Кроме того, он видел мёртвых и слышал умирающих. Сквозь плывший по ветру дым, запах лошадей и острый солёный дух залива пробивался смрад крови и дерьма. Понос, догадался Тирион, глядя, как двое наёмников оттаскивают от палаток труп третьего. От этой мысли у него задрожали пальцы. «Болезнь может стереть армию с лица земли быстрее, чем сражение», — сказал как-то его отец.
Тем больше причин для побега, и чем скорее это случится, тем лучше.
Спустя четверть мили, он обнаружил вескую причину передумать: толпу, собравшуюся вокруг трёх рабов, пойманных при попытке к бегству.
— Я знаю, что мои маленькие сокровища будут милыми и послушными, — сказал Нянька. — Смотрите, что случается с теми, кто пытается бежать.
Беглецов привязали к ряду перекладин, и пара пращников показывала на них свое искусство.
— Толосийцы, — объяснил им один из стражников. — Лучшие пращники в мире. Вместо камней они метают мягкие свинцовые шарики.
Тирион никогда не понимал смысла в пращах, ведь луки бьют намного дальше… до тех пор как не увидел этих толосийцев в деле. Их свинцовые шарики причиняли гораздо больше вреда, чем гладкие камни, которыми пользовались другие пращники. Хватило лишь раз попасть в колено одного из беглецов, и оно разлетелось месивом крови и костей, после чего нижняя часть ноги осталась болтаться на тёмно-красных сухожилиях. «Ну, больше он бегать не будет», — признал Тирион в тот самый момент, когда человек стал кричать. Его пронзительные вопли смешались в утреннем воздухе со смехом обозников и проклятиями тех, кто поставил целую монету на то, что пращник промахнётся. Пенни отвернулась, но Нянька схватил её за подбородок и насильно повернул голову обратно.
— Смотри, — приказал он. — И ты тоже, медведь.
Джорах Мормонт поднял голову и уставился на Няньку. Тирион видел, как напряглись руки рыцаря. «Он задушит его, и нам всем придет конец». Но Мормонт лишь скривился, а затем перевел свой взгляд на кровавое представление.
На востоке в утреннем мареве мерцали массивные кирпичные стены Миэрина — убежища, к которому стремились несчастные глупцы. Как долго оно останется таковым?
К тому моменту, когда Нянька вновь взялся за вожжи, все три неудавшихся беглеца умерли. Повозка, запряжённая мулом, загрохотала дальше.
Растянувшийся на несколько акров лагерь их хозяина располагался к югу-востоку от Харридана, практически в его тени. «Скромная палатка» Йеззана зо Каггаза оказалась дворцом из шёлка лимонного цвета. Сиявшие на солнце позолоченные гарпии восседали на центральных шестах каждой из девяти остроконечных крыш. Со всех сторон его окружали палатки поменьше.
— Это жилища поваров, наложниц и воинов нашего благородного хозяина, а также некоторых менее привилегированных родственников, — объяснил им Нянька. — Но вам, малыши, будет оказана высокая честь — вы сможете ночевать в покоях самого Йеззана. Ему нравится держать свои сокровища под рукой.
Нахмурившись, он взглянул на Мормонта:
— К тебе это не относится, медведь. Ты большой и уродливый, тебя прикуют снаружи. — Рыцарь промолчал. — Для начала, вы все должны примерить ошейники.
На железных с позолотой, чтобы сияли на свету, ошейниках валирийскими буквами было выгравировано имя Йеззана, а под дужками крепилась пара маленьких колокольчиков. Каждый шаг носившего ошейник сопровождался лёгким жизнерадостным перезвоном. Джорах Мормонт принял свой с озлобленным молчанием, а когда оружейник застёгивал ошейник Пенни, та заплакала.
— Такой тяжелый! — пожаловалась она.
Тирион сжал ее руку:
— Это чистое золото, — солгал он. — В Вестеросе, благородные дамы мечтают о таком ожерелье. Ошейник лучше, чем клеймо — его хоть можно снять.
Он вспомнил Шаю и то, как сияла золотая цепь, все туже и туже затягиваясь вокруг её горла.
Позже Нянька приказал приковать цепи сира Джораха к столбу возле костра, где готовили пищу, а сам повёл карликов в павильон своего господина. Он показал им места для ночлега в убранном коврами алькове, отделённом от основного шатра стенами жёлтого шёлка. Карликам предстояло разделить эту комнату с другими сокровищами Йеззана: мальчиком с кривыми волосатыми козлиными ногами, двухголовой девочкой из Мантариса, бородатой женщиной и изящным созданием по прозвищу Сладость, наряжённым в лунные камни и мирийское кружево.
— Вы пытаетесь понять, женщина я или мужчина, — заявил Сладость, когда его привели к карликам. Затем он задрал юбки и показал, что находится под ними. — Я и то, и другое, и хозяин любит меня больше всех.
«Ошибка природы, — понял Тирион. — Где-то пошутил какой-то бог».
— Очаровательно, — ответил он Сладости, — но мы надеялись, что хоть раз обойдём всех красотой.
Сладость захихикал, но Няньке было не до смеха.
— Прибереги свои шуточки на вечер, когда будешь выступать перед нашим благородным хозяином. Ублажите его — и вас вознаградят. Если же нет… — он залепил Тириону пощечину.
— С Нянькой лучше быть поосторожнее, — посоветовал Сладость, когда надсмотрщик ушёл. — Он тут единственное настоящее чудовище.
