1
Поселившись с семьей у Стрешневых, Циолковский три дня помогал им собираться, укладывал и увязывал вещи, доставал лошадей, и лишь когда они уехали, почувствовал сильную слабость и головную боль.
Варенька уложила его в постель в том же кабинете, где он лежал после простуды в наводнение. Циолковский, гладя ее руку, смущенно и грустно сказал:
– А ведь я, Варюша, кажется, опять заболел…
Явился мешковатый, неторопливый фельдшер Розанов и, глуховато покашливая, долго выслушивал больного, выстукивал молоточком и наконец объявил, что у Константина Эдуардовича сильное нервное расстройство.
– Хорошее питание, воздух и полный покой! – твердо оказал он. – Изобретательские дела необходимо оставить на год, а то и больше. Это главное условие, если вы хотите поправиться к началу классных занятий.
– Позвольте, но как же? Ведь у меня в Москве проект… Меня могут вызвать?!
– Никаких проектов, никакой переписки, – решительно заявил фельдшер. – Сейчас – капли в постель! А когда начнете ходить – прогулки в лесу.
– Но, позвольте, я же не смогу без дела.
– Когда станет лучше – об этом поговорим. А пока, Варвара Евграфовна, с больного не спускайте глаз. Покой! Полный покой – и решительно никаких занятий…
После яблочного спаса Циолковскому разрешено было ходить: он почувствовал себя значительно лучше, хотя голова все еще болела. Эта тупая, чугунная боль утихала лишь временами, когда он гулял или занимался легкой физической работой.
Фельдшер Розанов посоветовал ходить в лес, вырубать ореховые посошки и вырезать на них узоры.
– Это для вас – отличная работа! – усмехаясь в бороду, сказал он назидательно. – Занятие чистое и благородное. А главное – успокаивает нервную систему и отвлекает от всяких мыслей.
Прощаясь, фельдшер порылся в глубоком кармане и достал перочинный нож:
– Вот, возьмите подарок и трудитесь на здоровье!
Циолковский усмехнулся, раскрыл пальцем, потрогал лезвие, сбрил с руки несколько волосков:
– А нож отменный! Спасибо! Попробую сделаться резчиком по дереву…
Занятие, поначалу казавшееся Циолковскому пустым и бессмысленным, так увлекло его, что через неделю, когда снова пришел фельдшер Розанов, в углу стояло до десятка палок с самой причудливой резьбой.
– Ну-с, как мы себя чувствуем, Константин Эдуардович? – спросил фельдшер, поглаживая бороду и с усмешкой косясь на палки.
– Вы знаете – лучше! Голова уже не так болит, и я почти не устаю, гуляя.
– Хорошо. Похвально! – фельдшер осмотрел больного, прописал новые капли и, прощаясь, кивнул в угол:
– Вижу, Константин Эдуардович, у вас уже целая коллекция посошков.
– Да, в этом деле преуспеваю.
– Не подарите ли мне палочку? В дождь, по грязи мне бы сподручнее.
– С радостью! Выбирайте любую, Виктор Семенович.
– Хотелось бы покрепче… Вот эта из можжевельника хороша.
– Она еще не готова, – серьезно сказал Циолковский, – на ней же нет узора… Денька через два – пожалуйста!
– А как же вы сделаете узор, ведь коры-то нет?
– В этом и штука! – усмехнулся Циолковский. – Узор буду выжигать… можно?
– Если не утомит – попробуйте… Однако, Константин Эдуардович, мне надо спешить. Будьте здоровы.
– А палку?
– Палку – в другой раз… Главное – не забывайте принимать капли.
Варвара Евграфовна, помня наставления фельдшера, внимательно следила за тем, чтоб муж не занимался никакими научными изысканиями. Даже газеты она вынимала из ящика сама и запирала в сундук непрочитанными.
Константин Эдуардович сердился, но ничего не говорил. Утром, после чаю, он обычно вместе с Игнатиком уходил в лес за палками. Потом в глубине двора в тени старого дуба старательно вырезал на коре узоры.
Как-то перед обедом Варвара Евграфовна, доставая из почтового ящика газеты, обнаружила письмо со штемпелем «Московского общества любителей естествознания».
«Запру в сундук вместе с газетами, – решила она, – поправится Костя, тогда и прочитает. А то еще разволнуется…» Но, еще раз взглянув на штемпель, задумалась: «Вдруг важное… о его проекте? Может, решили строить дирижабль и выделили деньги на опыты, а мы так бедствуем…» Она вскрыла пакет.
Секретарь общества уведомлял, что перед отъездом в отпуск к ним заходил профессор Жуковский. Он сказал, что весьма одобрительно относится к проекту Циолковского, но не видит путей к практическому осуществлению оного. Добровольному обществу не под силу постройка дирижабля. Надо попытаться заинтересовать проектом Военное ведомство.
У Варвары Евграфовны навернулись на глаза слезы, и она не дочитала последних слов.
«Показать это письмо Косте – значит окончательно убить в нем надежду на успех и усугубить болезнь. Пусть ничего не знает – так будет лучше». Она поспешила на кухню и, отослав кухарку, бросила письмо в пылающую плиту…
2
Лиза ждала второго ребенка, и Стрешнев очень боялся, как она перенесет тяжелую тряскую дорогу. Сделав мягкое сиденье из сена и удобно усадив Лизу, он все же часто останавливал лошадей, устраивал короткий отдых, а после версты по три-четыре шел с Лизой пешком. Екатерина Афанасьевна с Коленькой ехали на второй подводе, и хотя им было хорошо, просторно, они тоже иногда вылезали и шли пешком, чтоб размяться.
