[d] Устрой вторые нам столы: давай сюда
Венки и мирру, ладан, сласти, лакомства,
Найми флейтистку.
Дифирамбический поэт Филоксен в "Пире" тоже представляет венок началом попойки [PLG4. III.601]:
На ладони полилось омовение -
Нежный отрок
Изливал его кувшином серебряным;
И внеслись из миртовых тонких ветвей дважды свитые
Венки.
Эвбул в "Кормилицах" [Kock.II.204]:
[e] В дома лишь заходили гости старые.
На ложа устремлялись все не мешкая,
Венки для всех там быстро появлялися,
А вот и стол, для взоров соблазнительный,
С натертыми ячменными печеньями.
Как показывает Никострат в "Ростовщике", такой обычай был и у египтян: ростовщик-египтянин у него говорит [Kock.II.226]:
- Застали двух гостей мы там и сводника,
Умытых и венками разукрашенных.
- Отлично, Хэрефонт, {133} всегда ты вовремя!
{133 Хэрефонт. — О парасите Хэрефонте см. 243а-244а.}
А ты, Кинульк, уже объелся! Уж я бы спросил тебя, почему это у Кратина о медвяном лотосе говорится "бдительным медвяным лотосом" (685с)? Но ты, я вижу, уже "упившийся" ('έξοινος) - так Алексид в "Новоселе" называет пьяного (μεθύσης) - поэтому конец шуткам, и я приказываю слугам словами Софокла, который говорит в "Сотрапезниках" [TGF2. 161]:
(686) Вносите! Пусть замесит тесто кто-нибудь,
Кратер глубокий побыстрей наполните!
Как вол рабочий, этот муж не примется
За дело, не набив живот как следует.
И как у Аристия Флиунтского в "Керах" [TGF2. 727]:
Гуляка ль, сотрапезник, попрошайка ли
Хлебов ячменных, или с ненасытною
Утробой парасит стола загробного.
[b] Но на все мои слова он молчит - наденьте на него "путаные" (χυδαίοι) венки и унесите прочь! А про такие венки сказано было в "Близнецах" Алексида [Kock.II.315]:
Венков вот этих, заплетенных путано.
Я же на этом сегодня умолкаю, предоставив слово желающим обсудить благовония, и отдаю в конце этой моей венценосной речи приказ слуге словами Антифана [Kock.II. 123]:
Пусть принесут мне два венка порядочных,
[с] Изрядный факел с ненасытным пламенем! -
и я удалюсь, как со сцены. {134}
{134 ...я удалюсь, как со сцены. — Ульпиан, однако, принимает участие в дальнейшей беседе.}
И через несколько дней, как будто сам себе напророчив молчание, он счастливо скончался, ни единого дня не подарив болезни, а нас, своих товарищей, оставив в великом горе.
[Каталог благовоний и умащений]
34. Между тем прислуга стала разносить умащения в алебастровых и золотых сосудах, и кто-то щедро намазал одним из них лицо задремавшему за столом Кинульку. Очнувшись и еще не придя в себя, он [d] закричал: "Геракл великий, что это значит? Подойдите же кто-нибудь вытереть мне лицо от этих ваших шуток! Или вы забыли, что говорит Сократ в "Пире" милого Ксенофонта [II.2]: "- Клянусь Зевсом, Каллий, ты прекрасно угощаешь нас! И обед ты нам подал безукоризненный, и для зрения и слуха нам представляешь наилучшие развлечения! - А что, если принести еще и мирры, чтобы пир был и для обоняния? - Вот этого [e] не надо, сказал Сократ. Как есть иная одежда для женщин, иная для мужчин, так и запах хорош иной для женщин, иной для мужчин. Ведь мужчина для мужчины никогда не станет мазаться миррою, да и женщинам, особенно новобрачным, как жене нашего Никерата или жене Критобула, к чему эта мирра? Они и так хорошо пахнут. Для них запах масла наших гимнасиев приятнее благовоний, если он есть, и желанней, если его нет. От душистого масла и раб, и свободный сразу пахнут одинаково; [f] а для запаха от трудов, достойных свободного человека, нужны добрые усилия и нужно долгое время, чтобы этот запах стал приятен и благороден". Точно так и дивный Хрисипп говорит, имя свое "мирра" носит из-за того, что ее получение связано с массой напрасных трудов (μόρος) и многих тягостей. Лакедемоняне даже изгоняют из Спарты изготовителей благовоний, за то, что те зря изводят оливковое масло, и красильщиков (687) шерсти за то, что те портят ее белизну. И мудрый Солон в своих законах запретил мужчинам торговать благовониями.
35. "А нынче, - пишет Клеарх в третьей книге "Об образе жизни" [FHG.II.304; ср.: 568a-d], - не только благовония, но и румяна пошли в ход с такими излишествами, что мужчины совсем обабились и отбились от рук. Неужели вы думаете, что роскошь без добродетели может быть изящна? А вот Сапфо, истинная женщина и поэтесса, постеснялась отделить нежное от истинно красивого, когда писала [PLG.4 III. 115]:
[b] Я негу люблю:
блеск, красота,
словно сияние солнца,
Чаруют меня...
- ясно, что здесь желание жить у нее вызывает сочетание блеска с красотой, а они в равной степени свойственны добродетели. Живописец Паррасий (ср. 543с), хотя и роскошествовал сверх меры своего художнического положения и своим уделом свободного человека упивался из кистей, {135} как из чаш, на словах, однако, не забывал о добродетели и над всеми своими линдскими картинами надписывал:
{135 ...из кистей... — Точнее, стилей рисовальщика в технике энкаустики, имевших сходство со стопками.}
Неге приверженный муж, но доблести чтущий исполнил.
