Дрожащая, она очнулась в объятьях Таэны.
— Кошмар, — слабо пробормотала она. — Я кричала? Прости.
— При дневном свете сны обращаются в прах. Снова карлик? Почему он так тебя пугает, этот маленький глупый человечек?
— Он меня убьет. Это было предсказано, когда мне исполнилось десять лет. Я хотела узнать, за кого я выйду замуж, но она сказала…
— Она?
— Мэйега. — Слово получилось неразборчивым. Она все еще слышала голос Малары Хизерспун, которая настаивала, что если не вспоминать о пророчестве, то оно не исполнится. — «Но в колодце она не была такой молчаливой. Кричала и выла она очень громко».
— Тирион — валонкар, — продолжила она. — Вы используете в Мире это слово? На высоком валирийском оно означает «младший брат». — После того, как Мелера утонула, Серсея узнавала про это слово у септы Саранеллы.
Таэна взяла ее руку в свою и сжала.
— Это была ужасная женщина, старая, больная и уродливая. Ты была юна и красива, полна жизни и величия. Ты рассказывала, что она жила в Ланниспорте, поэтому она отлично знала про карлика и то, что он убил вашу мать. Эта тварь не посмела тебя ударить, зная, кто ты есть, поэтому она решила уязвить тебя своим змеиным языком.
«Возможно ли, что это так?» — Серсее очень хотелось в это поверить.
— Но Мелара умерла, как она и предсказала. И я так и не вышла замуж за Рейегара. А Джоффри… карлик убил моего сына прямо у меня на глазах.
— Одного сына, — поправила леди Мерривезер. — Но у тебя есть второй, славный и сильный, и никакое зло ему не грозит.
— Не грозит, покуда я жива. — Произнесенные вслух, эти слова помогли вселить в нее уверенность в том, что так оно и будет. — «Да. При дневном свете сны обращаются в прах». — Снаружи утреннее солнце начало пробиваться сквозь завесу облаков. Серсея выскользнула из-под одеяла. — Этим утром я буду завтракать с королем. Я хочу видеть сына. — «Все, что я делаю, я делаю ради него».
Томмен помог ей придти в себя. Никогда прежде он не был с ней таким милым, как этим утром, болтая про своих котят, намазывая мед на ломоть черного горячего хлеба, только что вынутого из печи.
— Сир Царапка поймал мышь, — поведал он ей. — А леди Усик у него ее стащила.
«Я никогда не была такой невинной и милой», — вспомнила Серсея. — «Как же он думает править этим беспощадным королевством?» — Мать внутри ее хотела только защитить его, а королева понимала, что он должен вырасти жестче, иначе Железный Трон неизбежно его уничтожит:
— Сиру Царапке нужно учиться отстаивать свои права, — сказала она в ответ. — В этом мире слабые всегда оказываются добычей сильных.
Король, облизывая мед с пальцев, задумался над сказанным.
— Когда сир Лорас вернется, я хочу научиться сражаться копьем, мечом и кистенем, так же, как и он.
— Ты научишься сражаться, — пообещала королева. — Но не у сира Лораса. Он не вернется, Томмен.
— Маргери говорит, что вернется. Мы за него молимся. Мы просим у Матери ее милости, и у Воина — дать ему сил. Элинор говорит, что это самая главная битва сира Лораса.
Она пригладила его волосы, мягкие золотистые кудри так сильно напомнили ей о Джоффе.
— Будущий вечер ты проведешь с женой и ее кузинами?
— Нет, не сегодня. Она сказала, что желает поститься и очиститься.
«Поститься и очиститься… ах, да! Грядет Девичий День».
Уже много лет Серсее не приходилось отслеживать приход этого святого дня. — «Будучи трижды замужем, она все еще хочет заставить нас верить в то, что она девушка». — В скромном белом наряде малютка-королева поведет свой курятник в септу Бэйелора, чтобы поставить у ног Девы высокие белые свечи и украсить ее шею пергаментной гирляндой. — «Но, по крайней мере, не со всем курятником». — В Девичий День всем вдовам, матерям и шлюхам было запрещено входить в септу, как и мужчинам, чтобы не осквернить священные гимны невинности. Только невинные девицы могут…
— Матушка? Я сказал что-то не то?
Серсея поцеловала его в лоб.
— Ты сказал нечто очень умное, дорогой. А теперь беги, играй с котятами.
Сразу после этого она позвала сира Осни Кеттлблэка в свои апартаменты. Он явился со двора весь в испарине с самодовольным видом, и, встав на колено, как всегда раздел ее глазами.
— Встаньте, сир, и сядьте рядом. Когда-то вы бесстрашно оказали мне услугу, но сегодня у меня для вас есть суровое поручение.
— Да, и у меня для тебя есть нечто суровое.
— Это подождет. — Она легко пробежала пальцами по его шрамам. — Вы помните ту шлюху, которая наградила вас ими? Когда вы вернетесь со Стены, вы ее получите. По нраву ли вам это?
— Я хочу только тебя.
Верный ответ.
— Для начала вы должны признаться в преступлении. Мужские грехи, если их оставить гнить, могут отравить душу. Я знаю, жить с тем, что вы совершили невыносимо тяжело. Пришло время очистить свое имя от позора.
