Одно туземное жило расположилось под боком у редута «и до оспы было многочисленно, но нынче состоит всего из 19 душ обоего пола. Оно называется Тачик или Агаххляк», — пишет Загоскин и тут же поясняет этимологию этих топонимов. «Собственно Тачик на туземном языке означает залив или бухту… Агаххляк есть полезное или способное к заселению место». Место действительно оказалось полезным — сюда собирались для обмена товарами туземцы, и в то время, когда там жил Загоскин, оно сохранило свои выгоды: «соседство с русскими, доставляя возможность иметь легкими способами европейские товары, обеспечивает все нужды их домашнего быта».
Второе жило — Атхвик — находилось на мысе Стефенс и было более многочисленно — там проживало 45 человек. Прежде туземных жил на побережье залива Нортон было намного больше. «Куда же девался народ?» — спрашивал туземцев и старожилов Загоскин, подсчитывая народонаселение и составляя статистические таблицы. Оказалось, многих унесла оспа. «Тяжка была кара, ниспосланная на них провидением, — замечает Загоскин и как христианин добавляет: — но велика и благодать — оставшиеся все христиане». О том, как Вениаминов крестил туземцев после оспы, Загоскин слышал от него самого на Уналашке.
Убавили население также войны между племенами и стычки жителей соседних селений. Однако, как замечает Загоскин, «нам также известно, что во всех местах, в которых основываются заселения Компании на материке, междоусобные вражды туземцев потухают сами собою или прекращаются посредством русских». И святитель Иннокентий отмечал, что крещение алеутов, эскимосов и колошей — не сразу, со временем — но все же вело к замирению племен.
Даже во времена конфликтов торговля между племенами, жившими на побережье залива Нортон и обосновавшимися в глубине материка, не прекращалась — так велика была в ней потребность. Поморцы доставляли на Юкон жир морских животных, оленьи шкуры, лавтаки для байдар и байдарок, иногда — выменянный у европейцев табак, инструменты, медные котлы, взамен получали меха речных бобров, выдр, соболей, росомах и лисиц всех цветов, деревянную посуду и материал для сооружения нарт.
На Аляске главную ценность имели, конечно же, не деньги, а меха и бисер. Первые меняли поштучно или связками, второй считали нитками. Из одного фунта (410 граммов) бисера выходило 12 саженей (2 метра 10 сантиметров) нитей. Загоскин составил целую таблицу цен на пушные товары — этакий аляскинский прейскурант 1840-х годов. Так, шкура чернобурой лисы стоила 12 шкур взрослых оленей, или 10 шкур новорожденных оленят, либо 20 «папушек» — связок табачных листьев, а за рыжую — как ее называли в Америке, красную — лису давали лишь одну оленью шкуру, за росомаху или волка — от десяти до пятнадцати, за двух соболей — одну. Правда, соболь использовался скорее как расчетная единица; обычно их меняли не по одному, а связками по 22 штуки — столько требовалось на пошив парки; называлась такая связка «тулун».
Жир нерпы, макляка, белуги (так в XIX веке называли кита-белуху) вытапливали и продавали в маклячьих пузырях. Без жира, как уже говорилось, не обходилось ни одно туземное блюдо — он шел и в рыбу, и в сушеное мясо, и в толченые ягоды; использовали его также для освещения. Самым лучшим по чистоте и вкусу — точнее, полному отсутствию вкуса — считался белужий жир, его вытапливали до тысячи пудов в год. Стоил он дорого: за пузырь, в зависимости от его размеров, давали от четырех до пятнадцати первосортных бобровых шкур.
С компанией туземцы тоже торговали — покупали табак, который одни племена нюхали, другие курили; железные и медные котлы, очень полюбившиеся им медные чайники; топоры, ножи, иглы, одежду. Вот как описывает Загоскин «базарный день» на Аляске: «Приученные к нашим изделиям, туземцы бросились было на колошинские накидки, но по неимению достаточного количества бобров принуждены были набираться других товаров; только один не вытерпел: дал 15 бобров за накидку черного сукна, с красными крестами и оторочкой. Разобрали с охотой одеяльные рубахи, переданные за ненадобностью от экспедиции. Каждый прикрыл голову фуражкой синего сукна с красным околышем, запасся на год табаком, бисером, огнивом, маклячьими ремнями для ловли оленей, и чрез час промысел в числе 164 бобров, 4 выдр, 2 оленин и 2 шкур черных медведей перешел к управляющему. Беззаботные дети Севера нарядились и заплясали».
Порой туземцам так нравились одежда или инструменты русских, что приходилось отдавать их даром или выменивать в ущерб себе. Но на какие убытки не пойдешь для установления добрых отношений с соседями! Здесь главное не мелочиться, как верно заметил Загоскин — «не иметь чего-либо заветного, как у англичан»; и тогда байдарщик артели или управляющий редутом, снявший с себя последние торбасы, чтобы отдать туземцам, приобретал у них необыкновенную популярность. Говоря об англичанах, Загоскин, видимо, намекал на судьбу Джеймса Кука: конфликт на Гавайях, приведший к его гибели, вспыхнул из-за того, что туземцы сначала украли с английского корабля клещи, а затем увели шлюпку.
