Зимою [Учемского] монастыря игумен Гедеон послал его, Иосафа, с монахом того монастыря Макарием в Москву для сбирания в церковное строение денег, и оныи Иосаф со оным монахом в Москву пришел, и ‹…› с показанным монахом Макарием ходили они к обедне в церковь Николая Чудотворца, что за Яузою, на Болвановке, и в тои церкви случилось быть тои же церкви прихожанину и купецкому человеку Прокофею Лупкину, про которого тоя ж Николаевскои богодельни нищая Анна Григорьева сказала, что он, Лупкин, человек милостивои, и они де тогда из церкви пошед за ним, просили милостыни, также и вкладу во онои монастырь, и он де, Лупкин, взял их к себе на двор, и накормил, и дал им в монастырь вкладу два рубля, и велел им у себя ночевать[111].
Мы видим, что нищие из богадельни отзывались о Лупкине как о «человеке милостивом» и что он был готов жертвовать на монастыри.
В 1732 году, до начала преследования христовщины и при жизни Лупкина, члены московской общине христоверов собирались в кельях Ивановского монастыря или в частных домах, одним из которых был дом Прокопия Лупкина в Нижних Садовниках в Москве.
Собрания носили разный характер – были дневные трапезы и ночные моления. Регламентация времени и места собрания входили в функции хозяев дома. На почетных местах (под иконами, в красном углу избы) садились хозяева и люди, которых почитали «богомудрыми», наставники. Они же могли толковать пророчества. Возглавлять собрание могли несколько человек и не обязательно хозяева дома или кельи. Например, собраниях в московском доме Лупкина иногда проходили без самого Лупкина – его возглавляла бывшая жена Лупкина старица московского Ивановского монастыря Анна и старец Чудова монастыря Иоасаф Семенов. Порядок собрания был таким:
Засветя свечу перед образом, молились Богу, и, помолясь с четверть часу, сели по лавкам; а старец Иоасаф и старица Анна сидели в переднем углу. И по их приказу пели молитвы: «Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, Дух Святый, помилуй нас» да стих «Царю Небесный»; и во время пения оная старица Анна трепеталась и оттрепетавшись, вертелась вкруг с час и говорила тихо… И повертевшись, села по-прежнему на лавку, а потом после нее вертелся старец Иоасаф и говорил всем, чтоб на пути Божием стояли крепко и заповеди б Божии, так же и чистоту душевную и телесную, хранили…, и по тем его словам они все исполнять обещались… А потом оный старец Иоасаф раздавал им всем ржаного хлеба небольшими кусочками и говорил, чтоб они тот хлеб принимали вместо дара Божия; и они от того старца тот хлеб принимая, ели и запивали квасом[112].
Ночью проходили молитвенные собрания христоверов, включавшие пение Иисусовой молитвы «на гласы», пение духовных стихов, чтение церковных молитв, практику «хождения вкруг», которая нередко сопровождалась самобичеваниями, и пророчества. Ночные собрания также нередко заканчивались трапезой. Кроме собственно обеда в показаниях членов общины упоминается раздача на собрании нарезанного кусочками хлеба и кваса или воды. Эта практика следствием 1733 года сразу была отождествлена с причастием, хотя, по-видимому, смысл ее был, скорее, паралитургический, не сакральный, а поминальный, который можно сопоставлять с монастырскими братчинами, чином о панагии и другими традициями, в которых мы видим сочетание трапезы и духовных стихов.
Днем хозяин дома устраивал обеды, на которые приглашал монахов и монахинь московских монастырей, странников и нищих, обычно после церковной службы в дни больших праздников.
Для христоверов тема трапезы была важна – многие из них не ели скоромного по обету, не пили пива и вина (это была одна из основных аскетических практик христовщины наряду с запретом любых сексуальных отношений), перед церковными праздниками постились целую неделю.
Тем не менее, дневные обеды, проходившие в доме Прокопия Лупкина, не были лишены ни спиртного, ни мясных явств.
В документах Синода сохранились в том числе расспросные речи мастерового человека Лаврентия Ипполитова, ко торый подробно рассказывает, как он познакомился с Лупкиным и как попал в согласие христовщины. Важную роль в этом описании имеет трапеза.