— От позора? — Он выглядел озадаченным. — Я говорил Осмунду, Маргери только дразнит. Она никогда не позволит мне зайти дальше, чем…
— Как по-рыцарски с вашей стороны ее защищать, — прервала его Серсея. — Но вы слишком хороший рыцарь, чтобы продолжать жить преступником. Нет, вы должны сегодня же ночью направиться в Великую Септу Бэйелора и переговорить с Верховным Септоном. Когда у мужчины на душе столь тяжкие грехи, только Его Святейшество лично может спасти его от адских мук. Расскажите ему, как вы переспали с Маргери и ее кузинами.
Осни моргнул.
— Что, и с кузинами тоже?
— С Меггой и Элинор, — решила она. — Но никогда с Аллой. Подобная маленькая деталь сможет представить историю в более правдоподобном свете. — Алла плакала и умоляла остальных прекратить грешить.
— Только Меггу и Элинор? Или Маргери тоже?
— Маргери в особенности. Она у них верховодила.
Она рассказала ему все, что она задумала. Пока Осни слушал, на его лице медленно проступали мрачные предчувствия. Когда она закончила, он произнес:
— После того, как ей снимут с плеч голову, я хочу получить от нее поцелуй, который мне не достался.
— Вы получите все поцелуи, какие пожелаете.
— А потом на Стену?
— Ненадолго. Томмен — великодушный король.
Осни почесал покрытую шрамами щеку.
— Обычно, если я вру про какую-то женщину, то я утверждаю, что никогда в жизни ее не трахал, а они утверждают обратное. А здесь… никогда не лгал Верховному Септону. Думаю, за это попадают в какой-нибудь из адов. В худший из всех.
Королева немного отстранилась. В последнюю очередь от Кеттлблэка она ожидала услышать упоминания о благочестии.
— Вы отказываетесь повиноваться?
— Нет. — Осни прикоснулся к ее золотистым волосам. — Говорят, лучшая ложь, если в ней есть доля правды… нужно придать ей остроты. Ты хочешь, чтобы я пошел рассказывать, как я трахнул королеву…
Она едва не врезала ему по физиономии. Едва. Но она и так зашла чересчур далеко, и на кон было поставлено слишком много. — «Все, что я делаю, я делаю ради Томмена». Она повернула голову и поймала руку сира Осни в свою, поцеловав его пальцы. Они были грубыми и твердыми, зачерствевшие от меча. — «У Роберта были такие же», — подумалось ей.
Серсея обняла его за шею.
— Я не желаю, чтобы говорили, что я превратила тебя в лжеца, — прошептала она хрипло. — Дай мне всего час, и приходи в мою спальню.
— Мы ждали слишком долго, — он просунул пальцы в корсаж платья и рванул. Шелк треснул с таким оглушительным звуком, что Серсея испугалась, что его услышала половина Красного Замка. — Снимай остальное, пока я не порвал все на кусочки, — добавил он. — Но можешь оставить корону. Мне нравится, когда она на тебе.
Бран
Луна была тонкой и острой, как лезвие ножа. Бледное солнце вставало, садилось и снова вставало. Красные листья шептались на ветру. Тёмные тучи затянули небеса и обратились в бурю. Засверкали молнии, прогремел гром, а мертвецы с чёрными руками и ярко-синими глазами всё бродили вокруг расщелины в холме, но не могли войти. Внутри холма на троне из чардрева сидел сломанный мальчик, слушая шёпот в темноте, а вороны сновали вверх-вниз по его рукам.
— Ты никогда снова не будешь ходить, — пообещал трёхглазый ворон, — но ты будешь летать.
Иногда откуда-то снизу доносился звук песни. Старая Нэн назвала бы поющих Детьми Леса. Но на Истинном Языке, которым не владеет никто из людей, они называли себя «теми, кто поёт песнь земли». Однако вороны могли на нём разговаривать. Их маленькие чёрные глазки были полны секретов. Слыша эти песни, вороны каркали на Брана и клевали его кожу.
Луна была полной. Звёзды плыли по чёрному небу. Капли дождя падали и замерзали, а ветви деревьев ломались под тяжестью льда. Бран и Мира придумали имена тем, кто пел песнь земли: Ясень и Листочек, Весы и Чёрный Нож, Снежные Локоны и Угольки. Листочек сказала, что их настоящие имена слишком длинны для человеческой речи. Только она умела говорить на общем языке, поэтому Бран так и не узнал, что думают остальные о своих новых именах.
После пробирающего до костей холода земель за Стеной, в пещерах было благословенно тепло, а когда сквозь скалу просачивался холод, поющие разжигали костры, чтобы прогнать его обратно. Внизу не было ни ветра, ни снега, ни льда, ни мертвецов, пытающихся тебя схватить — только сны, приглушённый свет и поцелуи воронов. И шёпот в темноте.
«Последний древовидец» — называли его поющие, но во снах Брана он по-прежнему оставался трёхглазым вороном. Когда Мира Рид спросила про его настоящее имя, он издал странный звук, который мог означать смех.
— У меня было много имён, когда я был подвижнее. Но даже у меня когда-то была мать, и имя, которое она дала, держа меня у своей груди — Бринден.
— У меня есть дядя, тоже Бринден, — сказал Бран. — На самом деле он дядя моей мамы. Его зовут Бринден Чёрная Рыба.
— Быть может, твоего дядю назвали в мою честь. Некоторых всё ещё называют. Не так часто, как прежде. Люди забывают. Только деревья помнят.