Сама Лукреция безучастно смотрела в окно, или прихорашивалась за туалетным столиком, или с притворным энтузиазмом вышивала кривыми стежками. Через час, по ощущениям похожий на все три, когда у него уже отваливались руки и урчало в животе, колокольный звон, возвещавший о конце обеда, разрешал Джону вернуться в кухню.
— Жидкие кашки и супчики, — посоветовал Генри Пейлвик. — Мастер Сковелл стряпал их для нее в детстве. Правда, она так и не съела ни ложки.
— Сладкая пшенка на молоке с корицей, — со знанием дела предложил Альф. — Или цукаты. Или похлебка. Сестренка для меня всегда готовила.
Ломтики оленины, сваренной на медленном огне, возвратились вниз нетронутыми. Рыбное рагу и дрожащий пудинг с изюмом, медом и шафраном были презрительно отвергнуты. Шли дни. Когда Джона сопровождала миссис Гардинер, он вспоминал, как домоправительница пытливо разглядывала его в комнате Сковелла и чудной разговор про «сороку-воровку». Но гулкая тишина незнакомых коридоров не располагала к расспросам, и в последнее время Джон чаще шел через Большой зал и поднимался по лестнице к покоям Лукреции в сопровождении Фэншоу и Поул.
Гувернантка и клерк-секретарь явно питали друг к другу нежные чувства. При встречах они держались, по обыкновению, официально, но Джон краем глаза замечал, как они украдкой переглядываются у него за спиной и обмениваются слабыми улыбками. Их реплики стали более продуманными и осторожными. В день, когда миссис Поул позволила тонкому завитку выбиться из строгой тугой прически, мистер Фэншоу откашлялся и обратился к ней:
— Миссис Поул, можно вас на пару слов наедине?
Гувернантка и клерк-секретарь удалились в коридор и стали перешептываться. Закончив разговор, они вернулись и заняли свои места по обеим сторонам от Джона.
Они вышли и на следующий день и отошли еще дальше за пределы слышимости. Вскоре их свидания стали происходить в самом конце коридора, а потом и вовсе на лестнице. Под конец лишь приглушенные всплески сдавленного смеха изредка долетали до комнаты.
Джон оставался стоять там, как часовой. У него ныли руки, каждый вздох казался неестественно громким в тишине. Он торчал с подносом у двери, считая секунды, оставшиеся до освобождения, а Лукреция сидела перед трюмо, делая вид, будто вышивает.
Все-таки зря он не сказал Паунси про хлеб, как советовал Филип, сокрушался Джон изо дня в день. Надо было тогда схватить и торжествующе показать всем надкушенный ломоть, словно трофей. Теперь возможность упущена. Ну с какой стати ему жалеть и покрывать Лукрецию, когда она в свое время с такой готовностью выдала его преследователям? Он повел себя как дурак, и это еще мягко сказано. Потом, в один прекрасный день, когда Джон стоял перед ней, уныло уставившись на поднос, где стыли паштеты, увядали бланшированные зеленые овощи и засыхал толстой темной коркой соус, Лукреция вдруг нарушила молчание:
— Ты не сказал им.
Он даже вздрогнул от неожиданности. Лукреция подняла глаза от шитья, Джон видел ее бледное лицо в зеркале. Девушка указала взглядом на кровать, под которой когда-то лежал ломтик суржевого хлеба:
— Ты мог доложить мистеру Паунси и потребовать свое вознаграждение.
Джон покосился через плечо в коридор.
— Они не услышат, — усмехнулась Лукреция.
— Мне не обещано никакого вознаграждения.
Она фыркнула:
— Ты их послушное орудие.
— Я повар, — возразил Джон, — ваша светлость.
— Да неужели? — насмешливо уронила она.
— Я ваш повар.
— Я тебе не верю.
Кровь прилила к щекам Джона.
— Я вам докажу, — раздраженно пообещал он, — ваша светлость.
Лукреция опять презрительно фыркнула и вернулась к своей вышивке, решительно проткнув ткань иголкой.
На следующий день Поул заглянула под крышку подноса и нахмурилась:
— Не слишком ли это простая пища для ее светлости?
Джон принял недоуменный вид:
— Мне подумалось, что именно простая пища сможет возбудить аппетит у ее светлости.
— И не слишком ли грубая? — продолжала Поул.
— Именно грубая пища наиболее сытна и полезна, миссис Поул. Мы в кухне едим такую с превеликим удовольствием.
На подносе лежала коврига суржевого хлеба. Миссис Поул с сомнением разглядывала темно-коричневую буханку.
— Ну хорошо, — наконец кивнула она.
Ключ проскрежетал в замке, и Джон, Поул и Фэншоу вошли. Лукреция сидела за столом, не обращая на них внимания. На сей раз гувернантка и клерк-секретарь не пробыли в комнате и минуты, как мистер Фэншоу обратился к даме со своей обычной просьбой «выйти на пару слов». Джон подождал, когда они удалятся за пределы слышимости.
— Суржевый хлеб, ваша светлость, — доложил он и после паузы добавил: — И тушеное мясо.
Лукреция вскинула взгляд:
— Тушеное мясо? — Она посмотрела на ковригу.
— Тушеная говядина, — уточнил Джон. — С пряными травами и клецками.
На высокомерном лице девушки мелькнуло любопытство.
— Какая… тушеная говядина?
Поставив поднос на стол, Джон осторожно оторвал верхнюю корку — под ней оказалась тестяная коробочка, выпеченная из ржаной муки. Извлекши ее из ковриги, он взломал ложкой хрустящую крышку, и из-под нее выплыл клуб ароматного пара. Горячие темные соки излились наружу, закручиваясь вокруг рассыпчатых кусков темно-красного мяса. Лукреция зачарованно уставилась на блестящую полупрозрачную подливу. Потом подозрительно взглянула на Джона:
— Что за уловка такая?
Труднее всего было заключить холодное тушеное мясо в оболочку из грубого ржаного теста. Потом он тщательно защипил края и проткнул в крышке дырочку, чтобы тестяная коробочка не лопнула при нагревании. Джон переворачивал свое творение в духовой печи каждые несколько минут, и в конце концов тесто пропеклось. Он заделал отверстие в крышке и взялся за ковригу: вырезал снизу круглое отверстие и выковырял из нее весь мякиш. Симеон с аппетитом уничтожил улики по его просьбе. Теперь Джон смотрел, как трепещут ноздри Лукреции. С лестницы еле слышно доносились голоса Поул и Фэншоу. Подозрительность девушки сменилась растерянностью.
— Они же узнают, что ты принес это.
Джон пожал плечами.
— Что ты пытался их обмануть.
Он опять пожал плечами.
— Ты потеряешь место. Тебя выгонят.
Он в упор взглянул на нее:
— Не выгонят, если вы съедите.
Несколько мгновений Лукреция пристально смотрела на нежное, тающее мясо в блестящем соусе, потом перевела глаза на темноволосого юношу:
— Но почему?
Вместо ответа, он протянул ей ложку.
Питер Перз, Адам, Альф и Джед Скантлбери смеялись и хлопали Джона по спине. Симеон ликовал столь громко, что ему велели заткнуться. Остальные толпились вокруг и радостно стучали кулаками по столу, отчего кухонные лопатки и тесторезки на нем подпрыгивали.
— Она все умяла в два счета, — повторил Джон.
Питер восхищенно кивнул:
— Когда ты скажешь Паунси?
— О, скоро, — небрежно бросил Джон. — Сперва скормлю ей еще пару-другую обедов.
Все одобрительно закивали, один только Филип нахмурился:
— Если тебя не поймают прежде.
Джон ухмыльнулся:
— Ну это вряд ли.
На следующий день миссис Поул разглядывала румяную крышку тестяной корзинки. Потом пухлый пирог с яблоками. Затем Джон представил взору гувернантки горку жареного пастернака, а еще днем позже — хлебный пудинг. По своем возвращении в комнату миссис Поул обнаруживала крышку тестяной корзинки невзломанной, яблочный пирог нетронутым, а коричневую поверхность хлебного пудинга целой-целехонькой.
— Наверное, нужно все-таки готовить пищу поизысканнее, — предположила Поул в коридоре, и Джон серьезно кивнул.
Назавтра тонкие дольки яблок-парменов поднимались подобием крохотных парусов над хрусткой тестяной сеткой, украшенные все до одной флагами, представляющими собой густые мазки корицы с сахаром. Поул одобрительно рассматривала пеструю флотилию. Лукреция у нее за спиной поджала губы, заметил Джон.
Поначалу девушка держалась настороженно и принимала его подношения с подозрительным видом. Но изо дня в день она ела все охотнее. Он по-прежнему ждал в молчании. Но теперь поднос не казался тяжелым. И молчание не тяготило. И минуты летели быстро, а не ползли еле-еле, как раньше. Не раз и не два Джон вздрагивал от неожиданности, заслышав колокол, возвещающий о конце обеда.
— Ни единой крошки, — пробормотал он, когда Лукреция отправила в рот последнее из крохотных пирожных, тайком пронесенных к ней сегодня.
Она подняла на него глаза:
— Ты находишь мой голод забавным, Джон Сатурналл.
— Ничей голод не забавен, ваша светлость.
Из коридора доносилось приглушенное хихиканье Поул и невнятный голос Фэншоу, бубнящий на низких тонах.
— Но почему? — спросила Лукреция. — Почему ты меня кормишь?
— Я говорил вам. Я повар, ваша светлость. Ваш повар, по воле мистера Паунси.
— У вас там в кухне дружное братство, да? Джемма рассказывала.
— Да, леди Лукреция.
— Ты мог бы снова вернуться к своим товарищам. Если бы ты рассказал все мистеру Паунси, тебе больше не пришлось бы меня обслуживать.
Джон пожал плечами, словно речь шла о совершенном пустяке. Но Лукреция не сводила с него пристального взгляда:
— Так ведь?
— Да, — неохотно согласился Джон. — Не пришлось бы.
— Но ты все-таки обслуживаешь.
Она вопросительно смотрела на него. Все твои блюда служат доказательством твоего мастерства, сказал бы Сковелл. И этой причины достаточно, чтобы их стряпать. Повар должен готовить для всех, добавила бы мать. Даже для дочери хозяина поместья Бакленд. В голове Джона теснились и другие возможные ответы, и среди них был один, который он ощущал как нежный аромат, тонущий в сумбурных потоках запахов попроще и погрубее. В комнате сгустилось неловкое молчание.
— Таков мой выбор, — наконец промолвил он.
— Прямо как в старые добрые времена, — сказал мистер Банс, когда застал Джона за приготовлением очередного обманного блюда. — Тогда рыбью икру, бывало, окрашивали в зеленый цвет и подавали под видом горошка. Или рубили сырую печень на тонкие полоски и бросали их на горячие отбивные. Выглядело, будто из мяса выползают черви. В старину повара умели чему угодно придать какой угодно вид.