— Таким образом, Тэллюа — это наследница Аспазии, Сапфо и прекрасной Дульцинеи Тобосской?
— И еще многое другое, а прежде всего — своенравный, хищный и прекрасный зверь, настоящее дитя пустыни. Только здесь и можно встретить такие сильные и яркие натуры.
— Вот видите, сколько кругом интересного: и в пустыне, оказывается, растут цветы!
Но лейтенант уже снова нахмурился.
— Да, пока их не растоптали наши сапоги…
Подумав немного, он добавляет:
— После обеда обязательно сходите в дуар под стены крепости. Я дам вам проводника.
— А что там интересного?
— Найдете сами. Минуту лейтенант стоял, погруженный в какие-то невеселые мысли, потом махнул рукой, уложил скрипку в футляр и повалился в кресло.
— Четыре месяца! Еще четыре месяца, — с отчаянием шептал он.
— Это — слабость! — строго сказал я.
— Нет! — закричал он, сверкнув глазами, движением головы отбросив назад кудрявые волосы и нагнувшись ко мне: — Вы сами, дорогой ван Эгмонт, сидели бы спокойно в грязной яме?
— Я попытался бы очистить ее.
— Сил не хватит! Нужно или бежать или привыкать. Третьего выхода нет: здесь слишком много любителей всяких гадостей, и чувствуют они себя прекрасно, этот мир — их мир, ими сотворен и им принадлежит! Они — сила! Что вы хотите от меня? Я написал несколько писем генерал-губернатору, он передал их нашему полковнику. Ну и что же? Меня вызвали и заявили, что я наношу вред интересам родины. Родина! Оказывается, Франция — это они, а я здесь — их слуга. Но я — не Сиф, мсье, нет! Бежать надо, вот что! Еще четыре месяца… Боже мой!..
Мы помолчали. Я думал о Лионеле. Его смутное юношеское томление по действию было мне так знакомо и так понятно… Пока оно было беспредметным: куда и как приложить силы — этого знать ему не дано. Он ошибся. Но ошибки — великий учитель для тех, кто ищет. И самое главное разочарование у’него впереди — во Франции. Это уж я знаю хорошо… По собственному опыту.
— Через страдание — к радости. Помните Бетховена и его великий пример. Важно задуматься в первый раз… потом жить без мысли станет невозможно. У вас есть голова и совесть — они выведут на настоящий путь, какими бы вы ни бродили путаными тропами, — сказал я, внутренне не веря в свои слова. Но зачем же раскрывать ему глаза, да еще здесь, в Сахаре?
Мы помолчали еще и еще.
— Так как же мне проехать в горы?
— Ах, да… горы… — Лионель встряхнулся. — После обеда найдете капрала моказни Саид ар-Рашида. Саид — араб, в прошлом приказчик магазина в Оране, хорошо говорит по-французски, знает местный язык и условия. Он вас проведет в дуар. Затем вместе с вашим денщиком — ведь негодяй Сиф дал вам денщика? Да? Хорошо! Так вот, с вашим мсье Свежестью он упакует все необходимое, и вы втроем отправитесь в горы, когда вздумаете. Еще лучше, если для охраны возьмете одного стрелка-сенегальца. Пусть все захватят оружие. С такими молодцами не пропадете. В горах найдете профессора Балли — это научный руководитель экспедиции, производящей в Хоггаре археологические раскопки и собирающей этнографические материалы. Профессор в высшей степени порядочный, приятный и интересный собеседник. От него вы узнаете массу нового.
— Но как найти его в горах?
— Поезжайте вместе с администратором экспедиции, графом де Рюга. Граф сейчас в крепости и собирается через два-три дня отправиться в горы. Диула! — крикнул лейтенант сенегальцу. — Пригласи мсье де Рюга! Я вас познакомлю.
— А это что за человек?
— Малоприятный, но интересный. Много путешествовал. Бывший офицер. У себя на родине он принимал участие в гражданской войне.
— На какой родине? Он не француз?
— Граф Лоренцо — русский.
Лоренцо — Лаврентий. Ах, так…
— Лоренцо Дамиано де Рюга? — спросил я.
— Вы раньше слышали это имя?
— В пути. От мсье Бонелли.
— Кто это?
Я объяснил.
— Да… да… вспоминаю. Ну этот Бонелли вряд ли знает графа хорошо — мсье де Рюга малодоступен для знакомств, совсем в традициях русских аристократов. Да вот и он сам.
В конце двора показалась долговязая фигура: набекрень парусиновая шляпа, защитная рубаха с засученными рукавами, короткие трусики и парусиновые туфли. Выцветшее платье подчеркивало темный загар тощих и длинных рук и ног, нелепо болтавшихся на ходу. «Донкихот в тропиках» — определил я.
Лейтенант знакомит нас, мы усаживаемся, вернее, ложимся в шезлонги на веранде. Опять появляется бесшумный сенегалец с бутылкой и стаканами, но на этот раз коньяку воздает должное один граф: отставив мизинчик, он весьма изящно берет тремя пальцами налитый доверху стаканчик и опрокидывает его в круглый рот — без глотка коньяк льется в графский желудок, как в бездонный кувшин. Лионель с отвращением глядит в небо, я рассказываю сущность моего дела. Мсье де Рюга в восторге. Посмотреть Хоггар? Великолепная идея! Профессор Балли и он к моим услугам! Когда мы выезжаем? Только через два-три дня. Однако это к лучшему — начинаются лунные ночи, мы отправимся вечером, утром будем у цели. Я увижу незабываемое зрелище — луну над Хоггаром! Я буду помнить его всю жизнь, да, да — всю жизнь! А сегодняшний дуар не стоит того, чтобы на него тратить время. Тем более что в горах меня ждет сюрприз. Да, да — приятный сюрприз: база экспедиции находится рядом со становищем одной замечательной девушки…
Лейтенант, искоса поглядывая на графа и пощипывая едва заметные усики, вставляет:
— Настолько замечательной, что экспедиции уважаемого графа суждено, очевидно, пребывать только рядом с ее шатром. Граф вспыхнул.