Бородатая женщина общалась на непонятной разновидности гискарского, козлоногий мальчик — на каком-то гортанном моряцком жаргоне, называвшемся торговым языком. Двухголовая девочка была слаба умом: одна её голова, размером не больше апельсина, совсем не разговаривала, а вторая, с подпиленными зубами, рычала на любого, кто подходил к её клетке. Но Сладость свободно изъяснялся на четырёх языках, в том числе и на высоком валирийском.
— Какой он, наш хозяин? — встревожено спросила Пенни.
— Желтоглазый и вонючий, — ответил Сладость. — Десять лет назад он ездил в Соторос, и с тех пор гниет изнутри и снаружи. Дайте ему хоть ненадолго забыть о том, что он умирает, и хозяин будет наищедрейшим человеком. Ни в чём ему не отказывайте.
Они должны были выучить правила поведения рабов не позже, чем к полудню. Домашние рабы Йеззана наполнили ванну горячей водой, и карликам разрешили помыться — сначала Пенни, затем Тириону. После чего другой раб смазал жгучей мазью раны от хлыста на его спине, чтобы те не загноились, и поставил охлаждающую припарку. Пенни подрезали волосы, Тириону подравняли бороду и выдали обоим мягкие тапочки и свежую одежду — простую, но чистую.
К вечеру Нянька вернулся и объявил, что пора обряжаться в потешные доспехи. Йеззан собирался принять у себя главнокомандующего юнкайской армией, благородного Юрхаза зо Юнзака, и карлики должны были их развлекать.
— Расковать вашего медведя?
— Не этим вечером, — сказал Тирион. — Давайте мы сперва сразимся для нашего хозяина, а медведя оставим на потом.
— Ладно. Когда закончите со своими ужимками, поможете подавать на стол. Смотрите, ничем не облейте гостей, вам же хуже будет.
Вечер начался с выступления жонглёра. За ним последовало трио энергичных акробатов. Потом вышел козлоногий мальчик и сплясал нелепый танец под аккомпанемент костяной флейты, на которой играл один из рабов Юрхаза. Тирион подумывал спросить у него, знает ли он песню «Рейны из Кастамере».
Пока они ждали своей очереди, он наблюдал за Йеззаном и его гостями. Восседавший на почетном месте человек-сушёная слива, очевидно, был главнокомандующим юнкайцев и выглядел грозно, как понос. За его спиной стояла дюжина юнкайских лордов. Кроме них присутствовали два капитана наёмников, каждый в компании дюжины воинов из своего отряда. Один из них — элегантный седовласый пентошиец, облачённый в шелка и в плащ, сшитый из десятков разноцветных клочков окровавленной материи. Второй капитан — человек, пытавшийся купить их этим утром — смуглокожий покупатель с седеющей бородой.
— Бурый Бен Пламм, — сообщила Сладость. — Командир Младших сыновей.
«Уроженец Вестероса, да еще и Пламм. Всё лучше и лучше».
— Следующие вы, — сообщил им Нянька. — Будьте уморительными, мои маленькие голубчики, иначе очень пожалеете.
Хоть Тирион не владел и половиной старых трюков Гроша, но у него получилось проехаться на свинье, упасть, когда надо, перекатиться и вскочить обратно на ноги. Все это было хорошо принято. Подобное зрелище — маленькие человечки, носившиеся вокруг, словно пьянчуги, и колошматящие друг друга деревянным оружием — в лагере осаждающих у Залива Работорговцев воспринимались с не меньшим весельем, чем на свадебном пиру Джоффри в Королевской Гавани. «Презрение, — подумал Тирион, — это всем понятный язык».
Когда один из карликов падал или получал тумаки, их хозяин Йеззан смеялся громче и дольше всего — его необъятное тело ходило ходуном, словно трясущееся сало. Прежде чем присоединиться к хохоту, гости ждали, как поведет себя Юрхаз зо Юнзак. Главнокомандующий выглядел таким тщедушным, что Тирион опасался, как бы тот не помер от смеха. Когда сбитый с Пенни шлем приземлился прямо на колени кислолицего юнкайца, Юрхаз закудахтал как курица. А когда вышеуказанный лорд просунул руку внутрь шлема и вытащил оттуда сочную мякоть фиолетовой дыни, то захрипел и не мог остановиться до тех пор, пока его лицо не стало того же цвета, что и плод. Повернувшись к радушному хозяину, юнкаец прошептал что-то, что заставило того хихикнуть и облизнуть губы… Хотя Тириону показалось, что он уловил тень злобы в узких жёлтых глазках толстяка.
Потом карлики сняли с себя деревянные доспехи и пропитанную потом исподнюю одежду, и переоделись в свежие жёлтые туники, которые им приготовили для прислуживания за столом. Тириону достался штоф бордового вина, а Пенни — графин с водой. Они ходили по палатке и наполняли бокалы. Их обутые в тапочки ноги с лёгким шорохом ступали по толстым коврам. Работа оказалась труднее, чем представлялась раньше. Вскоре ноги Тириона свело сильной судорогой, один из рубцов на спине вновь закровоточил, и сквозь жёлтый лён туники проступили красные пятна. Стиснув зубы, Тирион продолжал разливать вино.
Большинство гостей обращали на них не больше внимания, чем на остальных рабов… Пока один из юнкайцев не заорал пьяным голосом, что Йеззан должен заставить карликов трахаться, а другой потребовал рассказать как Тирион потерял свой нос.