— Нет, милорд. Прилетела птица из Королевской Гавани. Я взял на себя смелость… я не знал… — Он протянул ему письмо.
Джейме прочел его в кресле у окна, омываемый белым холодным утренним светом. Послание Квиберна было кратким и четким, Серсеи — лихорадочным и пылким:
Возвращайся немедленно, — писала она. — Помоги. Спаси меня. Ты нужен мне, как никогда прежде. Люблю тебя. Люблю. Люблю. Немедленно возвращайся!
Виман, ожидая, топтался у двери, и Джейме чувствовал, что Пек тоже за ним наблюдает.
— Милорд желает написать ответ? — После долгого молчания спросил мейстер.
На письмо опустилась снежинка. На том месте, где она растаяла, под ней расплылись чернила. Джейме обратно свернул пергамент так плотно, как только сумел одной рукой, и отдал его Пеку.
— Нет, — ответил он. — Брось его в огонь.
Слепая девочка
Её ночи были светлыми, в них мерцали далёкие звёзды, и искрился в лунном сиянии снег, но, просыпаясь по утрам, она окуналась в темноту.
Открыв глаза, она слепо пялилась в окутывавший её мрак, в котором растворился сон. «Как это прекрасно». Девочка облизала губы, вспоминая блеяние овец, ужас в глазах пастуха, визг убитых ею одну за другой собак и рычание её стаи. С тех пор, как выпал снег, охотиться стало труднее, но прошлой ночью они славно попировали. Ягнятина, баранина, собачатина и на закуску — человеческая плоть. Некоторые из маленьких серых сестёр боялись людей, даже мертвых, но только не она. Мясо есть мясо, а люди — такая же добыча. Ночью она была волком.
Но только во сне.
Слепая девочка перекатилась на край постели и села, а затем, вскочив на ноги, потянулась, чтобы размять окоченевшее и затёкшее за ночь тело. Постелью ей служил набитый тряпьем тюфяк, брошенный прямо на каменный выступ в стене. Тихая как тень, босиком, едва касаясь пола маленькими, мозолистыми ступнями, она скользнула к тазику, сполоснула лицо холодной водой и насухо вытерлась. «Сир Григор, — перечисляла девочка, — Дансен, Рафф-Красавчик, сир Илин, сир Меррин, королева Серсея». Её утренняя молитва. Или не её? «Нет, — ответила сама себе она, — не моя. Я никто. Это молитва ночной волчицы. Когда-нибудь она найдет их и будет охотиться, узнает запах их страха и вкус крови. Когда-нибудь».
Девочка нащупала в окружающей её темноте сваленное в кучу белье, понюхала, чтобы убедиться, что оно ещё достаточно свежее, и натянула на себя. Одеяние служки находилось там же, где она его повесила. Схватив длинную тунику из грубой и колючей некрашеной шерсти, девочка натянула её через голову одним уверенным заученным движением, а потом надела носки. Один из них был белый, а другой — чёрный, с заплаткой на мыске. По ней она всегда могла его отличить, чтобы не перепутать, на какую ногу какой надевать. Девочка очень радовалась тому, что её худенькие, но сильные и пружинистые ножки с каждым днём становились всё длиннее.
Водяному плясуну необходимы хорошие ноги. Слепая Бет — не Водяной плясун, но не навечно же она останется Бет.
Дорога к кухне была ей прекрасно знакома, впрочем, нос всё равно прямиком бы привел её туда. «Острый перец, жареная рыба, — принюхавшись, определила девочка, — и свежий выпечённый Уммой хлеб». От запахов у неё заурчало в животе. И хотя волчица ночью наелась до отвала, в животе слепой девочки было пусто. Мясом из снов не наешься — этот урок она усвоила давно.
Завтрак состоял из обжаренной в перчёном масле хрустящей сардины. Поданная на стол рыба была такой горячей, что обжигала пальцы. Девочка собрала остатки масла куском хлеба, оторванным от утреннего каравая Уммы, и запила всё кубком разбавленного водой вина. Она ела, наслаждаясь вкусами и запахами, ощущением грубой хлебной корки под пальцами, липкостью масла, жжением острого перца, попавшим в незажившую царапину на тыльной стороне ладони. «Слушать, обонять, пробовать на вкус, чувствовать, — напомнила себе девочка. — У лишённых зрения есть множество других способов познавать мир».
За спиной в комнату кто-то вошел — тихо, словно мышь, ступая по полу в туфлях на войлочной подошве. Её ноздри затрепетали. «Добрый человек». Мужской запах отличался от женского, и, кроме того, в воздухе повеяло цитрусовым ароматом. Жрец обожал жевать апельсиновую кожуру, чтобы освежить дыхание.
— И кто же ты сегодня утром? — спросил он, заняв место во главе стола. «Тук, тук», — услышала она, а затем раздался негромкий хруст. «Принялся за первое яйцо».
— Никто, — ответила девочка.
— Ложь. Я тебя знаю. Ты та слепая побирушка.
— Бет. — Она раньше знавала одну Бет, в Винтерфелле, когда была Арьей Старк. Наверное, потому и выбрала это имя. А может из-за того, что оно просто очень подходило слепой девочке.
— Бедное дитя, — сказал Добрый человек. — Ты бы хотела вернуть свои глаза? Только попроси и прозреешь.
Он спрашивал об этом каждое утро.
— Может, захочу завтра. Не сегодня. — Её лицо застыло, словно неподвижная вода: скрывая всё, не выдавая ничего.