Переночевав в Малоярославце в гостинице, Стрешневы выехали чуть свет, а приехали в Калугу глубокой ночью.
Лизе запомнились лишь булыжные улицы с каменными домами да множество церквей с высокими, теряющимися в темном небе колокольнями.
Она мечтательно всматривалась в сонные немые дома и вспоминала милый ее сердцу Петербург.
– Теперь уж скоро, Лизок, – еще два-три квартала – и дома! – старался ободрить ее Стрешнев.
– Оказывается, Сережа, Калуга – большой город!
– Еще бы! В Калуге пятьдесят тысяч жителей! Выходят свои газеты, и есть театр.
– А гимназий две?
– Да, женская и мужская. Кроме того – реальное и епархиальное училища, духовная семинария, два городских училища и три публичных библиотеки.
– Слава богу! Значит, здесь мы не будем умирать с тоски.
– Что ты, Лизок! Калуга же – столица губернии! Здесь есть свое образованное общество. Дворянское собрание, купеческий клуб, городской сад, где играет военная музыка.
– Тпру! Тпру! Стой! – закричал возница, натягивая вожжи. – Кажется, приехали, барин, – вот она пожарная то каланча!
– Да, да, вижу, она! – воскликнул Стрешнев и, спрыгнув наземь, осторожно снял Лизу.
– Вот. Лизок, в этом полукаменном доме мы будем занимать весь верх.
– Дом, кажется, хороший, но я буду бояться за Коленьку – ведь пожарные лошади вылетают, как звери.
– Что вы, барыня, – вмешался возница, – здесь брандмайор всех лошадей пропил – одни клячи остались.
В доме услышали голоса, зажгли огонь. На крыльцо с фонарем в руках вышел хозяин в высоком картузе, в женской кацавейке.
– Здравствуйте, ваше благородие! – обратился он к Стрешневу. – А мы уж давно вас ждем. Дома все вымыто, все прибрано. Милости прошу в комнаты.
– Спасибо, спасибо! Вы распорядитесь, чтоб отворили ворота.
– Ворота не заперты. Эй, ямщик, въезжайте во двор и там ждите до утра, – приказал он. – А вы, ваше благородие, со всем семейством пожалуйте наверх, я посвечу.
Стрешнев с Лизой и Екатериной Афанасьевной, с сонным, спотыкающимся Коленькой, вслед за хозяином поднялись по деревянной лестнице, вошли в залу. Хозяин засветил «молнию». Большая комната с полосатыми обоями и старинной мягкой мебелью казалась уютной.
– Как здесь хорошо! – воскликнула Лиза и, не раздеваясь, опустилась в кресло.
– Вот и отлично. Вот и слава богу, что понравилось, – услужливо сказал хозяин. – Располагайтесь, устраивайтесь, а я сейчас к вам пришлю девку, чтоб ставила самовар.
– Сережа, ты тоже спустись вниз, – попросила Лиза. – Надо, чтобы принесли постели и чемоданы
– Да, да, я сейчас распоряжусь, – ответил Стрешнев и вышел вместе с хозяином…
На другой день Стрешнев ходил представляться гимназическому начальству, а после обеда всей семьей осматривали город.
Калуга, после Боровска, выглядела большой и шумной. Массивные, похожие на кремль, гостиные ряды, причудливые церкви, красивые каменные дома – все радовало и восхищало. Хотя, кроме обветшалого дворца Марины Мнишек, в Калуге, кажется, и не было никаких достопримечательностей.
Лиза, пройдя через Летний сад с аллеями пышных лип и величественным собором, заглянула в магазины и вернулась домой веселая, разрумянившаяся. А пятилетний Коля пришел в восторг от подаренного ему красного ружья, стрелявшего привязанной пробкой. Даже Екатерина Афанасьевна поддалась общему настроению.
– Вот ужо выйдет на пенсион Павел Петрович, и мы тоже переедем в Калугу. Здесь и покойнее, и дешевле прожить, и климат лучше. Будем жить все вместе…
Утром, попив чаю, Лиза проводила мужа к портному, чтоб заказать новый вицмундир, а сама села за письмо Циолковским.
«Милая, дорогая Варенька! Спешу Вас уведомить, что доехали мы благополучно и устроились хорошо. Квартиру сняли неподалеку от гимназии и почти за ту же цену, что в Боровске.
Калуга чудесный зеленый и цивилизованный город. Главные улицы – мощеные, есть тротуары, водопровод. Много магазинов. Есть театр и городской сад, где по вечерам играет военный оркестр. Мы непременно хотим переманить вас сюда. Здесь несравнимо больше возможностей для научной деятельности Константина Эдуардовича: в городе несколько библиотек!
Как только Сергей Андреевич приступит к занятиям в гимназии и перезнакомится с учителями, он начнет подыскивать место для Константина Эдуардовича и хлопотать о его переводе в Калугу.
Желаю Вам, Константину Эдуардовичу и детям крепкого здоровья и счастья. Сердечный привет от мамы, Сергея Андреевича и Коленьки.
Целую вас
Надеюсь, что мы скоро опять будем вместе.
