На следующий день подошли остальные члены его команды. Оказалось, Глазунов отморозил пальцы обеих ног и пятки, у Шмакова тоже пострадали пальцы на ногах. Пришлось Загоскину проститься со своими верными товарищами, сопровождавшими его от самого Новоархангельска, и оставить их на попечение Тумачугнака и одного из племянников Игудока по имени Мантака — «Перчатка».
Пока отдыхали, Загоскин решил нанести визит в зимник Тумачугнака. Старик оказался богатым человеком — Загоскин насчитал у него 155 сажен бисера — целое состояние. Сами инкилики бисер не носили, его использовали как средство обмена с племенами, живущими в верховьях Квихпака. Основание одиночки в Нулато сильно подорвало их торговлю — «вот главнейший и единственный предлог неприязненности, которую питают к нам улукагмюты». Нужно, считал Загоскин, найти для них иной источник дохода, ведь от «благосостояния туземцев зависит процветание самой Компании». Ну а пока иные источники не найдены, их «следовало задобрить» — для этого лучше всего подходили чай с сахаром и сухари. На чаепитие пригласили старух и «домовитых хозяек», те с удовольствием чаевничали, но сахар припрятали для детишек, которых, по мнению лейтенанта, «дикари балуют, как нигде».
Отдохнув три дня и отогревшись в кажиме, послушав песни туземцев и посмотрев танцы у костра, приготовились идти в Нулато. Уже собрались было выходить утром, как обнаружили пропажу двух топоров. Просили, угрожали — ничего не помогло, топоры так и не вернули. Пришлось объявить, что, если на обратном пути топоры не отыщутся, со всех жителей поголовно будет взыскана их стоимость. И что же? — не успели пройти и четверти мили, как их догнал Мускуа и вернул найденный топор — на вора донесла его жена. Второй топор привезли в Нулато весной.
Дорога до одиночки оказалась ровной и накатанной — это было самое ходовое место на материковой Аляске, шли быстро, «на рысях» — в первый день прошли 11 миль. 15 января, в тихий и безветренный день подошли к одиночке и увидели старосту артели, который мастерил запоры для рыбы. От радости, что благополучно добрались, что тяжелейший зимний поход, наконец, завершен, обнялись в тесной и дымной конурке байдарщика, как родные, и благодарили Бога. «Управляющий артелью Дерябин, участвовавший во всех походах Глазунова и Малахова, сказывал, что помнит только одну ночь с такими жестокими морозами, которых нам привелось испытать почти неделю сряду». Из сэкономленной в походе муки напекли пирогов, устроили настоящий пир «и вскоре забыли все неприятности похода».
В своей книге Загоскин рассказал историю одиночки в Нулато, она была трагична и в то же время характерна для Аляски. Основала одиночку команда штурмана Малахова, который шел тем же маршрутом, что и Загоскин, точнее, экспедиция Загоскина шла по следу Малахова. В начале февраля 1838 года Малахов вышел со своей командой из Михайловского редута и за три недели дошел до Квихпака.
Здесь местные жители стали отговаривать их идти дальше, стращали нападением племен в верховьях реки, которые якобы относились враждебно к русским. Но Малахов не первый день жил в Америке и цену таким россказням знал хорошо. Не принимая их в расчет, он отправился дальше. Выменянные по дороге меха и лишних собак оотправил обратно в редут, а сам с четырьмя сопровождающими к началу марта добрался до устья реки Нулато.
Здесь, в многолюдном туземном жиле — только местных было 30 человек, не считая малолетних детей и торговцев из других племен — их встретили приветливо, староста поселил гостей в своем зимнике, угощал, рассказывал о верховьях Большой реки. Малахов прошел 50 миль вверх по Квихпаку и достиг устья его притока, который туземцы именовали Куюкак, что означало — «река». Весной, когда вскрылся лед на Квихпаке-Юконе, он спустился со своей командой по большой воде в залив. Так он стал первым служащим компании, кто прошел от редута Святого Михаила до Нулато и обратно.
Описание маршрута штурман не делал, ограничился измерениями. В 1839 году по поручению компании он вновь отправился на реку Нулато, чтобы поставить там одиночку для торговли с племенами верховьев Юкона.
Как и в свой первый поход, сначала он шел кружным путем — проводники упорно скрывали место переноса, однако затем он все же сумел выведать его и довольно скоро дошел до Нулато. В туземном селении, где так радушно его встречали в прошлом году, свирепствовала оспа. Староста похоронил всю свою большую семью, и когда заболел сам, то поджег жилище и задохнулся в нем от дыма. Малахов увидел, как оголодавшие за зиму собаки доедали трупы своих хозяев.
Дерябин, приказчик экспедиции Малахова, нашел трех выживших женщин с маленькими детьми и одного мальчика-сироту постарше. Истощенные, они просили «мамыса» — еду. Он накормил их из своих скудных припасов и тем спас от смерти. Так поступал не один Дерябин: русские промысловики часто делились с туземцами последним сухарем и куском рыбы, хотя по весне и сами сидели голодными.
Пройдя полверсты вверх по течению, Малахов и Дерябин срубили избу и вернулись в редут. Зимой в основанной ими одиночке поселился приказчик компании Нордстрем, который пристроил к избе кладовую, баню и начал вести торговлю.
Когда Дерябин появился в одиночке осенью 1841 года, он нашел избу сожженной, кладовые разграбленными, туземное жило брошенным. Искать виновных было некогда — наступала зима, надо было успеть до морозов построить жилье и сделать припасы. В небольшой роще по соседству нашли строевой лес, за неделю поставили избу, наловили рыбы. «Усердие, ревность и сметливость», как сказал Загоскин, помогли Дерябину выжить.
