Меня захватило ощущение счастья. Но за ним последовала удушливая волна стыда и страха.
Он вопросительно посмотрел на меня:
— Что случилось?
Мои глаза наполнились слезами, но я сумела их удержать.
— Наверное, ты видишь только то, что хочешь видеть.
— Я вижу живую девушку, и мне бы хотелось поцеловать ее, чтобы прогнать ее слезы.
Две слезинки потекли по моим щекам.
— Как я смогу стать хорошей женой? — Я в отчаянии обвела рукой беседку. — После того, что было?
— Ты ничего плохого не сделала.
Конечно, сделала! Ведь я же была здесь, не так ли? Но мне не хотелось говорить о том, что это значит. Я сделала шаг назад, сложила руки на груди и спокойно сказала:
— Я вечно пропускаю ноты, когда играю на цитре.
— Цитра! Меня это не волнует?
— Но ведь не ты будешь моим мужем, — ответила я.
Его лицо исказилось от боли, и в этом была моя вина.
— А стежки у меня слишком большие и неровные, — выпалила я.
— Моя мать никогда не сидит целыми днями в женских покоях, занимаясь рукоделием. Если бы ты была моей женой, вы бы вместе нашли другие, более интересные развлечения.
— Я плохо рисую.
— А что ты рисуешь?
— Цветы. Как и все.
— Но ты не такая, как все. Ты не должна рисовать то же, что и все остальные. Что бы ты выбрала, если бы могла нарисовать все, что угодно?
Никто раньше не спрашивал меня об этом. Никто и никогда не задавал мне подобных вопросов. Если бы я хорошо подумала в тот момент, если бы старалась вести себя, как подобает, я бы ответила, что продолжала бы совершенствоваться в изображении цветов. Но я ни о чем не думала.
— Я бы нарисовала то, что вижу сейчас — озеро, Луну, павильон.
— Пейзаж?
— Да, настоящий пейзаж, а не тот, который люди видят на холодных кусках мрамора, вроде тех, что висят на стенах библиотеки моего отца. — Эта идея захватила меня.
— Мой дом находится на противоположном берегу озера. Он стоит на высоком холме, — продолжил незнакомец. — Из каждой комнаты открывается прекрасный вид. Если бы мы поженились, мы бы стали друзьями. Мы бы отправлялись на прогулки по озеру, по реке, чтобы увидеть, как приливное течение при бывает в узком устье.
Его слова дарили мне радость и в то же время вселяли грусть, потому что я начинала мечтать о жизни, которой у меня никогда не будет.
— Тебе не о чем беспокоиться, — продолжил он. — Уверен, твой будущий муж не идеален. Взять хотя бы меня. Начиная со времен династии Сун, каждый молодой человек стремился к тому, чтобы получить высокий чин, но я не сдавал императорские экзамены, и у меня нет ни малейшего желания это делать.
Так и должно быть! Мужчины, хранящие верность династии Мин, при новом правлении предпочитают гражданской службе домашнюю жизнь. Почему он это сказал? Может, он думает, что я придерживаюсь старомодных правил, или считает меня глупой? Или он решил, что я хочу, чтобы он открыл лавку? Но зарабатывать деньги торговлей — удел низких и вульгарных людей.
— Я поэт, — произнес он.
Я просияла. Я почувствовала это в ту же секунду, как увидела его за ширмой.
— Литературный талант — величайшее призвание.
— Я бы хотел, чтобы жена была моим другом, чтобы мы делили не только домашние заботы, но и стихотворения, — тихо прошептал он. — Если бы мы были мужем и женой, мы бы собирали книги, читали и вместе пили чай. Я уже говорил, что меня привлекает то, что у тебя внутри.
Он опять указал на мое сердце, и мне показалось, что в эту секунду оно упало вниз.
— Так расскажи мне об опере, — сказал он после долгой паузы. — Наверное, ты жалеешь, что не увидишь, как Линян встретится со своей матерью? Я понимаю, почему девушкам так нравится эта сцена.
Это правда.
В то время как, императорские войска сражаются с разбойниками, госпожа Ду и Благоуханная Весна находят убежище в гостинице в Ханчжоу. Госпожа Ду с изумлением видит свою дочь и решает, что это призрак. Но все три части души Линян соединились вместе, и она вновь стала девушкой из плоти и крови.
— Любая девушка надеется, что мать узнает и будет любить ее, даже если она умрет, превратится в призрак или сбежит из родительского дома, — сказала я.
— Да, эта прекрасная сцена наполнена цин, — сказал мой поэт. — В ней говорится о материнской любви. Остальные сцены, которые показывают сегодня… — Он с пренебрежительным видом вздернул подбородок. — Политика меня не интересует. В них слишком много ли, тебе не кажется? Мне куда больше нравятся сцены в саду.
Может, он смеется надо мной?
— Мэнмэй оживил Линян силой своей страсти, — проговорил он. — Его вера воскресила ее.
Его понимание оперы было так близко к тому, что думала я, что я осмелилась спросить:
— А ты бы сделал такое для меня?
— Конечно!
Он приблизился ко мне и заглянул мне в лицо. Его дыхание пахло мускусом и орхидеей. Мы оба чувствовали желание, и оно сделало тяжелым воздух между нами. Мне показалось, что мы сейчас поцелуемся, и я ждала, когда почувствую его губы на своих губах. Мое тело налилось кровью и желанием.