— Как пожелаешь. — Она слышала, как он очищает яйцо от скорлупы. Затем раздался тонкий серебряный звон — Добрый человек взял ложку для соли. Ему нравились круто посоленные яйца.
— Где моя бедная слепая девочка просила милостыню прошлой ночью?
— У постоялого двора «Зелёный угорь».
— И какие три новые неизвестные вещи ты узнала?
— Морской Лорд всё ещё болен.
— Это не новость. Морской Лорд болел вчера и будет завтра.
— Или умрет.
— Тогда кончина станет новостью.
«После его смерти, начнутся выборы, и тогда в ход пойдут клинки». Так заведено в Браавосе. В Вестеросе умершему королю наследовал старший сын, но у браавосийцев не было королей.
— Тормо Фрегар станет новым морским лордом.
— Так говорят в гостинице «Зелёный угорь»?
— Да.
Добрый человек откусил от яйца, девочка слышала, как он жует. Он никогда не говорил с набитым ртом. Наконец, жрец проглотил пищу и сказал:
— Некоторые утверждают, что «истина в вине». Глупцы. Будь уверена, в других тавернах сплетники упоминают другие имена. — Он ещё раз откусил, прожевал и проглотил. — Так, что ты узнала из того, что не знала раньше?
— Я узнала, что кое-кто болтает, будто Тормо Фрегар определенно станет новым морским лордом, — ответила она. — Кое-кто из пьяных людей.
— Уже лучше. А что ещё ты знаешь?
«В Вестеросе в речных землях идет снег». Ляпни она это вслух, и жрец бы спросил, откуда ей это известно, а ответ вряд ли бы ему понравился. Девочка прикусила губу, прокручивая в голове события прошлой ночи.
— Шлюха Сфрона родила, но не знает от кого. Думает, что от тирошийского наёмника, которого сама же и прикончила.
— Такое знать полезно. Что ещё?
— Королева морского народа выбрала взамен утонувшей новую Русалку — дочь служанки из дома Прейстанов, тринадцати лет от роду, без гроша за душой, зато красивую.
— Поначалу они все такие, но ты не можешь знать, что Русалка красива, пока не видела её собственными глазами, а глаз у тебя нет. Кто ты, дитя?
— Никто.
— Слепая Бет, нищенка — вот кого я вижу. Она жалкая лгунья, эта Бет. Приступай к своим обязанностям. Валар моргулис.
— Валар дохаэрис. — Собрав со стола миску, кубок, нож и ложку, девочка поднялась на ноги, а затем взяла трость — пяти футов в длину, изящную и гибкую, толщиной с её палец и с обмотанной кожей рукояткой.
— Лучше чем глаза, если научишься ей пользоваться, — уверила её женщина-призрак.
Очередная ложь. Здесь ей часто лгали, чтобы испытать. Ни одна палка не заменит пару глаз, но иметь такую при себе полезно, и теперь трость всегда была у неё под рукой. Умма стала называть девочку Прутиком, однако имена ничего не значили. Она просто была собой. «Никем. Я — никто. Всего лишь слепая девочка, простая послушница Многоликого».
Каждый вечер после ужина женщина-призрак приносила чашку молока и велела его выпить. Напиток имел необычный горьковатый привкус, к которому слепая девочка вскоре стала испытывать отвращение. Не успевала она поднести чашку к губам, как от одного лишь запаха питья возникали рвотные позывы. И тем не менее, всякий раз она осушала чашку.
— Долго мне быть слепой? — спрашивала она.
— Пока тьма не станет для тебя столь же мила, как и свет, — отвечала женщина-призрак, — или пока не попросишь вернуть глаза. Попроси и прозреешь.
«И тогда меня выгонят». Лучше уж слепота. Они не заставят меня сломаться.
В день, когда она впервые проснулась слепой, женщина-призрак, взяв её за руку, повела по подвалам и тоннелям, вырубленным в скале, на которой стоял Чёрно-Белый Дом, по крутым каменным лестницам, ведущим в святилище.
— Поднимаясь, считай ступеньки, — посоветовала она. — Проведи по стенам пальцами: на них знаки невидимые глазу, но ощутимые при прикосновении.
Таков был первый урок, за ним последовало множество других.
После полудня наступало время работы с ядами и снадобьями. Она могла обнюхивать, ощупывать и пробовать на вкус вещи, которые хотела изучить. Только когда приходилось толочь яды, трогать и пробовать на вкус, становилось опасно. Некоторые, самые ядовитые зелья женщины-призрака, было опасно даже вдыхать. Обожженные кончики пальцев и покрытые волдырями губы стали обычным делом, а однажды слепая девочка так сильно отравилась, что её рвало несколько дней.
За ужином занимались языками. Слепая девочка хорошо понимала и бегло говорила на браавосийском, практически избавившись от варварского акцента. Однако Добрый человек не был удовлетворён, он требовал, чтобы она улучшила свой Высокий валирийский и выучила языки Лисса и Пентоса.
Вечером она играла в ложь с женщиной-призраком, но без глаз игра сильно усложнилась. Иногда ей приходилось полагаться только на тон и слова, а временами женщина-призрак позволяла ощупывать своё лицо. Поначалу играть было очень и очень тяжело, почти невозможно… но однажды, когда она уже была готова завизжать от бессилия, вдруг стало намного легче. Слепая девочка научилась слышать ложь, чувствовать её в игре мышц вокруг рта и глаз.