3
Циолковский поправлялся медленно. Хотя он ходил и кое в чем помогал Варваре Евграфовне по хозяйству, но даже прогулки и игры с Игнатиком его утомляли. Головные боли не проходили. Заезжий врач, осмотрев его, прописал длительный отдых, а средств не было…
К началу классных занятий Циолковскому пришлось явиться в училище. Фельдшер Розанов согласился на это, но взял с Константина Эдуардовича слово, что в течение года он не будет заниматься научной работой.
Циолковский сдержал обещание: больше года он не занимался практической работой по аэростату, но в свободные часы не переставал думать о нем. Постепенно рождались мысли по улучшению и совершенствованию конструкции. Он даже склеил из прочной бумаги складывающуюся уменьшенную копию улучшенной модели аэростата, чтоб легче было ее переслать по почте, и задумался: кому писать? Кто может разобраться в проекте, оценить по достоинству и оказать поддержку?.. Из Московского общества любителей естествознания до сих пор не было ответа. (Варвара Евграфовна молчала о сожженном письме.)
«Надо писать в Петербург. Только там, в столице, могут найти деньги на постройку аэростата или хотя бы на опыты с большой металлической моделью. Но кому писать?.. А что, если Менделееву? Ведь нет бо́льшего знатока этого вопроса. И нет бо́льшего авторитета в науке! Ведь еще в начале семидесятых годов Дмитрий Иванович начал заниматься вопросами воздухоплавания и исследования атмосферы.
Ведь это он более десяти лет назад выдвинул идею устройства большого высотного аэростата с герметически закрывающейся гондолой, чтобы аэронавты не погибли на большой высоте от разреженного воздуха, подобно французам Севиле и Кроге-Спинелли. Я же хорошо помню, что Дмитрий Иванович горячо поддерживал идею совершенствования аэростатов.
Будучи в Париже, он сам поднимался в небо на воздушном шаре Жиффара. Он установил тесные связи с конструкторами аэростатов: французами Дюпюи де Ломом, братьями Тиссандье, Ренаром, с англичанином Глешером и другими. А его книжка «О сопротивлении жидкостей и воздухоплавании» – это же капитальный труд, без которого не могут обойтись конструкторы летательных аппаратов.
С какой самоотверженностью он боролся за развитие воздухоплавательного дела в России! Ведь в 1887 году в Клину он один поднялся на ветхом аэростате на высоту трех с половиной верст, чтоб наблюдать солнечное затмение. Какое нужно было мужество, чтоб совершить этот полет! Какая преданность делу воздухоплавания!
Именно Менделееву – горячему поборнику и теоретику воздухоплавания – он должен послать свой проект.
Его травят консервативные ученые, даже сорвали выборы в академии, но передовые ученые всего мира чтят и уважают Менделеева.
Если он поддержит мой проект – Россия будет иметь свой аэростат. Напишу просто, откровенно: «Дорогой Дмитрий Иванович, я обращаюсь к Вам не ради личных выгод, а ради технического прогресса и процветания России»…»
Около месяца Циолковский потратил на то, чтоб свой объемный труд аэростата изложить на нескольких страничках. И когда это было сделано, он радостный поспешил к Варваре Евграфовне, потрясая тетрадкой:
– Варюша, смотри. Все тут! Все главные мысли и расчеты вместились! Ведь Менделеев ужасно занят. А это прочтет! И главное – модель! Все вмещается в один конверт.
– Хорошо, Костя. Я рада, что тебе удалось сделать так. Когда же отправишь?
– Сейчас иду на почту. Очень волнуюсь. Страшно! Но если Дмитрий Иванович одобрит – тогда победа! Ты представляешь, что будет тогда?..
Варвара Евграфовна перекрестила его, поцеловала:
– С богом, Костенька! Большой удачи тебе!
4
Летом 1890 года Стрешневы отметили трехлетие своего пребывания в Калуге.
Как раз в это время вышел на пенсию отец Лизы Павел Петрович Осокин, и Екатерина Афанасьевна с помощью докторов, рекомендовавших переменить климат, уговорила его переселиться в Калугу. Старики Осокины купили дом с садом, перевезли из Петербурга мебель и пригласили молодых переехать к ним.
Осенью, когда второму сыну Стрешневых, родившемуся в Калуге, исполнилось три года, устроили новоселье с именинами. Было много гостей, так как Стрешневы перезнакомились почти со всем образованным обществом Калуги. Гости чувствовали себя непринужденно, по-домашнему, Лиза играла на рояле, Стрешнев пел, а Коленька, впервые надевший гимназическую форму, увлеченно читал стихи…
Ночью, когда гости разошлись, Лиза вдруг вспомнила, что днем принесли письмо от Циолковского, которое еще лежало нераспечатанным, и позвала мужа в кабинет.
– Сережа, я совсем забыла – тебе письмо от Константина Эдуардовича. Я думаю, это ответ на наши настойчивые просьбы.
– Что, неужели он наконец решился на переезд в Калугу? Вот было бы славно!
Стрешнев распечатал письмо и стал читать вслух:
«Дорогие друзья, Елизавета Павловна и Сергей Андреевич! Простите, что так долго не писал: все дела, хлопоты, заботы. Да еще и нездоровилось с осени… Но зато сейчас я чувствую себя преотлично и от радости на седьмом небе! Спешу сообщить Вам, что вчера получил уведомление из Петербурга, из Русского Императорского технического общества, что 13 октября в VII (воздухоплавательном) отделе Общества состоится открытое заседание, где, по рекомендации профессора Менделеева, будет обсуждаться проект моего цельнометаллического управляемого дирижабля.
Докладчиком согласился быть председатель VII отдела общества военный инженер Евгений Степанович Федоров.
Конечно, мне бы следовало поехать самому и выступить там, но, во-первых, не отпустят в училище, а во-вторых, нету свободных денег. Впрочем, о Федорове я слышал много хорошего. Будто бы это человек передовых взглядов и сам проектировал аэростат. Я не сомневаюсь в его честности и порядочности. А потом – рекомендация самого Менделеева… Все же ужасно волнуюсь, друзья, ведь всякое может случиться… А все же порой приходит радостная мысль – вдруг на этот раз фортуна окажется милостивей! Вдруг Общество одобрит проект и выделит средства на постройку действующей модели! Тогда бы я сразу махнул в Петербург, а то бы переселился в Калугу и занялся сооружением большой модели. Впрочем, это лишь сладкие грезы. Прошу великодушно извинить неисправимого мечтателя. В жизни, к сожалению, так мало радости, что я больше живу в мечтах…
Думаю, что Вы меня поймете и не осудите. Пишите о себе и о детях. Сердечный привет от Вареньки и всей нашей многочисленной семьи. Если будут новости – дам знать.
Искренне Ваш
Стрешнев сложил письмо.
– Ну, что ты скажешь, Лизок?
– Я очень рада, Сережа, за Константина Эдуардовича. Может быть, бог пошлет ему удачу. Ведь пишет, что на его проект обратил внимание сам Менделеев.
– Да, с мнением Менделеева должны посчитаться – его признает весь мир…
5
Получив обнадеживающее письмо от Менделеева и официальное уведомление из Технического общества о предстоящем обсуждении его проекта, Циолковский воспрянул духом. «Все-таки я кое-что значу, если сам Менделеев рекомендует рассмотреть мой проект, – говорил Циолковский сам себе, шагая по комнате из угла в угол. Главное – не опускать руки, а бороться, биться за свои идеи. А я уж было совсем захандрил, даже начал хворать… Нет, дудки! Теперь я не сдамся, не отступлю!
Конечно, следовало бы ехать в Петербург самому, и в случае необходимости даже вступить в «драку», но – увы! Я не могу позволить себе такой «роскоши»… Боюсь, что в Петербурге противников аэростата окажется много, а разбить их будет некому. Сам Менделеев вряд ли сможет присутствовать на обсуждении… Да, обидно, однако ничего не поделаешь…
Еще в Москве мне говорили, будто бы некоторыми учеными высказывались опасения, что управляемый аэростат едва ли сможет преодолевать сопротивление ветра, который вверху сильней, чем на земле.
Всего вероятнее, что этот довод будет на обсуждении главным козырем против аэростата. Я должен не обольщать себя надеждами, а готовиться к защите своего проекта. Может быть, удастся выступать в печати? Право, хорошая мысль. Но чтобы отстоять свою точку зрения, нужны доказательства, опыты на моделях. А для опытов необходима лаборатория».
Циолковский сжал пальцы и, потянув их, щелкнул суставами: «Пожалуй, элементарные опыты по сопротивлению среды я смогу поставить. Маленькие модели можно поместить в трубе и вынести ее на крышу, под ветровой поток. Право, может получиться… Хорошо бы также изучить аэродинамические особенности птиц и насекомых. Надо наблюдать, зорко и постоянно. Надо учиться у природы…»
Циолковский не любил тянуть с родившимися замыслами. Пока в Петербурге готовилось обсуждение его проекта, он начал вести наблюдение за полетом птиц и стал мастерить из жести две спаренных трубы, чтоб поставить опыты по сопротивлению воздуха на моделях самых различных форм. Ему казалось, что веретенообразные и овальные модели смогут значительно легче преодолевать воздушный поток.
Эти предположения следовало проверить и подтвердить опытами. Циолковский всегда теоретические расчеты старался проверить опытами. Так он решил поступить и сейчас, предвидя, что по аэростату могут возникнуть большие споры.
Отец Лизы Стрешневой, Павел Петрович Осокин, вышел в отставку статским советником еще не в старых годах. Правда, он был тучноват и не охотник до дел, но зато любил читать газеты и рассуждать о политике.
По вечерам, когда вся семья собиралась за чаем, Павел Петрович обычно рассказывал о наиболее значительных событиях, давая им свою оценку, а если с ним не соглашались – сердился, краснел и начинал спорить, топорща густые, поседевшие усы.
В середине ноября, когда ударили морозы, Павел Петрович как-то вышел к чаю закутанный в старый плед и, потирая замерзшие руки, начал издалека:
– Что-то давненько не пишет ваш Циолковский. Как-то его изобретение? Есть ли вести из Петербурга?
– Пока ничего не известно, Павел Петрович, – ответил Стрешнев, принимая от Екатерины Афанасьевны стакан чая.
– А что, вы как думаете, примут его проект?
– Примут, папа, обязательно примут, – вмешалась Лиза, – ведь Менделеев поддерживает.
– Больно ты шустра, Лиза, со своим Менделеевым. Если бы так просто решались такие дела – мы бы уж давно обзавелись своим ковром-самолетом.
– Папа! Ты что-то знаешь, – строго сказала Лиза и, увидев торчащие из-под пледа газеты, посмотрела на отца с укором – неужели опять неудача?
– Пишут в газете, но я не совсем понял, Лизонька, может, это и не о нем… но все-таки похоже.
– Дай газету, папа. Я взгляну.
– Пожалуйста! Вот «Новости дня». Но лучше я сам… – Павел Петрович развернул газету и прочитал:
– «Учитель уездного Боровского училища (в Калужской губернии) г. Цанковский составил проект постройки аэростата. Проект этот рассматривался в Техническом обществе в Петербурге. Проверив математические выкладки г. Цанковского, общество нашло, что они произведены верно и что идеи г. Цанковского правильны».
– Вот видишь, – обрадованно вскрикнула Лиза, – фамилию перепутали, а идеи-то правильны!
– Подожди, не перебивай! – прикрикнул Павел Петрович. – «Идеи г. Цанковского правильны; но в денежной субсидии, которой домогался г. Цанковский для осуществления своего проекта, общество ему отказало…»
– Как отказало? – вскрикнула Лиза. – Они не могли отказать!
– «Общество ему отказало, – читал Павел Петрович. – На том основании, что прожектером не приняты во внимание все могущие возникнуть при осуществлении проекта трудности…»
– Это возмутительно! – не выдержал Стрешнев. – Они могли отклонить проект, но как смеют репортеры писать эту мерзость «домогался», «прожектер» и прочее…
– Подождите, Сергей Андреич, – остановил тесть, – дело не в словах, а в существе обстоятельств.
– Нет, нет, папа, я согласна с Сережей – это мерзость! – вспыхнула Лиза. – Мерзость и издевательство над честнейшим человеком.
– А что в других-то газетах пишут? – спросила Екатерина Афанасьевна, желая притушить спор.
– Вот еще в «Сыне отечества» несколько слов, – продолжал, понизив голос, Павел Петрович. – «По мнению г. Федорова, конструкция аэростата вследствие его крупных размеров плоха, прожектером не приняты во внимание трудности сцепления и спайки тонких медных листов оболочки аэростата. Летать на таком аэростате опасно: оболочка может легко дать трещину».
– Бедный Константин Эдуардович, – вздохнул Стрешнев, – даже Федоров против него!
– Что Федоров, когда они пренебрегли мнением самого Менделеева! – воскликнула Лиза. – Тут действуют какие-то темные силы. Может быть, есть другие проекты, которым оказано предпочтение?
– Нам трудно судить, Лизок, но следует немедленно написать Константину Эдуардовичу, постараться успокоить его. Ведь он, прочтя газеты, может впасть в отчаяние.
– Да, Сережа, ты прав. Надо написать, и как можно теплее…
6
Циолковский паял детскую ванну, когда дверь распахнулась, и в комнату вошла улыбающаяся Варвара Евграфовна, что-то пряча под передником.
– Ты что, Варенька? Неужели письмо?
– Два! Одно из Петербурга, из общества, а другое – от Стрешневых.
– А ну давай, давай! – Циолковский положил паяльник, погасил паяльную трубку и, сняв фартук, взял большое письмо.
– Ого, увесистое! Наверное, вернули рукопись, что я посылал Менделееву.
Ножиком вскрыв конверт, он вынул содержимое и развернул письмо, написанное на толстой бумаге с двуглавым орлом.
– Читай вслух, – попросила жена.
– Кабы что хорошее, а то… уж я предчувствую.
– Все равно читай.
– Хорошо. Сядем…
Циолковский откашлялся и начал:
– «Милостивый государь!
УП отдел Императорского русского технического общества в заседании своем от 23 октября, подробно рассмотрев представленный Вами через профессора Менделеева проект «Построение металлического аэростата, способного изменять свой объем», постановил…»
У Циолковского перехватило дыхание, он замолчал, закашлялся.
– Ну, что? Что же постановил?
Глубоко вздохнув, Циолковский упавшим голосом закончил:
– «Постановил, что проект этот не может иметь большого практического значения, поэтому просьбу Вашу о субсидии на постройку модели – отклонил».
– Ох, батюшки! – вздохнула Варвара Евграфовна. – Сколько было надежд, и все прахом!
– Погоди причитать, Варвара. Погоди! Я ведь еще не умер… Я буду бороться и добьюсь своего! – встряхнул головой Циолковский. – Я думал, там сидят умные, мыслящие люди, понимающие идеи и запросы времени. Но, видимо, и там засилие старых трухлявых пней… – Он вскочил, прошелся по комнате, взял другую бумагу. – Вот заключение Федорова, на которого я так надеялся. – Циолковский поправил очки, подошел ближе к окну, пробежал несколько абзацев:
– А все-таки он кое-что признает. Да. Вот послушай: «Энергия и труд, потраченные г. Циолковским на составление проекта, доказывают его любовь к избранному им для исследования предмету, в силу чего можно думать, что г. Циолковский со временем может оказать большие услуги воздухоплаванью».
– Утешили! Нечего сказать – в будущем… А сейчас-то чем жить? Ведь четвертый народился, – вздохнула жена.
Циолковский раздраженно швырнул письмо под верстак.
– Ладно, Варюша, не горюй, как-нибудь проживем… Не на них свет сошелся… а все-таки Федоров меня признает. Будем еще и мы радоваться… Будем!
Циолковский вскрыл второе письмо, и сразу лицо его просветлело:
– Правда, говорят, что не имей сто рублей, а имей сто друзей!
– Ну, что они пишут?
– В первых строках передают привет тебе, Любаше, Игнатику, Саше и малышу, имя которого еще не знают.
– Разве про Ванюшу мы не писали?
– Сообщали о рождении, но еще не знали, как назовем. А ведь он почти ровесник Андрюшеньке?
– Да, верно… – Циолковский углубился в письмо…
– Что же еще пишут, Костенька?
– Успокаивают… Узнали из газет… Опять зовут в Калугу… Говорят, там можно издать труды… и оказывается, есть подходящее место.
– И поедем! Осточертел мне этот Боровск… Да и Любашу с Игнатиком надо определять в гимназию…
Из спальни послышался плач ребенка.
– Ванюша проснулся. Ну, я пойду. А ты, Костя, отпиши им, что мы согласны, пусть Сергей Андреич похлопочет о переводе тебя по службе.
– Ладно, Варя, иди, я сейчас же и напишу ответ. Славные они люди. Настоящие друзья…
Циолковский походил по комнате, подумал и сел за письмо:
«Дорогие друзья,
Елизавета Павловна и Сергей Андреич! Я было опять почувствовал себя одиноким, но Ваше письмо взбодрило меня, придало новых сил, возродило надежду… Большое Вам спасибо! Мысль о том, что в Калуге можно издать мои труды, блеснула, как луч надежды! Я уже готов бросить все и ехать в Калугу. Конечно, с кучей детей, без средств и со скарбом это нелегко и страшно, но я решусь, если найдется место…
Что касается моей неудачи с цельнометаллическим аэростатом, я, признаться, ее опасался. Опасался не потому, что плох мой проект, а что нет протекции… В наше время без нее пробиться нельзя… Но я буду бороться. Я надеюсь издать свой труд, а тогда – посмотрим…
Признаюсь, я тут сооружаю из жести очень простой прибор, чтобы провести опыты по сопротивлению воздуха на моделях. Конечно, опыты будут весьма примитивны, но и они дадут ценные сведения в поддержку моего аэростата. Эти опыты я надеюсь совместить с наблюдением над полетом птиц и свою статью собираюсь послать в Москву, в Общество любителей естествознания. Может быть, оно опубликует ее в своих трудах. Не думайте, что я сломлен. Еще жив курилка и собирается бороться!.. Сердечный привет!
Ваш покорный слуга и преданный друг
К официальному письму из VII отдела Технического общества была приложена копия доклада профессора Федорова, которую взволнованный Циолковский пробежал лишь мельком. Но когда он пришел в себя, успокоился, доклад Федорова был им прочтен с карандашом в руках.
«Странно, весьма странно поведение Федорова. Он не разбивает мой проект, а выступает вообще против управляемых аэростатов:
«Простые теоретические соображения и многолетний опыт доказывают неоспоримо, что какой бы ни были формы аэростаты и из какого бы ни были сделаны материала, все же они вечно, силою вещей, обречены быть игрушкою ветров».
Циолковский поднялся из-за стола, прошелся по комнате, что нередко бывало с ним в минуты большого нервного напряжения.
«Какие теоретические соображения? Где они? Это же пустые слова. Ссылка в письме на то, что в Европе и Америке попытки построить управляемые аэростаты не привели к удовлетворительным результатам, – не доказательство.
А я докажу, я на опытах докажу, что управляемые аэростаты способны преодолевать сопротивление воздушной среды. Но одному не пробить брешь в чугунном заслоне, который соорудили консерваторы от науки, засевшие в VII отделе. Я должен заручиться поддержкой больших ученых. «Напишу-ка Столетову, который так душевно принял меня в Москве».
Походив, подумав, Циолковский присел к столу, и слова обиды, веры и надежды слились в горячий призыв:
«Многоуважаемый Александр Григорьевич! Моя вера в великое будущее металлических управляемых аэростатов все увеличивается и теперь достигла высокой степени. Что мне делать и как убедить людей, что «овчина выделки стоит»? О своих выгодах я не забочусь, лишь бы дело поставить на истинную дорогу.
Я мал и ничтожен в сравнении с силой общества! Что я могу один! Моя цель – приобщить к излюбленному делу внимание и силы людей. Отправить рукопись в какое-нибудь ученое общество и ждать решающего слова, а потом, когда ваш труд сдадут в архив, сложить в унынии руки – это едва ли приведет к успеху.
История показывает, что самые почтеннейшие и ученейшие общества редко угадывают значение предмета в будущем, и это понятно: исследователь отдает своему предмету жизнь, на что немногие могут решиться, отвлеченные своими обязанностями и разными заботами. Но в целом среди народа найдутся лица, посвятившие себя воздухоплаванью и уже отчасти подготовленные к восприятию известных идей. Поэтому, я думаю, лучше, если разбираемый мною вопрос будет представлен на рассуждение всех добровольцев; мне кажется, тут будет более шансов для достижения успеха, ибо хотя и найдутся при этом противники, но зато найдутся и защитники и продолжатели дела; спор же не только способствует выяснению истины, подобно спору Гальвани с Вольтою.
Итак, я решился составить краткую статью (20–30 листов писчих), содержащую решение важнейших вопросов воздухоплаванья; надеюсь закончить эту работу в три или четыре месяца. Но прежде чем посылать вам и хлопотать так или иначе о ее напечатании, позвольте мне передать резюме этой статьи, которое вам и посылаю (печатать его, конечно, некому).
