместиться едва ли человек двадцать. Убранство часовни удивило Вениаминова своей чрезвычайной простотой, если не сказать бедностью — ее украшали лишь два небольших образа в серебряных окладах. Он невольно сравнил ее с часовней на острове Святого Павла, где проживало 30 семейств крещеных алеутов, которые не пропускали ни одной службы, когда к ним приезжал священник, и украшали свою часовню как могли. Иное дело Росс — «здешняя часовня почти совершенно не имеет никакого дохода от прихожан и притом русских, чрезвычайно редко посещающих ее».
С прибытием отца Иоанна церковная жизнь возобновилась. Службы пошли каждый день, вечерня, утреня и часы следовали своим чередом, по средам и пятницам проходило венчание, в субботу утром — крещение. Как в Иркутске, на Уналашке и в Новоархангельске, он также после служб собирал детей для бесед, начинал с азов — рассказывал о вере, учил, как стоять в храме, как совершать крестное знамение, отвечал на вопросы. И вскоре и русские, и «калифорняки» стали приходить в часовню чаще, уже не пропускали служб, и по воскресеньям у него причащалось от 25 до 40 человек.
Не служил Вениаминов всего несколько дней, когда заболел — резкие колебания температур в этом районе Калифорнии оказались опасными даже для молодого крепкого организма. «Простудиться здесь так легко, что и родившиеся здесь жители Росса почти каждогодно бывают больны по причине быстрого перехода от жары в холод. Сии переходы могут быть от 28 до 8 градусов и не менее как в 2 часа. Еще будучи в горах, вы находитесь в жару несносном. Но, спустившись с горы, вы вдруг вступаете в туман при температуре даже 7 градусов». Эти самые туманы были опасны и для людей, и для урожаев и даже в свое время стали одной из причин обсуждения вопроса о переносе селения в другое место, с более благоприятным климатом. И тем не менее хозяйственная жизнь в Россе процветала, в дневнике отца Иоанна нет и намека на нехватку каких-либо жизненно важных припасов.
Почти два месяца прожил Вениаминов в Россе и в августе вернулся в Сан-Франциско, откуда должен был уходить в Ситху корабль компании. Однако выяснилось, что отплытие по разным причинам откладывалось и ранее середины сентября корабль в море не выйдет. Тогда отец Иоанн решил воспользоваться этим временем, чтобы побывать в католических миссиях.
До Калифорнии Вениаминов ни католических служб, ни самих священников не видел, зато они были знакомы с ним, точнее, с его детищем — органом. Мастерить механические органы — оркестрионы — с записанной на валиках музыкой Вениаминов научился еще в семинарии, он изготавливал их из подручных материалов и продавал в Иркутске. На Уналашке, когда компания то и дело задерживала жалованье и продовольствие и семья остро нуждалась в хлебе насущном, он вспомнил свои занятия механикой. «Почтеннейший Кирилл Тимофеевич, — писал он в Новоархангельск Хлебникову, — на бриге „Головин“ я ныне отправил орган, с тем чтобы он был продан в Калифорнии… Для меня все равно, пиастры или марки. Но если удастся взять за оный хлебом, то в таком случае прошу мне сверх положенной провизии пудов до сорока. А прочий хлеб, если угодно, возьмите в компанию — и по цене какой угодно».
Первоначально Вениаминов назначил немалую цену органу — 500 рублей, но изготовление оркестриона требовало дорогих материалов — красного дерева для отделки, отлитого органного ключа, выточенных винтов и пр. Чуть ниже в письме он называет уже другую цену — 400 рублей и добавляет, видимо, наскучив этой торговлей: «…а, впрочем, предоставляю в полную вашу волю и прошу считать его как бы вашей собственностью». Хлебников был человеком практичным и в торговле опытным, потому отец Иоанн и доверил ему продажу механизма, он и в других, более деликатных вопросах с ним советовался.
В том же письме он просил Хлебникова скрыть имя мастера органа, объясняя это появлением возможных кривотолков: «…могут подумать, что нужда в содержании или бедное жалованье мое принуждают меня делать органы и торговать ими и проч., или я не занимаюсь своею существенною должностью, а употребляю время на стяжание имения… Итак, всегда, кажется, будет лучше, если не узнают моего имени, а паче звания». Но и здесь он не настаивал, не считал свое мнение истиной и оставлял все на усмотрение Хлебникова, к которому испытывал «почтение и благорасположение».
Известно, что орган, изготовленный Вениаминовым, до монахов дошел, и особенно им понравился валик с плясовой музыкой, где был записан «Камаринский». Они с радостью купили орган и сразу же заказали еще один: «…если он дойдет сохранно, т. е. не испортившись сам собою (как я думаю), будет угодно падрам Reverendis Simis Patribus (почтенным Святым Отцам. — Н. П.) еще иметь и другой орган, с их нотами, то извольте дать слово, что будет готов через год и даже такой же величины и с двумя валами». Так что отцы настоятели если и не знали имя мастера, сделавшего орган, то с самим механизмом были знакомы хорошо.
О миссионерской деятельности иезуитов и францисканцев в Америке Вениаминов был наслышан от моряков — как уже говорилось, индейцев ловили, насильно крестили и заставляли работать на благо церкви и ее служителей. Литке вспоминал, как они обедали у губернатора в саду под звон кандалов индейцев, работавших неподалеку, и никто из испанцев не испытывал при этом никаких угрызений совести.
Вениаминов слышал рассказы о фанатизме католиков и ненависти к ним индейцев, но как миссионер, проживший не один год среди «диких» и много чего насмотревшийся, желал все увидеть собственными глазами. Первой миссией, куда он направился, была миссия Сан-Рафаэль, основанная в 1817 году. «И здесь я в первый раз увидел католическую церковь и монаха Францисканского ордена». Настоятель миссии не говорил по-русски, отец Иоанн не знал испанского, и пришлось им объясняться… на латыни. Вот когда пригодился «мертвый» язык, зубрежка которого так надоедала в семинарии! Вениаминов порадовался, что занятий древними языками не пропускал, и объяснялся с отцом настоятелем «сколько мог».