Знание местных обычаев и психологии туземцев помогало выстраивать взаимоотношения с ними, потому Загоскин в своей книге уделил этому вопросу особое внимание. И речь шла не о деталях, а о главном, основном: то, что представляло ценность для «белых людей», в глазах коренного населения было ничтожно — и наоборот. Мореплаватель и гидрограф Г. А. Сарычев, побывавший в Америке в 1790–1791 годах, рассказывал, как угощал чаем индейца: тот не только выпил чай, но и забрал себе чашку, искренне полагая, что она прилагается к напитку, и был удивлен, когда Сарычев потребовал ее вернуть. В другой раз индейцы пришли к нему в гости, когда он приготовился обедать, и офицер пригласил их разделить с ним трапезу — в результате гости молниеносно съели весь обед, нимало не заботясь о голодном хозяине.
Загоскин отметил, что еще десять лет назад местные племена использовали каменные топоры и костяные иглы, разводили огонь трением двух деревянных палочек, не знали домашней посуды, бобров убивали исключительно ради мяса. Познакомившись с культурой «белых людей», туземцы многому у них научились. Однако Загоскин, человек неравнодушный, считал негуманным предлагать им бисер, табак и кольца, когда они нуждались в одежде и пище. Прожив несколько лет на Аляске, он пришел к убеждению: «Туземец Севера, как дитя, требует воспитания; образование его зависит от нас. В настоящее время для благоденствия на земле ему нужно ружье и десять гряд картофеля». Обучение местных жителей разведению огородов означало для них возможность делать запасы, чтобы не зависеть целиком от удачи в море или на охоте. Опасаться, что оружие, проданное туземцам, будет направлено против служащих компании, не стоило — в ближнем бою кремневые ружья были бесполезны, им предпочитали копье или кинжал.
Что, по мнению Загоскина, действительно нужно было сделать на Аляске, так это запретить хищническую добычу пушного зверя. «В противном случае… бобры истребятся, олени отойдут вглубь материка, как это и замечается в округах Александровского и Николаевского редутов».
Голос Загоскина был услышан в Главном правлении компании, и по рекомендациям лейтенанта А. К. Этолин составил соответствующие инструкции. В них управляющим редутами предписывалось объяснять туземцам, что истребление бобров, уничтожение их жилищ, особенно весной, когда звери ожидают потомство, ведет к полному исчезновению животных и что, поступая таким образом, они лишают себя доходов в будущем.
Предприимчивость и любознательность Загоскина не вписывались в жесткие рамки полученных им инструкций. Он давал советы по ведению торговли, предлагал назначать на должности в редуты людей не только грамотных, но и способных организовать экспедицию, привести пушные промыслы в определенную систему, наконец, крестить туземцев. Он был убежден: «Торгаш должен замениться человеком образованным».
Он и сам продолжал традиции русского духовенства и мирян на Аляске, которые крестили туземцев, — Глазунова, Малахова, отца и сына Колмаковых, Лукиных. В 1844 году индейцы-инкилики всем племенем пришли просить «белого тойона» и приехавшего в редут священника окрестить их, как подчеркнул Загоскин, «без всякого принуждения или убеждения», и он с радостью согласился стать крестным отцом.
Инструкция предписывала лейтенанту использовать в качестве основной базы экспедиции расположенную в Нулато одиночку — так в тех краях называли поселение, основанное для торговли с местными и состоявшее всего из одной избы, в которой жили управляющий и служащие. Для зимнего похода необходимо было заранее перевезти туда запасы, и Загоскин собрался переправлять их из редута на лодке. Однако с лодкой, как и с хлебом насущным, всё оказалось непросто. Лодку-то из Новоархангельска доставили, но не успели поставить на нее ни руль, ни весла, ни паруса; мало того, за время пути она совершенно рассохлась.
Здесь Загоскину пригодился морской опыт — под его руководством лодку быстро проконопатили и осмолили. Казалось бы, грузи и отправляйся в поход. Но опять приключилась заминка: вместе с лодкой прислали бочонок рома, который полагался команде редута раз в год (к слову, вскоре компания начала борьбу с пьянством, и с 1846 года в колониях запретили продажу спиртного). Пришлось ждать, пока прикончат ром.
Спустя три дня, когда началась погрузка, выяснилось, что одной лодки мало. Загоскин уже было отчаялся, но тут пришел на помощь управляющий — выделил байдару с условием, что на ней доставят груз еще и в одиночку Икогмют. Наконец, все приготовления были завершены. Загоскин отправил лодку с тремя людьми к устью Уналаклита, а сам 1 августа вышел на байдаре.
Прямым курсом прошли до первого мыса, названного Паленым. Здесь лейтенант провел счисления и записал координаты. На современной карте Аляски сохранилось немало названий, которые русские мореходы давали островам, мысам, заливам и бухтам: Сухой, Опасный, Низкий, Каменный, Тонкий, Толстый. Некоторые названия ныне переведены на английский язык, другие сохранили первоначальный вид: