— Всякий п-пир имеет свою цель, — возгласил его величество. — Теперь мы подошли к цели нашего пира.
Джон увидел, как королева наклонилась к Лукреции и что-то шепнула ей на ухо. Но черты девушки хранили застывшее выражение, непроницаемое и отчужденное.
— Счастлив тот п-правитель, которому служат такие люди, как сэр Уильям и сэр Гектор, — громко продолжал король. — Дома Фримантлов и Кэллоков — одни из древнейших в стране и с незапамятных времен хранили верность Короне. Королевская власть безраздельна. При делении она растворяется, как соль в воде. Наше слово всегда имело силу нерушимого обета. Т-теперь мы прибыли в Долину Бакленд, дабы благословить другой обет.
Венценосный гость поднялся на ноги, и вместе с ним разом встали все, кто находился в Большом зале. Джон отступил назад, когда король простер одну руку к Пирсу, а другую, потянувшись через королеву, — к Лукреции. Теперь Джон мог спокойно разглядывать девушку. Но она неподвижно смотрела прямо перед собой, с бесстрастным, как маска, лицом. Потом вдруг эта маска на мгновение соскользнула, и под ней мелькнуло в точности такое выражение, какое Джон видел у Лукреции пять лет назад в Солнечной галерее: словно она опять оказалась в западне, где ее вот-вот обнаружат.
— Лукреция, леди Фримантл, и Пирс, лорд Форэм и Артуа! — звучно произнес монарх. — Я, Карл Первый, король Англии, Шотландии и Ирландии, даю свое благословение и разрешение на этот союз. Пусть он будет со всей торжественностью отпразднован в Долине Бакленд, и пусть в славный день бракосочетания все празднующие восседают с нами здесь за пиршественными столами. — Под нарастающий шум аплодисментов король повернулся к Джону. — А брачный пир пусть приготовит этот молодой повар.
Дички, или кислицы, нам дает буйно растущее дерево, чьи верхние ветви напоминают аистово гнездо или плохо разложенный костер. Пепины, пармены и женеты можно есть прямо с веток. А попробуйте сырой дичок, и он окажется кислым, как невеста, идущая под венец противно своей воле. Но если такой плод медленно запечь, он чудесным образом приобретет сладость.
Соберите лучшие плоды с лесной или райской яблони в ясный холодный день. Чтобы сохранить на зиму, заверните в листья папоротника и сложите в плетеную корзину. А коли хотите приготовить по моему совету, поместите в духовую печь, горячую настолько, чтобы к стенке можно было на миг прижать ладонь. Оставьте там дички на всю ночь, а с утра вытащите, осторожно поддевая пекарской лопаткой. Внутренность у них размякнет и станет густоты горохового супа. Проколите кожицу, чтобы пар вышел.
Затем возьмите холодные сливки, теплый мед и приставную лестницу. Взберитесь на лестницу и вылейте мед со сливками подобием водопада в котелок гасконского вина, стоящий на полу. Пускай смесь вспенится, чем выше, тем лучше. Взбивайте подслащенные сливки, пока на поверхности не образуются мягкие, тающие гребешки.
Печеное яблоко не келькешоска и не изысканный деликатес. Уложите приготовленную кислицу на тарелку со всей аккуратностью и облейте сверху взбитыми сливками. Соедините одно и другое вместе, дабы горячий состав яблока встретился с холодом. Как сказал поэт:
Моих медвяных сливок сладкий дар,
Чтоб остудить кислицы нежной жар…
Это весьма благотворное блюдо, и наиболее пользительно оно для того, чей горький нрав надобно подсластить, или для того, чью горячность требуется остудить. Или для них обоих.
Повара и поварята толпились вокруг него, радостно смеясь, одобрительно восклицая, хлопая по спине. Мистер Банс преподнес Джону кружку эля:
— Подумать только, Джон! Брачный пир! Нужно заказать у мастера Пейлвика побольше соли.
— Соли будет сколько пожелаете, — пообещал Генри с другого конца кухни.
Джон хлебал эль под многоголосый хор поздравлений. Даже мистер Вэниан признал, что Джон показал себя толковым работником. Потом сквозь толпу пробрался Сковелл и призвал всех к тишине.
— Джон Сатурналл молодчина! — возгласил главный повар. — Гордость нашей кухни! — Потом он повернулся к Джону. — Я усомнился в нем, и зря. Настоящий повар не ведает сомнений. Вот чему он научил нас сегодня. И он удостоился заслуженной награды.
Под одобрительные возгласы, разнесшиеся эхом по сводчатому помещению, Сковелл протянул Джону руку, и после минутного колебания юноша крепко пожал ее.
— За кухню! — крикнул он. — За мастера Сковелла! За всех нас!
Все выпили. Колин и Льюк выкатили вторую бочку, и повара сгрудились вокруг нее.
— А где Коук? — спросил Джон у Филипа.
— Сбежал, — ответил Филип. — Сковелл нашел у него соль в поясном мешочке. У Коука на роже все было написано…
Шатры сдулись и осели на землю. Конюхи запрягли или оседлали лошадей. Постепенное отбытие двора было настолько же будничным, насколько торжественным было прибытие. Когда последний отряд королевских слуг прорысил по аллее и скрылся за воротами, Джона вызвали к Сковеллу. Войдя в комнату, он увидел дородную женщину с тяжелой связкой ключей на поясе. Она повернулась к нему, звякнув ключами, и Джон узнал домоправительницу миссис Гардинер.
