Его голос был таким тихим, что Брану приходилось напрягаться, чтобы расслышать.
— Большая его часть перешла в дерево, — объяснила поющая, которую Мира назвала Листочком. — Он намного пережил свой срок, но все-таки живёт. Ради нас, ради тебя, ради человечества. В его плоти осталось совсем немного силы. У него тысяча глаз и ещё один, но ему много за чем надо присматривать. Однажды ты узнаешь.
— Что узнаю?
Потом Бран спросил об этом Ридов, когда те пришли с ярко пылающими факелами в руках, чтобы перенести его из большой пещеры обратно в небольшую комнатку, где поющие соорудили для них кровати.
— Что помнят деревья?
— Тайны старых богов, — ответил Жойен Рид.
Еда, тепло и отдых помогли ему оправиться от трудностей путешествия, но теперь он стал печальнее, угрюмее и смотрел устало, и тревожно.
— Истины, которые знали Первые Люди, теперь забыты в Винтерфелле… но не в диких местах. Мы живём ближе к зелени в наших болотах, и мы помним. Земля и вода, почва и камень, дубы, вязы и ивы — они были здесь до нас и останутся, когда нас не станет.
— Так же, как и ты, — сказала Мира.
Это расстроило Брана. «А что если я не хочу оставаться, когда не будет тебя?» — едва не спросил он, но прикусил язык. Он уже почти взрослый мужчина и не хочет, чтобы Мира считала его плаксой.
— Возможно, вы тоже можете быть древовидцами? — сказал он вместо этого.
— Нет, Бран, — теперь печально звучал голос Миры.
— Немногим дано испить из зелёного источника в смертном теле, понимать шелест листьев и видеть глазами деревьев, глазами богов, — произнёс Жойен. — Большинству не так повезло. Боги дали мне лишь зелёные сны. Моей задачей было доставить тебя сюда. На этом моя роль заканчивается.
Луна была чёрной дырой в небесах. Волки выли в лесу, вынюхивая в сугробах мертвецов. С холма вспорхнула стая воронов, прокричав своими пронзительными голосами и взмахнув чёрными крыльями над белым миром. Красное солнце вставало, садилось и вновь вставало, окрашивая снег в оттенки красного и розового. Под холмом Жойен предавался размышлениям, Мира беспокойству, а Ходор бродил по тёмным туннелям с мечом в правой руке и факелом в левой. Или это был Бран?
«Никто не должен об этом узнать».
Огромная пещера, заканчивавшаяся пропастью, была чёрной, как смола, как дёготь, чернее вороньих крыльев. Свет заглядывал сюда непрошеным гостем и скоро уходил вновь; кухонные костры, свечи и тростник горели недолго, а потом затухали, и их короткие жизни подходили к концу.
Поющие сделали Брану собственный трон, подобный тому, на котором восседал лорд Бринден: белое чардрево с вкраплениями красного, мёртвые ветви были переплетены с живыми корнями. Трон поставили в большой пещере у пропасти, где в темноте раздавалось эхо текущей внизу воды. Поющие смастерили сиденье из мягкого серого мха. Когда Бран опускался на своё место, его укрывали тёплыми мехами.
Там он и сидел, слушая хриплый шёпот своего учителя.
— Не бойся темноты, Бран, — слова лорда сопровождались слабым шорохом дерева и листьев и легким покачиванием его головы. — Сильнейшие деревья пускают свои корни в самых тёмных уголках земли. Темнота будет твоим плащом, твоим щитом, твоим материнским молоком. Темнота сделает тебя сильным.
Луна была тонкой и острой, как лезвие ножа. Снег бесшумно падал с небес, укутывая мачтовые сосны и страж-деревья в белое. Сугробы стали такими глубокими, что закрыли вход в пещеру белой стеной. Чтобы выбраться наружу и поохотиться со стаей Лету каждый раз приходилось рыть в ней ход. Бран не часто бывал с ними в эти дни, но ночью иногда наблюдал за ними сверху.
Летать было даже лучше, чем лазить.
Надеть шкуру Лета стало для него всё равно, что прежде — до того, как он сломал спину — натянуть штаны. Смена своей шкуры на чёрные, как ночь, вороньи перья давалась труднее, но не настолько, как он боялся, особенно с этими воронами.
— Дикий жеребец брыкается, лягается и кусается, когда его седлают, — объяснил лорд Бринден. — Но лошадь, которая узнала одного ездока, примет и другого. Молодые или старые, все эти птицы были оседланы. Выбирай одну и лети.
Бран безо всякого успеха попробовал одну птицу, потом другую, но третий ворон посмотрел на него умными чёрными глазами, склонил голову, каркнул, и скоро не мальчик смотрел на ворона, а ворон смотрел на мальчика. Песнь реки внезапно стала громче, факелы засветились немного ярче, чем прежде, и воздух наполнился незнакомыми запахами. Когда он попробовал заговорить, получился лишь крик, а первый полёт закончился тем, что он врезался в стену и вернулся в своё сломанное тело. Ворон остался невредим. Он подлетел к мальчику и сел на руку. Бран погладил его перышки и снова скользнул в него. Скоро он уже вовсю летал по пещере, лавируя между длинными, свешивавшимися с потолка каменными зубцами, даже парил над пропастью и нырял в её холодные чёрные глубины.
Потом он понял, что был не один.