Я желал бы, чтобы Як. Игн (Вейнберг), Ник. Е. (Жуковский) и другие лица, не подвергая преждевременно критике мои идеи, прочли посылаемое мною резюме.
Почитающий Вас
Отправив это письмо Столетову, Циолковский опять занялся прерванными было опытами по исследованию сопротивления воздушной среды.
На крыше дома были укреплены две спаренные трубы, которые можно было поворачивать навстречу ветру.
Погружая в ветровой поток модели различных форм, Циолковский установил, что пластины продолговатой формы легко преодолевают сопротивление воздушной среды. А Федоров писал: «Какой бы ни были формы аэростаты, они вечно… обречены быть игрушкою ветров».
Опыты были весьма приблизительны, но все же они доказывали правоту Циолковского. Это ободряло, вселяло надежду, что в дальнейшей борьбе с «маловерами» из VII отдела ему удастся победить…
Ведя исследования и размышляя о сопротивлении среды, Циолковский засел за работу: «К вопросу о летании посредством крыльев». Она была написана быстро. Не мешкая, Циолковский направил статью в «Московское общество любителей естествознания». Она попала к профессору Николаю Егоровичу Жуковскому, который сам занимался вопросами летания. Он откликнулся немедленно:
«Сочинение г. Циолковского производит приятное впечатление, так как автор, пользуясь малыми средствами анализа и дешевыми экспериментами, пришел по большей части к верным результатам.
Хотя большинство этих результатов уже известно, но тем не менее оригинальные методы исследования, рассуждения и остроумные опыты не лишены интереса и во всяком случае характеризуют его как талантливого исследователя… Рассуждения автора применительно к летанию птиц и насекомых верны и вполне совпадают с современными воззрениями на этот предмет».
Получив из «Общества любителей естествознания» отзыв Жуковского, Циолковский был и обрадован и опечален. Обрадован тем, что его исследования признаны уважаемым ученым, и опечален тем, что эти исследования повторили уже известные истины.
Однако в письме, сопровождающем отзыв Жуковского, была приписка, извещающая, что первая часть статьи «Давление жидкости на равномерно движущуюся в ней плоскость», рекомендована Обществом к печати.
«Кажется, лед тронулся! – радостно воскликнул Циолковский. – Кажется, одна из моих работ будет наконец напечатана».
7
Стрешнев, получив письмо Циолковского, сразу же поспешил в уездное училище, где ему обещали место учителя для Константина Эдуардовича.
Директор Афанасий Афанасьевич – маленький подслеповатый старик в старомодном вицмундире, – увидев его, засеменил навстречу, протягивая руку.
– Здравствуйте, любезный. Выжил-с! Выжил-с наш математик-то. Уж ему гроб заказали, а он, извольте, видеть, того… взял и поднялся… Так что пока не могу обнадежить… Судьба-с…
Стрешнев хлопотал в обеих гимназиях, в реальном училище – нигде не хотели принять учителя без высшего образования, да еще тугого на ухо…
«Что делать? Придется ждать вакансии в уездном училище. Обидно… Надо хотя бы помочь Константину Эдуардовичу в издании трудов. Побываю-ка я в типографии…»
Однажды после занятий в гимназии Стрешнев поднялся на второй этаж большого каменного дома, где была частная типография. Хозяин – упитанный человек в пенсне со шнурочком и холеной рыжеватой бородкой, – выслушав его, развел руками:
– Извините, господин учитель, но мы подобными заказами не занимаемся… невыгодно-с… Конторские книги, рекламу – пожалуйста, сделаем в лучшем виде. А это товар неходовой… Толкнитесь в Москву, может, там возьмутся. Я даже посоветую вам обратиться к господину Волчанинову. У него типография против английской церкви. Он любитель… Он может взяться.
Стрешнев записал адрес, поблагодарил и отправился прямо на почту. Вместе с письмом он переслал Циолковскому пятьдесят рублей. Но чтоб не обидеть друга, написал следующее:
«Дорогой и любезный Константин Эдуардович! К сожалению, пока не могу сообщить ничего утешительного в отношении Вашего перевода в Калугу. Учебный год начался, и сейчас лишь случай может помочь нам. Будем надеяться. За сим, хочу сообщить Вам и приятное: мои друзья – любители воздухоплавания, решили помочь в издании Вашего труда об аэростате. Присылаю Вам собранные здесь 50 рублей – это первый взнос! Надеюсь собрать еще и, кроме того, напишу учителям в Боровск. Прошу Вас снестись с Московским типографом Волчаниновым. Если он согласится – черкните.
Готовый всегда к услугам, душевно Ваш
Через несколько дней Циолковский откликнулся благодарственным письмом и сообщил, что находится подходящий человек, который обещает похлопотать в Москве об издании книги.
После этого переписка оборвалась на длительное время. Стрешнев не мог сообщить ничего утешительного, а Циолковский, успокоившись после неудачи в Техническом обществе, опять засел за работу…
8
Прошумела метелями зима. Отгрохотал ледоход на Оке. Все зацвело, зазеленело – пришло долгожданное лето.
Лиза с детьми в саду качалась на качелях. Вдруг постучали в калитку.
– Здесь живут Осокины? – спросил мужской голос.
– Сейчас откроем! – Лиза поспешила к калитке и, распахнув ее, удивленно всплеснула руками:
– Боже мой, Катя! Милая сестричка, ты ли это?
– Я, я, Лизочек! – радостно воскликнула нарядная молодая дама в вуалетке и модной шляпке. Они обнялись, расцеловались.
