— Людям не стоит бродить по этим местам, — предупредила их Листочек. — Река, которую вы слышите, стремительна и темна, и глубоко-глубоко внизу впадает в подземное море. А есть ручейки, которые текут даже глубже, бездонные ямы и неожиданные провалы, забытые пути, ведущие прямо к центру земли. Даже мой народ не исследовал их все, а мы живем здесь тысячи тысяч человеческих жизней.
Хотя жители Семи Королевств называли их Детьми Леса, Листочек и её народ совсем не были похожи на детей. Называть их «маленький мудрый лесной народ» было бы ближе к истине. Они были меньше людей, так же как и волк меньше лютоволка, но это не значит, что он щенок. Кожа у них орехового оттенка с пятнами более светлого цвета, как у оленя, а уши большие, способные слышать недоступное человеку. Глаза поющих тоже огромные и по-кошачьи золотистые, способные видеть в туннелях, там, где глаза мальчика видели лишь темноту. На руках у них по три пальца, не считая большого, с острыми чёрными когтями вместо ногтей.
И они пели. Пели на Истинном Языке, поэтому Бран не понимал слов, но их голоса были чисты, как зимний воздух.
— А где живут остальные? — спросил однажды Бран у Листочка.
— Ушли в землю, — ответила она ему. — В камни, в деревья. До прихода Первых Людей все земли, которые вы называете Вестеросом, являлись нашим домом, но даже в те дни нас было очень мало. Боги даровали нам долгие жизни, но сделали так, чтобы нас было мало, иначе мы заполонили бы мир, как олени заполонили бы лес, если бы на них не охотились волки. Это происходило на заре времен, когда наше солнце только восходило. Теперь оно заходит, и мы медленно вымираем. Великаны тоже почти исчезли — те, кто были нашими братьями и нашей погибелью. Великих львов западных холмов истребили, единороги почти все исчезли, мамонтов осталось несколько сотен. Лютоволки нас всех переживут, но придёт и их час. В том мире, который создали люди, для них места нет, как и для нас.
Она казалась печальной, и Бран тоже загрустил. Только потом он подумал: «Люди бы не грустили. Люди бы гневались. Они бы ненавидели и жаждали кровавого отмщения. Там, где люди сражались бы и убивали, поющие пели печальные песни».
Однажды Мира и Жойен решили посмотреть на реку, несмотря на предостережение Листочка.
— Я тоже хочу пойти, — сказал Бран.
Мира мрачно посмотрела на него. Она объяснила, что река в шестистах футах под ними, вниз по крутым склонам и извилистым проходам, а в конце придётся спускаться по веревке.
— Ходор ни за что не сможет карабкаться с тобой на спине. Прости, Бран.
Бран помнил времена, когда никто не мог лазать лучше него, даже Робб и Джон. Часть мальчика хотела накричать на друзей за то, что бросают его, а другая — разрыдаться. Но он уже почти взрослый мужчина и потому промолчал, однако после их ухода скользнул в тело Ходора и последовал за ними.
Крупный конюх больше не боролся с ним, как в первый раз в озерной башне во время бури. Когда Бран входил в него, Ходор каждый раз сворачивался калачиком и прятался, словно растерявшая весь свой боевой дух собака. У него внутри, где-то глубоко, было потайное место — пещерка, где даже Бран не мог до него добраться. «Никто не желает тебе зла, Ходор, — сказал он про себя взрослому ребёнку, чьё тело занял. — Я только хочу ненадолго снова стать сильным. Я верну его тебе как всегда».
Никто не догадывался, что он носил тело Ходора. Брану нужно было только улыбаться, делать, что ему велят и, время от времени, бормотать «ходор». Так он мог следовать за Мирой и Жойеном, радостно ухмыляясь, и никто не подозревал, что это на самом деле он.
Бран часто увязывался за ними, хотели они того или нет. В конце концов, Риды всё-таки обрадовались тому, что он пошёл с ними. Жойен довольно легко спустился вниз по верёвке, но после того, как Мира поймала слепую белую рыбу своей острогой, и пришло время возвращаться, он не смог подняться наверх на ослабевших руках, поэтому они обвязали вокруг Жойена верёвку, и Ходор вытянул его наверх.
— Ходор, — мычал он с каждым рывков верёвки. — Ходор, Ходор, Ходор.
Луна была тонкой и острой, как лезвие ножа. Лето раскопал чёрную заиндевевшую отрубленную руку, которая сжимала пальцы, стараясь уползти по смерзшемуся снегу. На ней всё ещё было достаточно мяса, чтобы набить пустой желудок, и, съев его, лютоволк разгрыз кости, чтобы добраться до костного мозга. Только после этого рука вспомнила, что она мертва.
Бран питался вместе с Лето и его стаей как волк, на закате кружил с другими воронами над холмом, высматривая врагов, чувствуя ледяное касание ветра, и в качестве Ходора исследовал пещеры. Он нашёл пещеры, которые были набиты костями, глубокие провалы, место, где с потолка свешивались скелеты гигантских летучих мышей. Он даже пересёк узкий каменный мостик над пропастью и на дальней стороне обнаружил ещё больше ходов и пещер. Одна была полна поющих, приросших, как Бринден, к своим тронам. Переплетённые корни чардрев проросли прямо сквозь их тела. Большинство казались мёртвыми, но когда он проходил мимо, глаза поющих раскрывались и следили за светом факела, а один из них открывал и закрывал свой сморщенный рот, будто пытался заговорить.