Это Паррасий.
Какой-то остроумец, вознегодовав на него за то, вероятно, что он марает негу и красоту добродетели, грубо отдавая роскошеству все, что подарил [с] ему случай, переправил [начало стиха] на "кубкам приверженный муж". И все-таки он заслуживает снисхождения за то, что воздавал честь добродетели". Так пишет Клеарх. А поэт Софокл в "Суде [Париса]" [TGF2. 209] изображает Афродиту как богиню наслаждения, умащенную миррой и с зеркалом в руках, Афину же - как богиню разума и мудрости, умащенную оливковым маслом и соревнующую в гимнасии".
36. На эти слова отозвался Масурий: "Милейший мой! Неужели [d] ты не знаешь, что ощущения нашего мозга приятными запахами утишаются и даже лечатся? Об этом и Алексид пишет в "Заблудшей" [Коcк.II.368; 46а]:
Дать мозгу напитаться добрым запахом -
Залог здоровья.
И отважный, даже буйный поэт Алкей сказал [PLG4. III. 162]:
И на грудь струей благовонной лейте
Сладкое миро!
[е] И мудрый Анакреонт [PLG4. III.257]:
Отчего ты бежишь,
миррой натерши грудь,
как свирель, пустую?
Мирру он указывает втирать в грудь, потому что в груди сердце, и оно, видимо, успокаивается от благовония. Так делали не просто потому, что с груди сладкий запах естественно возносится вверх, к ноздрям, но и потому что думали, будто душа гнездится прямо в сердце, как учили [f] врачи Праксагор и Филотим [Wellmann 122-123]. И Гомер говорит [Од.ХХ.17]:
В грудь он ударил себя и сказал раздраженному сердцу.
И [Од.ХХ.13]:
Сердце же злилось в груди...
И [Ил.ХХ.17]:
Даже у Гектора сердце в могучей груди задрожало.
Все это значит, что в груди находится властная часть души: потому-то в (688) волнении страха сердце и бьется заметнее. И гомеровский Агамемнон говорит [Ил.Х.93]:
Так за ахеян страшуся я: дух мой не в силах
Твердость свою сохранять, но волнуется; сердце из персей
Вырваться хочет, и ноги мои подо мною трепещут!
И у Софокла женщины, освободясь от страха, говорят [TGF2. 297]:
Дочерь Страха
Больше не резвится в моей душе.
У Анаксандрида же взволнованный человек говорит [Kock.II. 160]:
[b] О сердце подлое!
Всегда одно ты в теле радо бедствиям:
Завидишь мои испуг и в пляс пускаешься.
Платон говорит [в "Тимее"] [р.70с], что это вложил в человека сам творец всего сущего: сердце он окружил легкими, плоть которых, во-первых, мягка и бескровна, а во-вторых, пориста, чтобы сердце, прыгая в предчувствии опасностей, ударялось лишь о податливое и мягкое. Однако венки, надевавшиеся на грудь, поэты называют "гипотимидами", {136} [с] потому что от цветов поднимаются ароматы, но никак не потому что душа [иногда] называется "духом" (θυμός), как полагают некоторые.
{136 Гипотимиды. — То есть «посылающие снизу свой запах», ср. Плутарх. «Застольные беседы». 647F.}
37. Словом "мирра" впервые воспользовался Архилох, сказавший [PLG4. 11.392]:
Не стала бы старуха миррой мазаться.
И в другом месте [PLG4. 11.391]:
...и старик влюбился бы
В ту грудь, в те миррой пахнущие волосы.
Эолийцы называют миррой "смирну", потому что большинство благовоний (μύρα) приготовляется именно с помощью смирны, а так называемая "стакта" - только из смирны. Гомер знает об употреблении благовоний, но называет их "маслом", прилагая эпитет [Ил.ХХШ.186]:
[d] умащала розовым маслом.
В другом месте [Ил.ХIV.172] он называет масло "душистым". И Афродита у него [Ил.ХХIII.186] умащает тело Гектора "амвросическим маслом роз благовонных". Все это было сделано из цветов. А о благовониях, сделанных на основе ароматов (называемых также θυώματα), он говорит, описывая Геру [Ил.Х1У.170]:
Там амврозической влагой она до малейшего праха
С тела прелестного смыв, умастилася маслом чистейшим,
[e] Сладким, небесным, изящнейшим всех у нее благовоний:
Чуть сотрясали его в медностенном Крониона доме,
Вдруг до земли и до неба божественный дух разливался.
38. Аполлоний, принадлежащий к школе Герофила, утверждает, что наилучшие благовония производятся только в определенных местностях; в трактате "О благовониях" он пишет так: "Лучшие благовония из ириса получают в Элиде и Кизике, розовые - в Фаселиде (выше, 683b), также в Неаполе и Капуе, шафрановые - в Солах Киликийских и на Родосе, нардовые - в Тарсе, лучшие из энанфа - на Кипре и в Адрамиттии, майорановые и яблочные - на Косе. Хна более всего ценится египетская, после [f] нее - кипрская и финикийская, особенно сидонская. Так называемые панафинейские благовония делаются в Афинах, "метопийское" и "мендесийское" - в Египте: "метопийское" готовится из масла горьких орехов. (689) Определяют это лучшее качество (замечает Аполлоний) достоинства масла и мастеров, а отнюдь не местность. Так, - пишет он, - Эфес прежде славился благовониями, особенно "мегалейоном", а теперь нет. В Александрии они были прекрасны, потому что город был богат, а Арсиноя и Береника о них заботились. В Кирене розовое масло тоже было отличным при Беренике Великой. С другой стороны, в древности благовоние из энанфа в Адрамиттии было посредственным, впоследствии же оно завоевало