— Так это и есть сын Сюзанны Сандалл?
Юноша утвердительно кивнул.
— Она его сюда и прислала, — сказал Сковелл, стоявший у очага.
Джон неловко переминался с ноги на ногу, пока миссис Гардинер оценивающе рассматривала его.
— Ты похож на мать, — наконец одобрительно заметила она. — Хорошая была женщина. Значит, теперь сын Сюзанны будет готовить пир по случаю бракосочетания ее светлости.
— Очень на это надеемся, — промолвил Сковелл.
Домоправительница обвела взглядом комнату:
— Я не была здесь с той самой ночи. Помните, мастер Сковелл, как мы с вами выдворили из усадьбы сороку-воровку? Сколько уже лет прошло?
Сорока-воровка. Джон навострил слух.
— Одиннадцать, — коротко ответил Сковелл и повернулся к висящему над огнем котелку.
— Шуму-то было! — продолжала миссис Гардинер. — Вот же негодяй!
Она воззрилась на дверь в нише, словно ожидая, что упомянутый негодяй, кем бы он ни был, сию минуту выскочит оттуда. Казалось, домоправительница собралась разразиться очередным потоком восклицаний, но потом передумала: опять перевела острые, проницательные глаза на Джона и прищурилась.
— Подумать только, сын Сюзанны Сандалл! — проговорила она удивленным тоном, с любопытством всматриваясь в него. — Ты уже совсем взрослый.
— Мне семнадцать, — нарушил затянувшуюся паузу юноша.
— И теперь ты будешь готовить брачный пир для той, которая появилась на свет при помощи твоей матушки. — Она немного помолчала и добавила: — Когда ее светлость образумится.
Джон переводил взгляд с главного повара на домоправительницу.
— У миссис Гардинер поручение для тебя, — сообщил Сковелл.
— Нет! — выкрикнула Лукреция.
— Миледи, завет Фримантлов не досужая бабья выдумка, — терпеливо объяснял мистер Паунси. — А клятва, принесенная Богу. Ваш собственный предок заключил соглашение…
— Я прекрасно знаю эту историю.
— В таком случае ваша светлость равно прекрасно осознаёт, какой опасности она подвергает Бакленд своими нынешними… гм… сомнениями…
— …выходить ли замуж за Пирса Кэллока? Да какие тут сомнения, когда меня от него с души воротит!
— Ваш союз угоден его величеству.
— Это воля моего деспотичного отца!
— Он всего лишь хочет, чтобы род Фримантлов продолжался.
Джемма, сидевшая с миской похлебки на верхней ступеньке лестницы, слушала, как за закрытой дверью журчит голос мистера Паунси, то возвышаясь, то понижаясь. Терпеливые уговоры продолжались уже битый час. Потом раздался голос Поул, резкий и строгий. А вот это зря, подумала Джемма. И точно, почти сразу сердитую речь гувернантки прервал громкий стук от падения какого-то тяжелого предмета, и мгновение спустя дверь распахнулась.
— Вон отсюда! — провизжала Лукреция. — Вон, оба!
Раскрасневшийся мистер Паунси быстро зашагал прочь по коридору, за ним посеменила оскорбленная Поул. Джемма с надеждой подняла глаза, но дверь с грохотом захлопнулась.
Она помогла своей госпоже смыть пудру и румяна, сколупнула мушку со щеки. А когда стала снимать с нее тяжелое шелковое платье, Лукреция вдруг разразилась горькими рыданиями, которые, казалось, исходили из самых недр ее существа.
— Ни за что! — прорыдала она. — Никогда!
Джемма уже и не помнила, когда в последний раз видела Лукрецию плачущей. Сейчас, уныло созерцая миску с остывшей похлебкой, она слышала за закрытой дверью треск разрываемой ткани. Простыни? Перед ее мысленным взором возникла связанная из простыней веревка, спущенная из окна в сад. Когда шум прекратился, Джемма поднялась на ноги и тихонько постучалась.
— Люси?
— Убирайтесь прочь.
— Люси, это я, Джемма.
Послышался скрип кресла. Дверь отворилась.
На сундуке лежало обезглавленное туловище. Рядом свешивалась пара ног. Другие истерзанные останки валялись около сундука. Леди Белоножка была разодрана на две части. Леди Курослепа тоже. От Леди Шелковласки остались одни клочья, а от леди Плошечки даже клочьев не осталось. Но самое ужасное было разбросано по полу. Сквозь пелену опилочной пыли Джемма уставилась на изорванные и скомканные листки, исписанные знакомым почерком:
— Ах, Люси!
Джемма торопливо поставила миску на комод и подняла из-под ног обрывок страницы.
Моих медвяных сливок сладкий дар,
Чтоб остудить кислицы нежной жар…
Она опустилась на колени и принялась собирать листки. Бросив взгляд в открытый одежный сундук, девушка увидела ворох серебристо-голубого шелка. Хорошо хоть платье не пострадало.
— Миссис Гардинер велела принести тебе похлебку, — вставая на ноги, сказала Джемма.