Я не двигалась, потому что не знала, что делать, и не понимала, чего он от меня ждет. Нет, это неправда. Он не ожидал, что я сделаю хоть что-нибудь, но когда он сделал шаг назад и посмотрел на меня глубокими черными глазами, я задрожала от желания.
Он был ненамного старше меня, но он был мужчиной и жил в большом мире. Наверняка он имел дело с женщинами из чайных домиков. Я часто слышала их голоса, плывущие над озером. Конечно, я казалась ему ребенком, и он обращался со мной как с маленькой девочкой. Он отошел подальше, чтобы я пришла в себя.
— Я никак не могу понять, счастливый у этой оперы конец или печальный? — задумчиво проговорил он.
Его слова заставили меня вздрогнуть. Сколько времени прошло с тех пор, как я пришла сюда? Наверное, он почувствовал мою тревогу, потому что добавил:
— Не беспокойся. Осталось еще несколько сцен. — Он поднял пион, который принес с собой, и положил его головку на другую ладонь.
— После императорских экзаменов Мэнмэй получает высшие оценки…
Мои ум и тело были далеки, очень далеки от того, что происходило на сцене, но я, хоть и с трудом, взяла себя в руки, потому что мне казалось, что незнакомец ждет от меня этого.
— Но когда он говорит губернатору Ду, что стал его зятем, его арестовывают, — подхватила я. Молодой человек улыбнулся, и я поняла, что все делаю правильно.
— Господин Ду приказывает обыскать Мэнмэя и…
— Стражники находят портрет, нарисованный Линян, — закончила я. — Губернатор Ду велит бить и пытать Мэнмэя. Он думает, что ученый осквернил могилу его дочери.
— Но Мэнмэй настаивает, что он вернул Линян из мира духов и что они поженились, — сказал он. — Губернатор Ду приходит в ярость и приказывает отрубить ему голову.
Запах пиона, который он держал в руках, кружил мне голову. Я вспомнила о том, что хотела сделать вчера вечером. Я взяла с балюстрады ветку ивы и медленно стала обходить его.
— Неужели история закончится так печально? — спросила я. — Героев пьесы приводят в императорский суд, чтобы они рассказали о своих горестях императору. — Я обошла вокруг незнакомца, остановилась на мгновение, чтобы посмотреть ему в глаза, а затем опять заскользила вокруг, касаясь листочками ивы его тела.
— Линян приводят к ее отцу, — хрипло сказал он, — но он не может поверить, что она жива, даже когда смотрит на нее.
— Этим великий поэт Тан Сяньцзу хотел показать, что ли делает мужчин ограниченными, — сказала я как можно тише, зная, что моему поэту придется сделать усилие, чтобы услышать меня.
— Но когда случается чудо, люди теряют способность мыслить разумно. — Он вздохнул, и я улыбнулась. — Губернатор настаивает на том, чтобы Линян прошла множество испытаний…
— Линян отбрасывает тень, а когда она идет под деревьями, на упавших лепестках отпечатываются следы.
— Правильно, — прошептала я. — И еще она отвечает на вопросы о семи чувствах: радости, гневе, горе, страхе, любви, ненависти и желании.
— А тебе приходилось испытывать эти чувства?
Я остановилась перед ним.
— Не все, — призналась я.
— Радость? — он поднес к моей щеке пион.
— Я испытала радость, проснувшись сегодня утром.
— Гнев?
— Я же говорила тебе, что у меня много недостатков, — ответила я.
Он гладил меня лепестками по щеке.
— Горе?
— Каждый год, когда мы отмечаем годовщину смерти моей бабушки.
— Но сама ты не испытывала горя, — заметил он, убрав цветок от моего лица и касаясь им моей руки.
— Страх?
Я подумала о том, что мне было страшно идти сюда, но я ответила:
— Никогда.
— Хорошо. — Он прижал пион к тыльной стороне моего запястья.
— Любовь?
Я не ответила, но ощущение цветка на моей коже заставило меня вздрогнуть. Он улыбнулся.
— Ненависть?
Я покачала головой. Мы оба знали, что я жила не так долго и видела не так много, чтобы ненавидеть кого-либо.
— Осталось только одно чувство, — юноша опять стал водить цветком по моей руке, затем убрал его и прикоснулся им рядом с моим ухом. Он медленно провел лепестками по моей шее, дошел до воротника и стал подниматься к горлу. — Желание?
Я перестала дышать.
— На твоем лице я вижу ответ, — тихо проговорил он.
Я почувствовала его губы у своего уха.
— Если бы мы поженились, — прошептал он, — мы бы не стали тратить время на чай и болтовню… — Он сделал шаг назад и окинул взглядом озеро. — Как бы я хотел… — Его голос дрогнул, и я видела, что это смутило его. В этот момент его чувства были так же глубоки, как мои. Он закашлялся, сглотнул и опять заговорил, как будто между нами ничего не произошло. Я вновь была на свободе, предоставлена сама себе.
— Я бы хотел, чтобы ты увидела мой дом. Он стоит на другом берегу озера, на горе Ушань.
— Это там, кажется? — спросила я, указывая на холм, который возвышался на другой стороне озера, напротив того места, где мы стояли.