Андреев покачал головой.
— Нельзя. Отец Николай — женщина в штанах, ему нужен грубый и сильный мужчина! Заметили плечи и руки у этого животного? Как раз то, что надо! — дополнил Андреев.
— И это не все. Слышали фамилию? Басюк! Это бандеро-вец. Отец Николай совмещает приятное с полезным.
— Он сексот?
— Конечно. Разрабатывает бандеровцев.
— Откуда вы знаете?
— Сужу по выбору его знакомств. Он притерся к бандеров-цам, уже удачно вкрался в их замкнутую среду. Москаля туда не пустят из ненависти, наших украинцев западные украинцы считают предателями и презирают. У паринте Никулаэ все преимущества — он румын, бывший собрат по оружию. От этой безмозглой скотины Николай Николаевич выведает все, что нужно оперу!
— Так зачем же вы дали освобождение? — блеснула глазами Анечка.
— Я не защищаю бандеровцев. Пусть они заботятся о себе сами. Надеюсь, когда-нибудь они отрубят отцу Николаю голову! И будут правы!
Мои надежды не сбылись: отец Николай был слишком осмотрителен и хитер. О нем следует рассказать подробнее.
Николай Николаевич Тихонов родился предприимчивым человеком. Сделавшись православным священником в небогатом приходе на Бессарабщине, он обдумал все возможности выдвинуться и пришел к заключению, что у него для продажи нет ничего, кроме русской национальности и православия, а посему предпринял удачный стратегический маневр: обратился к главе румынской церкви в Бухаресте с тщательно разработанным и документированным проектом решительной румынизации русской православной церкви в Бессарабии.
Это было давнишней мечтой руководителей румынской православной церкви, для которых русские попы являлись бельмом на глазу. Вопрос этот имел и немалое политическое значение: русскому населению Бессарабии своя особая церковь напоминала об их матери-России, и церковная румынизация тут сыграла бы роль последнего звена в политической румынизации этой богатейшей области, где после первой мировой войны и присоединения к Румынии еще продолжали удерживаться русский язык и русское самосознание. Выкорчевать их и предлагал молодой русский священник, пламенный румынский патриот и восторженный поклонник правящего королевского дома.
Удочка была закинута удачно. Отца Николая вызвали в Бухарест, совершили обряд переподчинения новым духовным пастырем, и он ретиво принялся за дело: на деньги своих румынских хозяев повел в русских церковных приходах горячую, умную и настойчивую агитацию за румынизацию. Молодость, бледное лицо с горящими черными глазами, вдохновенное красноречие, наконец, истинно русское происхождение, — все это вкупе с румынскими деньгами двинуло дело вперед. Отца Николая приблизили ко двору и назначили одним из воспитателей королевича Михая. Именно тогда хитрую голову молодого паринтеле посетила еще одна соблазнительная мысль — найти хозяев побогаче и выйти с Балканского полуострова на мировые пути, которые, как говорят, все ведут в Рим. Для этого нужно было совершить еще одно предательство.
Отец Николай загрустил, зачах и объявил, что он не может дольше жить, не поклонившись гробу господню в Иерусалиме, ибо в последние месяцы ему, по господнему велению, святые места являются во сне, и даже дважды он видел сияние, якобы напоминающее архангела Михаила, поражающего огненным копьем всех нечестивых.
Получив кругленькую сумму, отец Николай отправился в Иерусалим. Там денно и нощно лежал ниц на Голгофе, тщательно обдумывая речь, которую произнесет в скором времени. Во главе группы исступленных фанатиков он на коленях прополз весь Скорбный Путь и был замечен: за рвение отец настоятель православного монастырского подворья благословил молодого румынского подвижника большим черным крестом из кипарисового дерева, росшего когда-то на горе Гефсиманской.
В Суслово отец Николай показал мне свою фотографию того времени — неземной, строгий, бледный, в черной рясе, он снят на фоне висящего на белой стене черного креста, снят так, что фокус аппарата направлен на большие горящие глаза и узкую женственно белую руку, а все остальное как бы расплывается в тумане и виден только склоняющийся над ним Спаситель. Фотография была чудесная.
На обратном пути из святых мест преподобный отец незаметно юркнул в Рим, где перед кардиналом Курии и заведующим отделом православной церкви произнес испепеляющую речь: он потребовал помощи в святом деле католизации всей румынской православной церкви, то есть навязывания ей унии с Римом! Это был великолепный ход, но даже для Рима такой лакомый кусок был не по глотке. Предателя обласкали, одарили, заметили, но отпустили пока что с миром. Зацепиться в Риме паринте Никулаэ не смог. В Бухаресте, однако, обо всем своевременно пронюхали и устроили неудачнику крепенькую головомойку. Сутками он простаивал на коленях, неделями и месяцами в каком-то дальнем монастыре замаливал свой грех, который, как выяснилось, был ничем иным, как дьявольским искушением, ибо тогда во сне парин-теле все спутал и не сумел распознать сатану в образе архангела господня.
Делишки пошатнулись, но ловкость отца Николая и в Бухаресте была отмечена. Поэтому, когда началась война, румынская армия заняла Одессщину до Днепра и объявила ее присоединенной к Румынии областью, то о проекте отца Николая вспомнили и в Одессу снарядили большую группу духовных лиц во главе со стареньким епископом для румыниза-ции русского и украинского населения, а секретарем группы назначили отца Николая.