– Лизочка, позволь тебе представить моего мужа, – кивнула она на высокого, статного подполковника с лихими усами. – Александр Петрович Громов.
Тот церемонно поклонился.
– Очень рада. Мы, кажется, встречались в Петербурге?
– Ну, конечно же, Лизочек, – защебетала Катя, – я же вас знакомила на моих именинах.
– О, это было так давно… впрочем, я помню, Катя, тебя окружали юнкера в белых кителях.
– Простите, но я был тогда уже прапорщик, – галантно улыбнулся подполковник.
– Ах, да, да, вспоминаю… Прошу вас, господа, в дом! Ты и представить не можешь, Катюша, как обрадуются старики…
Лиза, провожая гостей, мгновенно вспомнила, как десять лет назад они ехали по Неве в лодке и как она, увидев Кибальчича, попросила ее высадить. От этих воспоминаний пахнуло юностью. Лиза зарделась и, вбежав на террасу, крикнула:
– Мамочка! Папа! Посмотрите же, кто к нам приехал!
День был теплый, безветренный: обедали на террасе. За столом собралась вся семья. Гостей наперебой расспрашивали о Петербурге, о новостях, и как-то сам собой разговор перекинулся на последние тревожные известия – о холере на Волге.
Павел Петрович хотя и готов был поговорить на эту тему, однако счел неудобным за столом… Он ловко перевел разговор на другое, обратись к подполковнику:
– Вы в каких войсках изволите служить?
– Раньше я был докладчиком в Главном артиллерийском управлении, но уж с полгода, как переведен в Военно-инженерное ведомство.
– Так-с, понимаю… занимаетесь разными новшествами по армии?
– Да, в этом роде…
– А к воздухоплаванию не имеете отношения? – спросил Стрешнев.
– Самое прямое! Прикомандирован к Военному воздухоплавательному парку.
– Вот как! – удивилась Лиза. – Тогда вы безусловно знаете все новости об аэростатах.
– Абсолютно все! А почему вас это занимает?
– У нас есть друг, учитель, исследователь, который представлял проект управляемого аэростата.
– Позвольте, это учитель из Боровска? Кажется, Циолковский?
– Циолковский! Вы о нем знаете?
– Помилуйте! Я даже присутствовал при обсуждении его проекта в Императорском русском техническом обществе.
Все замерли, притихли. Так было неожиданно это сообщение.
– И вы помните, как это проходило? – спросил Стрешнев.
– Отлично помню.
– Говорят, что проект был отвергнут без достаточной мотивировки? – сказал Павел Петрович. – И газеты писали очень обидные слова.
– Что вы, что вы! Я отлично помню. Докладывал сам председатель отдела профессор Федоров. Он говорил в высшей степени корректно: выступал не столько против проекта господина Циолковского, сколько вообще против аэростатов. И все были с ним согласны.
– Но почему же? Ведь управляемые аэростаты – наше будущее! – воскликнул Стрешнев.
– Что вы! Совсем нет! Даже напротив!
– Простите, господа, – прервала Лиза, – вы уже углубились в сферу техники, а я хочу показать Катюше наш сад и…
– О, сделайте одолжение, Елизавета Павловна, – с поклоном сказал подполковник.
Когда дамы и дети ушли, он открыл серебряный портсигар.
– Не угодно ли, господа?
– Благодарствую! – пробасил Павел Петрович и взял папироску.
– Вижу, вас очень удивили мои слова, – струйкой пуская дым, продолжал подполковник. – А дела обстоят именно так. Ваш Циолковский, живя в глухом уездном городишке, несколько отстал от событий. Он предлагает строить управляемый аэростат, от которого, в сущности уже отказались на Западе. Да-с! Попытки постройки управляемых аэростатов предпринимались в Европе и Америке не раз, но они оканчивались неудачей. У нас рассматривался проект управляемого аэростата Костовича, с разработанным им же четырехтактным бензиновым двигателем. Этот аэростат имел жесткий каркас из прочной фанеры, был надежен, и все же от постройки его мы отказались. Отказались потому, что аэростат – всегда будет игрушкой в руках стихии.
– Позвольте, – прервал Павел Петрович, – но что же тогда двинет человечество вперед?
– Вот! Именно об этом я и хотел вам доложить, господа. Передовые люди в области воздухоплавания сейчас увлечены идеей создания летательных аппаратов тяжелее воздуха…
– Уж не сказочных ли ковров-самолетов? – усмехнулся Павел Петрович.
– Отнюдь! Речь идет, господа, о металлических и фанерных самолетах, снабженных двигателями. У нас инженер Можайский построил такой самолет, гигантских размеров. Правда, ему не удалось пока подняться в воздух, но работы продолжаются… А в прошлом году француз Клеман Адер сделал попытку оторваться от земли на своем «Эоле».
– И что же?
– Был близок к победе, но помешали какие-то неполадки. Известно, что в Англии изобретатель Максим строит огромный самолет с несколькими воздушными винтами. Так можно ли, господа, в наше время – время машин, заниматься усовершенствованиями аэростатов – изобретения столетней давности? Нет, господа, нельзя-с! Мы должны идти дорогой прогресса! – уверенно заключил Громов.
– Н-да! – почесал бороду Павел Петрович, – видать, Сергей Андреич, полеты в небо – штука непростая. И кто прав – судить не нам… Пойдемте-ка, господа, купаться…