— Ходор, — сказал им Бран и почувствовал, как настоящий Ходор сжался в своём убежище.
Сидевший на своем троне из корней в большой пещере полутруп-полудерево лорд Бринден больше походил не на человека, а, скорее, на какое-то пугающее изваяние из перекрученного дерева, древних костей и гниющей шерсти. Единственное, что казалось живым в этой бледной развалине, в которую превратилось его лицо, был красный глаз, сияющий, как последний уголёк в погасшем костре, окружённый кривыми корнями и ошмётками белой кожи, свисавшими с жёлтого черепа.
Его вид до сих пор пугал Брана: эти корни чардрева, вползающие змеями внутрь и выползающие наружу из его сморщенной плоти, грибы, прорастающие из щёк, белый древесный червь, который высовывался из пустой глазницы. Мальчику больше нравилось при потушенных факелах. В темноте он мог представить, что с ним шёпотом беседует трёхглазый ворон, а не какой-то жуткий говорящий труп.
«Однажды я стану таким же». Эта мысль ужаснула Брана. Достаточно и того, что он сломан и не может ходить. Неужели ему суждено потерять всё остальное и провести всю жизнь с прорастающим сквозь него чардревом? По словам Листочка, лорд Бринден все свои силы черпал из дерева. Он не ел, не пил, а только спал, видел сны и наблюдал. «Я собирался стать рыцарем, — вспомнил Бран. — Я бегал, лазал и сражался». Казалось, это было тысячу лет назад.
Кто он теперь? Лишь сломанный мальчик Бран, Брандон из дома Старков, принц погибшего королевства, лорд сгоревшего замка, наследник руин. Бран думал, что трёхглазый ворон окажется чародеем, мудрым старым волшебником, который исцелит его ноги, но это была лишь ещё одна глупая детская мечта. «Я слишком взрослый для подобных фантазий, — говорил он себе. — Тысяча глаз, сотня шкур, мудрость глубокая, как корни древних деревьев». Это не хуже, чем быть рыцарем. «Ну, почти так же».
Луна была чёрной дырой в небесах. Снаружи продолжал жить мир. Снаружи вставало и садилось солнце, сменялась луна, завывали холодные ветра. Внутри холма Жойен Рид, к огорчению своей сестры, становился всё более угрюмым и отчуждённым. Мира часто сидела с Браном у их небольшого очага, разговаривая о том, о сём, поглаживая спавшего между ними Лето, пока её брат в одиночестве бродил по пещерам. В солнечные дни Жойен даже взбирался к выходу. Он стоял там часами, глядя на лес. Мальчик был укутан в меха, но всё равно дрожал.
— Он хочет домой, — объяснила Мира Брану. — И даже не попытается противостоять своей судьбе. Говорит, что зелёные сны не лгут.
— Он храбрый, — ответил Бран.«Человек может быть отважным, только когда боится». Он до сих пор помнил эти отцовские слова, сказанные в тот самый день, когда они нашли волчат.
— Он глупый, — возразила Мира. — Я надеялась, что, когда мы найдем трёхглазого ворона… Теперь я вообще не понимаю, зачем мы пришли.
«Ради меня», — подумал Бран.
— Из-за его зелёных снов, — произнес он.
— Из-за его снов. — Голос Миры был полон горечи.
— Ходор, — сказал Ходор.
Мира заплакала.
В такие моменты Бран ненавидел свою беспомощность.
— Не плачь, — попросил он.
Он хотел обнять её, крепко прижать к себе, как поступала в Винтерфелле его мать, когда ему было больно. Мира находилась прямо здесь, всего в нескольких футах от него, но в то же время так далеко, словно в сотне лиг. Чтобы коснуться её, ему бы пришлось ползти по земле на руках, волоча за собой ноги. Пол был грубым и неровным, и путь получился бы медленным, полным шишек и царапин. «Я мог бы войти в Ходора, — подумал он. — Ходор смог бы обнять её и похлопать по спине». Мысль была неуютной, но Бран продолжал её обдумывать, когда Мира убежала в темный туннель. Он слушал, как удаляются её шаги, пока не осталось слышно ничего, кроме голосов поющих.
Луна была тонкой и острой, как лезвие ножа. Дни проходили мимо, один за другим, каждый короче предыдущего. Ночи становились всё длиннее. Солнечный свет не проникал в пещеры под холмом. Лунный свет тоже никогда не касался этих каменных залов. Даже звёзды были здесь чужаками. Всё это принадлежало внешнему миру, где время следовало своему твердому распорядку: день, ночь, день, ночь, день.
— Время пришло, — произнёс лорд Бринден.
От того, как он это сказал, по спине Брана пробежали мурашки.
— Время для чего?
— Для следующего шага. Для того, чтобы пойти дальше смены тел и понять, что значит быть древовидцем.
— Деревья научат его, — сказала Листочек.
Она кивнула другой поющей, и та вышла вперед. Это была беловолосая поющая, которую Мира назвала Снежные Локоны. Она держала в руках чашку из чардрева с вырезанной на ней дюжиной лиц, похожих на лики сердце-древ. Внутри чаши была белая кашица — густая и жирная, с тёмно-красными прожилками.