— Девушка стоит того, чтобы вы поспешили ради нее в горы, — с любезной улыбкой он оборачивается ко мне, даже не взглянув на офицера. — Я называю ее тем именем, которым она величает нашего уважаемого лейтенанта.
— А именно?
Словесная дуэль меня заинтересовала: образ незнакомой мне девушки становился все ярче и определеннее.
— «Цветок пустыни», — с ядовитой насмешкой декламирует де Рюга.
Теперь краснеет Лионель, он бормочет.
— Местный обычай… Хозяева поют в честь гостя приветственную песнь…
Глаза графа злобно блестят. Это были странные глаза на странном лице. Теперь Лаврентий Демьяныч уже не казался мне Донкихотом. Он им был и еще… я посмотрел на помятое, истасканное лицо, и еще немножко мелодраматическим актером… провинциальным Несчастливцевым в роли графа, и еще… немножко Мармеладовым, не успевшим пропить деньги экспедиции, и еще, еще… Что еще-то? Разве Грушницким, ставшим археологом? Я напряженно всматривался в такое, по своему выражению, сложное лицо, и что-то главное, самое главное ускользало от определения… Где я видел такие же лица? На кого он похож?!
Услужливая память развернула передо мной бесконечную портретную галерею лиц, виденных мной на пространстве от Урала до Кордельеров и от Шпицбергена до Сахары. Я слушал болтовню графа и напряженно всматривался в проходившие предо мной призраки… Где я видел такие лица — слабые и наглые, неуверенные и дерзкие… Таких людей с манерами больших господ и одновременно создававших впечатление, что если хорошенько топнуть ногой — они вытянут руки по швам? Не то, не то… Глаза — вот главное, вот ключ!
Водянистые глаза были мертвы, если не считать порочного и злого выражения, временами оживлявшего их тяжелый взгляд. Это были глаза человека, много раз смотревшего на свою смерть и стоявшего с оружием над еще теплым трупом. Нужно убить, много раз убить — и тогда глаза человека станут такими… И вдруг кавалькада призраков остановилась: вот они, вот они, эти лица! Балалаечники и танцоры, официанты и сутенеры из бывших русских поручиков контрразведок — облезлые, жалкие, с поджатыми хвостами, но недобитые — и потому волки, все еще волки! «Нет, — думал я, с любезной улыбкой слушая графа, — ты — не Донкихот, ты — побитый и ободранный волк! И с тобой надо быть поосторожней!»
И пока Лаврентий Демьяныч, видимо, выполняя вчерашнее задание, на все лады расписывал красоту Тэллюа, а
Лионель, отвернувшись, делал вид, что дремлет, я слушал и обдумывал. «Он не похож на графа… Де Рюга? Не помню такой французской или итальянской фамилии… но она могла быть. Ведь был же, например, де Рибас, строитель Одессы; его именем там названа главная улица, и сам я долго считал, что Дерибасовская произведена от семейной фамилии какого-то хохла Дерибаса. Дерибас… Дери-бас… де Рибас… де Рюга… Де-рюга… Дерюга… Дерюга? Ну, да — Дерюга! Лаврентий Демьяныч Дерюга! Лоренцо Дамиана де Рюга — это остроумный перевод и маленькая фальшь в транскрипции в придачу к липовому титулу: кто не встречал в судейских хрониках Парижа или Берлина фон Огурцовых и де Башмачкиных. Сомнений нет: эврика! Дерюга, и все!» — я не удержался и рассмеялся.
— Вижу, вы довольны находкой Тэллюа, — Дерюга поднялся и протянул мне руку.
— Нужно быть довольным всякой находкой, дорогой граф! Особенно, когда делаешь ее в пустыне!
После обеда я пошел было отдохнуть, но вдруг вспомнил слова Лионеля о дуаре. Подумал, вздохнул и поплелся искать капрала. В самом деле, Сахара — это мертвое царство солнца и жары, какой смысл смотреть ее вечером? Не уподобляться же мне Лейфу, который поставил памятник своей глупости, назвав заполярную и ледяную страну Гренландией, то есть зеленой, только потому, что он попал туда в дни коротенького арктического лета…
— Простите, мсье, — остановился вдруг капрал, когда мы уже направились к воротам. — Нам нужно захватить еще одного спутника.
Он рысцой побежал к офицерскому домику и вернулся с вертлявой белой собачкой.
— Это — Коко, любимец господина младшего лейтенанта де Рэоля. Мсье де Рэоль желает, чтобы Коко водили иногда за стены прогуляться.
В руке у капрала болтались на шелковых ленточках щегольские ботиночки для грудного младенца — пара красных и пара желтых. Саид присел, пыхтя и обливаясь потом, стал надевать на собачьи лапки обувь.
— Зачем? Ведь будет тяжело идти!
— Конечно, на солнцепеке песок такой горячий, что собачка обожжет лапки. Без ботинок Коко и сам не пойдет, он уже ученый.