«Сотня лиг от Темнолесья до Винтерфелла. Три сотни миль полета ворона. Пятнадцать дней». Пятнадцатый день пути миновал, а они не прошли и половины. Позади тянулся хвост из разбитых телег и замёрзших тел, погребённых под падающим снегом. Солнце, луна и звёзды не показывались так давно, что Аша начала думать, не приснились ли они ей.
На двадцатый день пути она, наконец, избавилась от цепей на лодыжках. После полудня одна из лошадей, тащивших её повозку, издохла. Замену не нашли. Оставшиеся тягловые животные требовались для перевозки провизии и фуража. Подъехавший Джастин Масси приказал пустить павшую лошадь на мясо и разрубить повозку на дрова, а потом снял цепи с лодыжек Аши, растирая её икры.
— У меня нет для вас лошади, миледи, — сказал он, — а если ехать вдвоем на моём коне, то ему тоже придет конец. Вам придется идти пешком.
Каждый шаг отдавался болью в ноге. «От холода она скоро окоченеет, — убеждала себя Аша. — Через час я вообще перестану чувствовать ноги». Она ошибалась только в одном: на это ушло меньше времени. К тому моменту, когда темнота остановила колонну, Аша спотыкалась и тосковала по удобствам своей передвижной тюрьмы. «От цепей я ослабла». К ужину она так вымоталась, что заснула прямо за столом.
На двадцать шестой день «пятнадцатидневного» похода были съедены последние овощи. На тридцать второй — последняя крупа и фураж. Аша задумалась, как долго человек может протянуть на сырой, полузамёрзшей конине.
— Бранчи клянутся, что мы всего в трёх днях пути от Винтерфелла, — сказал Ричард Хорп королю этой ночью после «холодного подсчёта».
— Если мы оставим самых слабых позади, — добавил Корлисс Пенни.
— Самых слабых всё равно не спасти, — настаивал Хорп. — А те, что ещё достаточно сильны, должны добраться до Винтерфелла или тоже погибнуть.
— Владыка Света отдаст нам замок, — сказал сир Годри Фарринг. — Если бы леди Мелисандра была с нами…
Наконец, после кошмарного дня, когда колонна прошла всего милю и потеряла дюжину лошадей и четырёх человек, лорд Писбери ополчился на северян.
— Этот поход — безумие. С каждым днем всё больше смертей, и зачем? Ради какой-то девчонки?
— Ради девочки Неда, — ответил Морган Лиддл.
Он был вторым из трёх сыновей, поэтому за глаза другие волки называли его Средним Лиддлом. Это Морган едва не убил Ашу в сражении у Темнолесья. Потом, во время похода, он подошёл к ней, чтобы извиниться… за то, что в пылу битвы называл её щёлкой, а не за то, что хотел раскроить ей голову топором.
— Ради девочки Неда, — вторил ему Вулл Большое Ведро. — Мы бы уже завладели и ею, и замком, если бы ваши гарцующие южные выскочки не обмочили свои атласные штанишки при виде небольшого снега.
— Небольшого снега?
Мягкий девичий рот Писбери скривился от ярости.
— Это из-за твоего дурного совета мы начали этот поход, Вулл. Я начинаю подозревать, что ты уже давно на побегушках у Болтона. Верно? Это он послал тебя, чтобы нашёптывать ядовитые слова на ухо королю?
Большое Ведро расхохотался ему в лицо.
— Лорд Гороховый Стручок. Будь ты мужчиной, я бы убил тебя за это, но мой меч сделан из слишком хорошей стали, чтобы пачкать его кровью труса, — он отпил эля и вытер рот. — Да, люди умирают. Ещё много погибнет до того, как мы увидим Винтерфелл. И что? Это война. Люди умирают на войне. Так должно быть. Так было всегда.
Сир Корлисс Пенни недоверчиво посмотрел на вождя клана.
— Вы хотите умереть, Вулл?
Похоже, это позабавило северянина.
— Я хочу жить вечно в стране, где лето длится тысячу лет. Я хочу замок в облаках, чтобы смотреть на весь мир сверху вниз. Я снова хочу быть двадцатишестилетним. Когда мне было двадцать шесть, я мог сражаться весь день и трахаться всю ночь. Неважно, чего мы хотим.
Зима почти пришла, мальчик. А зима и есть смерть. Пусть лучше мои люди погибнут в бою за дочурку Неда, чем от голода в одиночестве, в снегу, с замерзающими на щеках слезами. Об умерших такой смертью не поют песен. Что до меня, то я стар. Это будет моя последняя зима. Дайте мне искупаться в крови Болтона перед смертью. Я хочу ощутить её брызги на своём лице, когда мой топор погрузится в его череп. Я хочу слизать её со своих губ и умереть с этим вкусом на языке.
— Да! — закричал Морган Лиддл. — Кровь и битва!
За ним и все жители холмов принялись кричать, стуча чашами и винными рогами по столу, наполнив королевский шатёр звоном.
Аша Грейджой сама бы с радостью кинулась в схватку. «Один бой, чтобы положить конец этим мукам. Сталь против стали, розовый снег, разбитые щиты и отрубленные конечности. И всё закончится».
На следующий день разведчики короля наткнулись на покинутую деревушку между двумя озёрами — захудалое местечко, всего лишь несколько хижин, общинный дом и сторожевая башня. Ричард Хорп скомандовал привал, хотя в тот день армия прошла не более полумили, и до темноты ещё было много времени. Обоз и арьергард, а с ними и Аша притащились, когда уже давно взошла луна.