Лаврентий Ипполитов сказал, что в прошлом 732 году осенью как он, Ипполитов, на купецкого человека Панкрата Рюмина в неотдаче ему денег 40 рублев пришел просить Заяуской команды на съезжий двор, на котором в то время прилучился быть того двора бывший квартермейстер Прокофей Лупкин, и того-де Лупкина в неотдаче ему Рюминым денег просил словесно; и Лупкин-де сказал ему, чтоб он пришел к нему в дом и обещался Рюмину от отдаче денег послать письмо. И вот в праздник Казанской Богородицы пришел он к Лупкину в дом и поднес тому Лупкину в подарок семгу. В то время обедало у него человек с 30, в том числе старицы да старец, которого Лупкин называл Филаретом. А по приеме той рыбы говорил Лупкин, что рыбу съедят у него Божьи люди, старцы и старицы и сироты. Потом-де подносил ему, Ипполитову, вино и пиво, которого-де он до того времени лет десять не пил и пить не стал. И смотря на него, оной Лупкин, что вина и пива не пьет, дивился, и посадил его за стол с собою подле старца Филарета и просил, чтоб он с ними ел; точию-де Ипполитов как мясного, так и рыбного и ничего скоромного есть не стал, и сказал ему, что скоромного он не ест тому лет с десять. И Лупкин стал об нем удивляться ж и говорил старцу Филарету и монахиням: «какие де вы монахи»; и указав на него, Ипполитова, сказал: вот де тот, то прямой монах, хотя и не пострижен, точию все исполняет; и спросил Ипполитова, чего ради он скоромного не ест? И он-де Ипполитов сказал тому Лупкину, что лежав болен, и в той болезни обещание было постричься в Московском уезде в монастыре Иоанна Богослова, в который-де он вклад дал рублев 70, да в тот монастырь по обещанию своему велел он написать два образа местные (один Иоанна Богослова, другой – Успения Богородицы, которые-де и пишут), тако ж и пелены он, Ипполитов, купил же, и по тому своему обещанию скоромного он не ест»[113].
Удивленный постничеством Ипполитова, Лупкин представил ему иеромонаха Петровского монастыря Филарета как того, кто «научит такому мастерству, что и Царство Небесное можно получить». После этого случая Лаврентий Ипполитов несколько раз приходил в дом Лупкина по разным делам – чинил часы, оловянную солонку, приносил в подарок за вырученные деньги «склянницу ренского», брал у Лупкина денег на монастырское строительство (10 рублей) и иконостас (15 рублей). По его словам, он не знал, что «Лупкин противных сборищ был лжеучитель».
После трех розысков (пристрастных допросов) и «с огня» его показания изменились – он рассказал, что сразу после трапезы Лупкин «учил его, чтоб он и впредь хмельного ничего не пил и матерны б не бранился, по игрищам и пирам не ходил и с женой своею по закону не жил» и говорил, «ежели де он пожелает доброго и видеть Царствия Небесного, то де он покажет путь и учение веры своей ко спасению, что де неможно человеческому оку видеть и уху слышать и на сердце того человека взойти не можно». «И по тому его, Лупкина, учению Ипполитов той веры от него и пожелал»[114]. Далее следует стандартное описание привода в общину, включающее клятву о неразглашении и целование иконы или креста:
После обеда Лупкин говорил ему, Ипполитову: ежели-де он пожелает доброго и видеть царствия небесного, то-де он покажет путь и учение веры своей ко спасению… Ипполитов той веры от него и пожелал. И Лупкин-де, сняв со стены крест и держав в руке, учил его… И ежели-де он того себе по желает, то б дал им свое клятвенное обещание, что ему о том как на исповеди отцу духовному, так и в судах судьям и никому отнюдь не сказывать. И в том он в верности с клятвою своею к тому кресту приложился и поклонился тому Лупкину в землю[115].
Лаврентий Ипполитов не упоминает о необходимом отказе от брака и вина, впрочем, Лаврентий не женат, не пьет хмельного и не ест мяса лет с десять, и, следовательно, можно говорить о том, что традиционная формула хлыстовской аскетики была не столько формулой речи (требованием de jure), сколько необходимым условием вступления в общину.
Другим немаловажным требованием христоверов были ночные молитвенные бдения, результатом которых должно было стать сошествие Святого Духа: «И Лупкин-де велел ему в доме своем по ночам молит[ь]ся с полгода, и тогда-де может Бог ему и в доме его то объявит, и Дух Святый на него самого снидет; тогда-де ему, Иполитову, вернее самому будет и того ради и сам в согласии с ним быть возжелает»[116].
Описанная встреча Лаврентия Ипполитова и Прокопия Лупкина проходила незадолго до смерти Лупкина: осенью Лупкин умер и был погребен в Ивановском монастыре.
В расспросе его сына, иеродьякона Симонова монастыря Серафима (в миру Спиридона Лупкина), задержанного в ходе расследования вместе с матерью его, старицей Ивановского монастыря Анной (в миру Акулиной Ивановой), указано, что Серафим был отпущен «под караулом по прошению его 732 году ноября 10-го для погребения отца его Прокопья Данилова, ноября 17 на девятины, 29-го на получетыредесятницы, декабря 20-го на четыредесятницу»[117].
Мы можем, таким образом, говорить о распространенной в XVIII веке поминальной традиции, ключевыми точками которой были девятый, двадцатый и сороковой день.
В показаниях Алексея Платонова старшего и Алексея Платонова младшего сказано, что на поминках Лупкина, т. е. в вышеуказанные дни, «было сборище, на котором мужеска и женска полу, также и старцев и стариц многое число, в том числе старцы Иоасаф да Филарет, да Василий Дементьев, Тимофей Артемьев, Ульян Иевлев, да старицы Анна Иванова, Есфирь Ларионова ‹…›, а первенство имели означенные Иоасаф, да старицы Анна и Есфирь ‹…›, а разрезанной-де хлеб кусочками раздавал означенный Иоасаф, и они принимая ели и квасом запивали…»