Со временем туземцы стали забывать об оспе, перестали приписывать ее появление приходу русских, возобновилась торговля. Теплая изба и приглашение к чаю настраивали на дружеский лад и завязывали знакомства. И вскоре у стен одиночки то и дело слышались приветственные крики приехавших туземцев: «Дерябин! Чайник!» — они были уверены в хорошем приеме.
Одного не хватало Дерябину — хорошего толмача, и тогда он вспомнил о спасенном им от голода мальчике-сироте. Дерябин нашел его, взял к себе жить и всю зиму учил русскому языку. По длинным волосам, которые носили мужчины местного племени, он дал ему прозвище Волосатый. «Крещеное имя давать нехристям грех», — объяснил Дерябин Загоскину. Татлек — так в действительности звали сироту, привык к русским, повзрослев, женился, и Дерябин помог ему поставить дом в Нулато.
Дерябин погиб в феврале 1851 года, уже после отъезда Загоскина из Америки. Вот как это произошло. На рассвете несколько индейцев напали на одиночку. Тяжелораненый англичанин, состоявший на службе компании, успел перед смертью отправить в Михайловский редут гонца с запиской. Прибывший из редута отряд нашел среди убитых и Василия Дерябина. Спастись сумели лишь Волосатый и одна женщина с девочкой. Они рассказывали, как напавшие долго мучили жившего в Нулато шамана, отрезали ему нос и уши, выкололи глаза и кричали: «Как ты позволил белым жить среди вас?!» Англичанина и Дерябина похоронили в мерзлой земле Аляски, на могиле Дерябина поставили крест. А Нулато отстроили заново.
В 1843 году, когда Загоскин пришел туда со своей командой, все еще были живы, там, кроме служащих компании, жили Татлек-Волосатый, шаман, пять женщин, три мальчика и четыре девочки — «это было наше домашнее общество».
В Нулато команда провела шесть недель. Ветчину, сухой бульон, пеммикан — сушеное мясо, растертое в порошок, — не использовали, берегли для похода. Чтобы избежать «голодовки», как говорили в колониях, Загоскин и его спутники ставили на реке сплетенные из прутьев снасти-ловушки — морды, ловили сига и нельму и делились уловом с жителями одиночки, так что в день на человека приходилось не больше одной рыбины. Голода не было, но и сытой такую жизнь не назовешь. Как признавался Загоскин, завтракали кружкой чаю с сухарями, обедали рыбой — после такого обеда можно было обедать еще раз, — а об ужинах и вовсе забыли.
Когда рыбы приходило мало, выменивали провизию у туземцев-торговцев. Загоскина выручала предусмотрительность его отца: «В проезд мой в российско-американские колонии через Сибирь я заезжал на родину. Старик-отец, будучи однажды в лавках, вспомнив о моем путешествии в Америку, купил на несколько десятков рублей разных цветов стеклярусу, бус, серег, колец и прочего. Отдавая мне, батюшка как бы предвидел будущее, сказав: „Это пригодится тебе“. Признаюсь, знакомый по описаниям и рассказам сотоварищей с состоянием Новоархангельска, я недоумевал, к чему могла быть полезна эта копеечная художественность. Промысел Божий не дал отеческим словам пропасть втуне…» Вот на эти необычайно высоко ценившиеся среди туземцев товары — деньги они ни во что не ставили — и выменивал Загоскин в походе рыбу, мясо, жир, не раз вспоминая отца с благодарностью. И уже вернувшись в редут и получив почту из Новоархангельска, он узнал, что Алексей Николаевич Загоскин скончался в 1843 году.
Двадцать пятого февраля Загоскин вышел из Нулато «сам-шесть»: с ним шли добровольцами Пахомов, Баженов, Иванов, Никитин и Курочкин. Двое последних совершали с лейтенантом уже второй поход, и тот хорошо знал, на что они способны. Тунгус Никитин оказался самым метким стрелком и удачливым охотником в их команде; ее предводитель, не хвастаясь, признавался, что и сам неплохо стреляет, но Никитина превзойти не мог. Уже одно это качество делало его ценным спутником, а он, кроме того, делал байдары и нарты, слесарничал и столярничал, знал кузнечное ремесло, кроил и шил одежду и готовил сушеное мясо. «Конечно, в случае нужды каждый из нас умел столько владеть ножом, что был в состоянии построить для себя нарту, лапки и прочее, но чтоб вышло правильно, легко, чисто, сподручно, то такое дело смыслили только стрелец Никитин как тунгус и толмач Курочкин как природный алеут — оба, что называется, взросшие на ноже», — отзывался Загоскин о своих товарищах.
Курочкин был еще и грамотен, знал местные наречия. А самое главное — он, человек веселый, предприимчивый, везде, куда ни придет, был как дома, быстро знакомился с местными, перенимал у них песни; смотришь — он уже пляшет с ними у костра. Загоскин писал: «По всему Квихпаку ни один туземец на бегу не перегонял Никитина; пятерых вместе перетягивал на палке Дмитриев, и никто из дикарей в своей же пляске не мог сравниться с Курочкиным. Мне оставалось возможными поощрениями сохранить этот дух в команде, столь много способствующий к перенесению трудностей нашей бродячей жизни». Сноровка, опыт, неунывающий и дружелюбный характер этих людей помогли их начальнику проходить вместе с ними самыми трудными маршрутами.