— Кто-то ещё был в вороне, — признался мальчик лорду Бриндену, вернувшись в собственное тело. — Какая-то девушка. Я почувствовал её.
— Это женщина тех, кто поёт песнь земли, — ответил учитель. — Она давно мертва, но часть её осталась, так же как и ты останешься в Лето, если телу мальчика суждено однажды умереть. Тень души. Она не причинит тебе вреда.
— Во всех птицах есть поющие?
— Во всех, — ответил лорд Бринден. — Это поющие научили Первых Людей посылать сообщения с воронами… только в те дни птицы умели говорить. Деревья помнят, а люди забывают. Поэтому теперь они пишут сообщения на пергаменте и привязывают их к лапкам птиц, которые никогда не делили с ними шкуру.
Бран вспомнил, как Старая Нэн однажды рассказывала ему такую же историю, но, когда он задал вопрос Роббу, правда ли это, брат рассмеялся и спросил, не верит ли он заодно и в грамкинов. Бран пожалел, что сейчас Робба с ними не было. «Я бы сказал ему, что летаю, и он не поверил бы. Тогда мне бы пришлось ему показать. Держу пари, он тоже смог бы научится летать, и Арья, и Санса, даже малыш Рикон и Джон Сноу. Мы все могли бы стать воронами и жить в вороньей башне мейстера Лювина».
Но это была лишь ещё одна глупая мечта. Иногда Бран гадал, не сон ли это. Может быть, он заснул в снегу и ему приснилось безопасное, тёплое место. «Ты должен проснуться, — говорил он себе, — ты должен проснуться прямо сейчас или ты умрёшь». Раз или два мальчик по-настоящему сильно щипал себя за руку, но не добился ничего, кроме боли. Сначала Бран пытался считать дни, отмечая, когда он просыпался и ложился, но под землей сон и пробуждение плавно перетекали друг в друга. Сны становились уроками, уроки — снами, явью было то ли все, то ли ничего. Он уже сделал что-то или ему это только приснилось?
— Только один из тысячи рождается оборотнем, — объяснил лорд Бринден как-то после того, как Бран научился летать. — И лишь один оборотень из тысячи может стать древовидцем.
— Я думал, что древовидцы — это такие волшебники Детей леса, — сказал Бран. — Поющих, я имею в виду.
— В каком-то смысле. У тех, кого вы называете Детьми Леса, глаза золотые как солнце, но изредка среди них рождается кто-то с глазами красными, как кровь, или зелёными, точно мох на деревьях в сердце леса. Этими знаками боги отмечают избранных, получивших дар. Избранные не сильны, и их срок жизни на земле скоротечен, ведь в каждой песне должна быть гармония. Но потом, в деревьях, они живут по-настоящему долго. Тысяча глаз, сотня шкур, мудрость глубокая, как корни древних деревьев. Древовидцы.
Бран не понял и попросил объяснить Ридов.
— Ты любишь читать книги, Бран? — спросил его Жойен.
— Некоторые. Мне нравятся истории про сражения. Моя сестра Санса любит истории с поцелуями, но они такие глупые.
— Чтец успевает прожить тысячу жизней до того, как умрёт, — произнес Жойен. — Человек, который ничего не читает — лишь одну. У поющих нет книг. Нет чернил, пергамента, письменности. Всё это им заменяют деревья и, в первую очередь, чардрева, в которые они переходят после смерти: в листья, ветви и корни. И деревья помнят. Все их песни и заклинания, истории и молитвы — всё, что они знали об этом мире. Мейстеры скажут тебе, что чардрева посвящены старым богам. Поющие верят, что они и есть боги. Когда поющие умирают, они сами становятся частью богов.
Глаза Брана расширились:
— Они собираются убить меня?
— Нет, — ответила Мира. — Жойен, ты его пугаешь.
— Это не ему нужно бояться.
Луна была полной. Лето рыскал в молчаливом лесу длинной серой тенью, которая становилась всё более тощей с каждой новой охотой, ведь живую добычу было не найти. Оберег у входа в пещеру всё ещё мешал мертвецам войти. Пусть снег снова укрыл большинство из них, они по-прежнему оставались там — сокрытые, застывшие, выжидающие. К ним присоединились другие мертвецы, которые когда-то были мужчинами, женщинами и даже детьми. На голых коричневых ветках сидели мёртвые вороны, их крылья покрылись корочкой льда. Сквозь кустарник продрался огромный, похожий на скелет, белый медведь. Половина плоти с его головы отвалилась, обнажив череп. Лето со своей стаей напал на зверя и разодрал на части. Потом они наелись, хотя мясо было подгнившим, полузамёрзшим и продолжало шевелиться, даже когда они его жевали.
Внутри холма по-прежнему хватало еды. Здесь росли грибы сотни видов. В чёрной реке плавала слепая белая рыба, на вкус не хуже любой другой. У них был сыр и молоко от коз, живших в пещерах вместе с поющими, даже ячмень, овёс и сушёные фрукты, заготовленные за долгое лето. Почти каждый день они ели кровяную похлебку из ячменя, лука и кусочков мяса. Жойен считал, что это белка, а Мира сказала, что крыса. Брану было всё равно. Мясо было вкусным, к тому же — после тушения — мягким.
Обширные и молчаливые пещеры, казалось, находились вне времени, простираясь глубоко вниз под холмом, служили пристанищем более чем трём десяткам живых поющих и костям тысяч умерших.