— В этих озёрах есть рыба, — сказал королю Хорп. — Мы прорубим лунки во льду. Северяне знают, как это делается.
Даже в своём громоздком меховом плаще и тяжёлых доспехах Станнис выглядел так, словно стоял одной ногой в могиле. Та жалкая плоть, что он носил на своём высоком прямом скелете в Темнолесье, растаяла во время перехода. Череп просвечивал сквозь кожу, а челюсти были сжаты так сильно, что Аша опасалась за его зубы.
— Пусть будет рыба, — сказал король, будто выплёвывая каждое слово. — Но мы выступим с первыми лучами.
Но на рассвете лагерь проснулся в снегу и молчании. Небо из чёрного стало белым, но не выглядело ярче. Аша Грейджой проснулась под грудой мехов от судорог и холода под звуки храпа Медведицы. Прежде ей не встречалась женщина, которая бы так храпела, но за время похода она привыкла к этому звуку и даже находила его успокаивающим. А вот тишина её встревожила. Трубы не играли «подъём», «седлать коней, строиться, готовиться к переходу». Боевые рога не будили северян. «Что-то не так».
Аша избавилась от мехов и выбралась наружу. Ей пришлось разгрести сугроб вставшего стеной снега, завалившего ночью палатку. Бряцая кандалами, она поднялась на ноги и вдохнула морозный утренний воздух. Снег до сих пор валил, и куда сильнее, чем перед её отходом ко сну. Озёра исчезли, как и лес. Она видела очертания других палаток и навесов и размытое оранжевое свечение сигнального огня на сторожевой башне, но не саму башню. Буря поглотила все остальное.
Где-то впереди, за стенами Винтерфелла их ждал Русе Болтон, но войско Станниса Баратеона оказалось в ловушке из снега и льда, под угрозой голодной смерти.
Дейенерис
Свеча почти догорела. В лужице расплавленного воска, освещая ложе королевы, торчал огарок высотой меньше дюйма. Пламя уже угасало.
«Скоро оно погаснет совсем, — поняла Дени, — и когда это произойдёт, закончится ещё одна ночь».
Рассвет всегда наступал слишком скоро.
Она не спала — не могла и не хотела. Она даже не отважилась смежить веки, боясь, что, когда снова откроет глаза, уже наступит утро. Будь её воля, ночи длились бы вечно, но Дени могла лишь бодрствовать и пытаться смаковать каждое мгновение, пока день не превратит их в воспоминания, понемногу сходящие на нет.
Рядом с ней сном младенца спал Даарио Нахарис. Он не раз хвастался ей с самоуверенной улыбкой, что у него талант крепко спать. В поле, если верить его словам, он мог спать в седле на ходу, чтобы ринуться в бой полным сил. Ясный ли день вокруг или буря — для него это не имело значения.
— Если воин не спит, у него не останется сил для битвы, — говорил капитан наёмников.
И его никогда не мучили кошмары. Когда Дени рассказала, как Сервина Зеркального Щита преследовали призраки павших от его руки рыцарей, Даарио лишь посмеялся.
— Если те, кого я убил, явятся нарушать мой покой, я убью их во второй раз.
«У него совесть наёмника, — поняла она тогда. — А это значит, что её у него совсем нет».
Даарио лежал на животе, легкие льняные покрывала обмотались вокруг его длинных ног, а лицо наполовину зарылось в подушки.
Дени погладила его по спине, проведя рукой вдоль позвоночника. Кожа у капитана была гладкая, почти безволосая. «Его кожа — шелк и атлас». Ей нравилось прикасаться к его телу. Нравилось запускать пальцы ему в волосы, разминать его уставшие после долгого дня в седле ноги, брать его член в руку и чувствовать, как тот твердеет в ладони.
Будь она обычной женщиной, то с радостью провела бы остаток жизни с Даарио — трогая его, рассматривая шрамы и расспрашивая, как он их получил. «Я отреклась бы от короны, если бы он меня попросил», — думала Дени… но тот не просил и никогда бы не стал просить. Пусть Даарио и шептал ей на ухо слова любви, когда они были одним целым, Дени знала, что любит капитан драконью королеву. «Если я отрекусь от короны, он меня не захочет». Кроме того, короли нередко теряли вместе с короной и голову, и она не видела причин, по которым для королевы должны сделать исключение.
Пламя свечи задрожало в последний раз и погасло, утонув в воске. Темнота поглотила перину и лежавшую на ней пару, затопив все углы опочивальни. Дени обняла капитана и прижалась к его спине. Она вдыхала его запах, смаковала тепло его тела и прикосновения его кожи.
— «Запомни, — говорила она себе. — Запомни, каково это быть с ним».
Дени поцеловала его в плечо.
Даарио открыл глаза и перекатился к ней.
— Дейенерис, — лениво улыбнулся он. Еще один его талант: просыпаться мгновенно, как кот. — Уже рассвет?
— Ещё нет. У нас есть немного времени.
— Лгунья. Я же вижу твои глаза — разве я увидел бы их в ночной темноте? — Даарио отбросил покрывала и сел. — Светает. Скоро настанет день.
— Я не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась.
— Не хочешь? Почему же, моя королева?