ил. Остров Св. Михаила имеет самое большое протяжение от юга к северу 71/2 и от востока к западу 81/2 миль». Загоскин по морской привычке мерил расстояния в милях, что в переводе означало: протяженность острова с юга на север составляла около 14 километров, с запада на восток — 15 километров.
На острове созревало немало ягод. Первыми поспевали голубика и морошка, в августе — шикша и княженика, в сентябре зрела брусника, «нежнейший» вкус которой Загоскин вполне оценил, когда собирали ее, схваченную первым морозцем. Зелени, так необходимой в северных широтах, произрастало на Аляске мало, но русские приспособились собирать дикую петрушку, щавель и крапиву, из которой варили щи, научились у туземцев весной — в самое голодное время — отыскивать коренья, «улюг-наг-ят» и макаршу, ее сладковатый, мучнистый корень добавляли в пироги, блины, лепешки и даже ели в сыром виде — на десерт.
Росли березы и кустарник, который тянулся не вверх, а стелился, как и везде в тундре, по земле, образуя густые заросли и источая по весне смолистый аромат. В его книге содержится подробнейшее описание растительности острова и материковой Аляски, он собрал богатый травник и коллекции птиц, насекомых.
В Америке Загоскин познакомился с препаратором Академии наук Ильей Вознесенским. У них оказалось много общего — оба были молоды, любознательны и наблюдательны. Как выразился Загоскин, Вознесенский «успел во многих из нас вдохнуть страсть к собиранию». Он обучил лейтенанта грамотно формировать коллекции, кольцевать птиц, и Загоскин, по собственному признанию, «сделался минеролог, энтомолог, конхиолог, зоолог и пр., всеми возможными, что называется редкостями, уставлена и обвешана моя хата».
Подробно описанный Загоскиным животный мир Аляски представлял в то время не один научный интерес, но был хлебом насущным для всех, кто туда отправлялся. Впрочем, хлеба-то как раз аборигены Аляски и не знали, а вот без рыбы прожить бы не смогли. Вареная, жареная, кислая, мороженая (строганина), сушеная, полувяленая — она была и есть настоящим хлебом Севера, и потому, выбирая место для поселения, там всегда смотрели в первую очередь на рыбность ближайшей реки.
По наблюдениям Загоскина, лососевых в Михайловском редуте — горбуши, хайки и кижуча — добывали мало, приходилось выменивать у туземцев не только меха, но и рыбу для себя и собак. Местные ловили в заливе вахню — навагу, весной и осенью хорошо шли терпуга, камбала, корюшка, зубатка, которую именовали на Аляске «морским налимом», и ее шкурой черного цвета туземцы любили оторачивать свои нарядные камлеи. «За пять таких шкур жители Квихпака платят бобра первого сорту». Сельди было немного — она подходила к острову на исходе апреля, когда залив еще был подо льдом. Сиг и нельма обходили редут стороной и шли напрямик из моря в пресные воды Квихпака.
Но если рыбы в редуте не хватало, то оленей, по выражению Загоскина, бродили вокруг «неисчислимые стада». Лейтенант за два года, проведенных в походе, наловчился, как говорят охотники, «скрадывать»: «Нет ничего утомительнее в оленьей охоте, как отыскивать его след, и нет приятнее, как скрадывать его: забываешь жестокость стужи и неотвязчивость комаров. Олень лениво переступает, оглядывается, щиплет мох там и сям, — лежите не шевелясь; олень ест прилежно, — ползите, но всегда с подветра. Табун в ходу, — бегите к нему смело; табун встал, — будьте как вкопанные, имея ружье у ноги: вас легко сочтут за пень или кокору. Скрали в меру, выпалили, повалили или нет — не ваше дело: патрон в дуло, будьте готовы: табун, сделав круг и желая рассмотреть, часто набегает на человека». В этом случае говорили: олень «дикует», и горе охотнику, если он не спрятался.
Один из креолов, прибывших с Загоскиным в редут, как-то утром отправился охотиться на оленя, а вечером вернулся без ружья, рукавиц и шапки — при морозе-то в 20 градусов!
— Где же ты, братец, ружье-то потерял? — спросил его лейтенант.
— Мой не знает, как пришел, — оправдывался охотник. — Олень скакает, мой прятает голову, потом ничего не находит!
Оказалось, стадо оленей, почуяв опасность, бросилось в ту сторону, где сидел охотник, и едва не растоптало его.
Тунгусы охотились на оленей, расставляя петли и самострелы, так же поступали и опытные русские охотники на Аляске. Но удачливые стрелки тоже приходили не с пустыми руками. В 1842 году посланный Загоскиным стрелок «в две недели добыл пять, а в 1844 г. в три недели 10 оленей», в год два охотника могли привозить в редут до 100 оленей, что, по его подсчетам, составляло 500 пудов мяса.
И олений мех высоко ценился среди туземцев — легкий, мягкий, он прекрасно согревал, не намокал в метель, с него достаточно было стряхнуть снег. Он имел только один недостаток: быстро вытирался. Эскимосы выношенную зимнюю одежду использовали как летнюю и через год-два обновляли свой зимний «гардероб», приобретая новые оленьи шкуры.