Я не могу повторить веселый рассказ святого подвижника о его приключениях в Одессе — это материал для отдельной книги. Я покатывался со смеху, слушая Николая Николаевича и в то же самое время дивился красочности времени, в котором нам довелось жить. Особая глава — это осуществление замысла найти дореволюционных собственников земли на Днепре, на которой был выстроен Днепрогэс с тем, чтобы предъявить немцам документы на право владения этим сооружением или, по крайней мере, содрать с союзников крупную сумму в качестве отступного. Это материал для серии потрясающих трагикомических фильмов, где сквозь добродушный смех и кровавые гримасы зритель увидел бы лик нашего воистину великого и грозного времени. Потом Советская Армия смела гитлеровцев и их румынских приспешников. Святые отцы так долго ссорились, считая награбленное, что фронт незаметно подкатился к городу Одессе. В панике румынские захватчики бросились наутек и с ними в нескольких машинах и группа по румынизации русской православной церкви. Мешок с золотыми вещами взял себе на колени сам епископ. Он страдал недержанием мочи и требовал остановок в самых неподходящих местах и моментах. Однажды во время остановки пули партизан засвистели над их головами, поднялась невероятная паника и старичок забыл мешок с добычей за кустом, где он присел на минутку.
— Я могу вытерпеть все, Дмитрий Александрович, — патетически воскликнул Николай Николаевич, — все, понимаете, решительно все, но вынести мысль о потере денег я не мог. Когда она обнаружилась, я вышвырнул старого осла из машины и приказал шоферу гнать обратно, пообещав ему полкило золота. Мы тронулись и минут через десять были схвачены мужичьем, прежде чем я успел положить руки на роковой мешок!
В Сибири Николай Николаевич удивительно быстро приспособился к обстановке. Он понял, какие пружины тут двигают жизнью и где находятся рычаги управления. Многим позднее, отсидев три года одиночки за отказ от амнистии, я был направлен не в трудовой лагерь, а в спецлагерь, а именно — в Озерлаг. Там, как всегда, попал в штрафники и несколько раз меня перебрасывали с одного лагпункта на другой. И тут-то я и натолкнулся на следы Николая Николаевича: из священника он уже стал врачом, не задумываясь лечил тысячи людей и крепко держал их в руках с помощью основного рычага управления — Оперчекистской части. Опираясь на оперов, он не только «лечил», но и грабил заключенных, среди которых в Озерлаге были сотни доставленных с Запада богатых немцев, австрийцев, венгров, чехов и поляков — людей, прихвативших с собой ценные вещи.
Николай Николаевич рассматривал зоны, в которых работал, как свои вотчины, и доносами оперу устранял всех назначаемых туда настоящих врачей. На 043-м лагпункте мне рассказывали очевидцы его освобождения: он не вышел на свободу, а выехал на грузовике, где были сложены горой 23 чемодана награбленных вещей!
Недаром Иисус сказал: «Кесарево — кесарю», и на фронтоне Исаакиевского собора неспроста золотыми буквами начертано: «Силою твоею да возвеселится царь».
Мы уже закончили завтрак, когда Галька неожиданно отворила дверь и с порога сказала:
— Рабочие бригады вернулись в зону! Приказ работягам ждать в бараках, а медсанчасти и штабу — на рабочих местах. Анна Михайловна, смывайся отселева!
Анечка работала теперь в штабе. Ее дочь Лина прислала ей платье из цветного шелкового полотна и белые босоножки. Из раздатчицы воды в бане и наследницы Чемберлена на молочном заводе она превратилась в штабистку, вошла в привилегированную касту и вдобавок стала самой хорошенькой и модной молодой дамой зоны, то есть, иными словами, стала объектом лютой зависти и ненависти всех дам. Но теперь добраться до нее было нелегко: у нее кончался срок, приближалась бесконвойка, а интеллигентные бесконвойные лагерницы начальству нужны позарез. Этап ей не угрожал. Когда Анечка, гордо отбросив со лба белоснежную прядь, встала и вышла, то Севочка проводил ее глазами и сказал:
— Вот мой идеал, дядя Дима. Вы счастливец. В лагере или на воле лучшей жены для себя я бы не хотел…
Андреев, живший с толстухой Мухиной, надулся.
— А почему вернули работяг? Что случилось? — буркнул он. Но Севочка не ответил, только опустил голову на руки и задумался. Я сделал закрутку и закурил в ожидании.
Не могу без сердечной симпатии вспомнить Севочку. Высокий, стройный, подтянутый, он и Майстрах даже в лагере выглядели, как кадровые офицеры. Севочка попал в плен вместе со всей дивизией в первые недели войны, но бежал на рывок, когда огромная колонна военнопленных проходила через небольшой город. Потом окольными путями вернулся в родной Минск и устроился зубным техником в поликлинике — лить коронки и протезы он научился у своего дяди. Вскоре установился контакте подпольщиками-партизанами. Командир партизанской группы сказал ему: «Оставайся на месте и будь нашей точкой связи. К тому же я тебе доверяю самое ценное, что имею — невесту. Береги ее». Севочка дал слово. Он был бесстрашным связистом и нежно заботился о девушке, так нежно, что в конце концов женился на ней. К этому времени пришли наши. Разъяренный подпольщик сдал «изменника» в СМЕРШ, и Севочка получил четвертак. Жена переженилась и стала супругой орденоносного героя, а Севочка отправился кончать жизнь в Сибири, потому что на допросе выяснилось, что ревнивец оклеветал его, и на нервной почве у него началась быстро растущая язва желудка. Он существовал только потому, что Бульский в целях наживы сделал рекламу своему протезисту по всей округе и в продуктах пока что особой нужны не было, хотя голод для больного язвой желудка не вреднее, чем картофельные оладьи. Про