Кроме оленей охотились на волков, лисиц, норок, ондатр, именуемых «американским выхухолем», добывали выдр, каланов, в заливе били на льду нерп, белух и маклаков — морских зайцев.
Загоскин заметил, что с двадцатых чисел апреля появлялись и весь май летели над островом вереницы лебедей, гусей, журавлей, одни птицы оставались в устье Квихпака, другие — с августа садились на озера острова, так что весной и осенью «ловкий стрелок набивает штук по пятидесяти в день из засядок или на перелетах», уток же стреляли все лето. Одно лишь перечисление видов морских птиц, залетавших на остров, занимает в книге Загоскина не одну страницу и может служить справочником для орнитологов. Здесь «топорок, ипатка, рыболов белоперый и зеленоперые, мартышка северная и разбойник, куликов шесть видов, из которых один малой величины с красно-желтым ошейником и перепонками на ногах, плавает в летнее время стадами по бухте». Из береговых птиц на остров прилетали северный воробей, снегирь, «красно-бурая ласточка, сорочка с серым хохлом, весьма редкая, — видел всего одну, куропатка подгородная, филин белый с черными пятнами и сыч дымчатый». Некоторые из этих птиц и сегодня называются так же, другие — благодаря его описанию — вполне узнаваемы зоологами. Так, «рыболов белоперый и зеленоперые» — разновидности полярных чаек, «мартышка северная» — полярная крачка, «разбойник» — один из видов поморников, северный воробей — сибирский вьюрок.
Остров Святого Михаила отделяло от материка множество протоков, при впадении в море они соединялись и образовывали у редута небольшую бухту, обозначенную на русских картах как залив Тебенькова. Одним из поручений Академии наук, которые выполнял лейтенант Загоскин, было измерение уровня воды в протоках во время приливов и отливов, поскольку от этого зависел подъем воды у редута. За год до его прибытия на остров, в 1841 году, в редут прислали футшток и поручили проводить измерения некоему печорскому мещанину. Когда Загоскин открыл журнал записей, стало ясно, что этот «грамотей» вовсе не знал, как говорят моряки, румбов компаса и определял направления ветров «с реки», «с канавы» или «со Стефенса», а высоту воды измерял «семь с верхом», «шесть по марку» и «без пальца шесть». По рассказам старожилов этот мещанин явно не стремился положить жизнь на алтарь науки, зато его каждый день видели на вечерних посиделках, где этот «певец и рассказчик великий» запомнился всем.
Пришлось Загоскину вести наблюдения сызнова. В результате он вывел средний уровень подъема воды в восемь футов и пять дюймов. В отличие от печорского мещанина Загоскин проявил себя наблюдателем дотошным и педантичным, на веру ничего не принимал, предпочитал проводить изыскания самостоятельно: «Я вообще опасался помещать те сведения о неизвестных нам местах, которые не мог проверить личным наблюдением, согласным с показанием нескольких туземцев и толковостию перевода толмачей».
Вел он и метеорологические наблюдения, измерял температуру воды и воздуха, определял направления ветров в разные месяцы. «В редуте Св. Михаила четыре времени года, — писал он, — невзирая, что снег остается в оврагах иногда до исхода мая, а лед держится в бухте иногда и более того, с марта начинаются оттепели и с половины апреля наступает вообще ясная хорошая погода». Лето 1842 года закончилось первыми заморозками 7 сентября, в конце месяца лег и уже более не таял снег. Но бывали годы, когда он выпадал и раньше, в середине сентября, а вслед за тем вставала и бухта. В октябре и первой половине ноября случались «ярчайшие сполохи», но больших северных сияний он в редуте не видел.
Выращивать хлеб на острове не представлялось возможным, а вот разводить огороды, сажать капусту, редьку и репу — вполне, и заготавливать сено для рогатого скота тоже было можно. Но служащие компании хозяйства не вели, из животных держали только собак.
Несмотря на обилие озер, хорошую воду на острове еще нужно было поискать. Зимой и весной топили снег, летом и осенью собирали дождевую воду, за чистой отправлялись на материк, где прямо против редута били родники.
На острове находилось два туземных селения или, как их называли русские, жила. Загоскин часто повторял в своей книге, что времени на изучение языков и составление словарей местных наречий у него не было, но как деятельный исследователь, внимательно относившийся к языку, он все же записывал наиболее употребимые слова, пользовался и «колониальным сленгом», обращал внимание на завезенные русскими из Архангельска, Вологды и Сибири словечки, использовал по привычке и каспийские диалектизмы. Порой услышанное приводило его в восторг: «без логики и этимологии простой народ как-то всегда удачно, не выковывая слов, дает приличные названия». Но здесь он, пожалуй, ошибся: в слове «жило» есть и этимология, и своя логика. Селение, село или деревня в русском языке обозначает место для оседлого проживания, туземцы же часто перемещались — то в летники и зимники, а то и вовсе оставляли старые поселения и заводили новые. Так что название «жило» — от слов «жилое место» — было выбрано для них очень удачно.