И Джейме…
Нет, в это она не могла поверить, и не поверит. Джейме тут же примчался бы, знай он о её беде. «Приезжай немедля, — написала ему Серсея. — Спаси меня. Ты нужен мне как никогда прежде. Я люблю тебя. Люблю. Люблю. Приезжай». Квиберн поклялся, что обязательно доставит письмо брату, стоявшему в Речных Землях со своей армией. Но Квиберн не вернулся. Не исключено, что он убит, а его насаженная на пику голова красуется на воротах замка. Или, быть может, он томится в каменном мешке под Красным Замком, а письмо так и не отправлено. Королева спрашивала о Квиберне сотню раз, но тюремщицы не отвечали. Наверняка она знала только одно: Джейме не пришёл.
«Пока не пришёл, — говорила она себе. — Но скоро придёт, и тогда «его воробейшество» со своими сучками запоют по-другому».
Её бесила собственная беспомощность.
Она угрожала, но угрозы разбивались о каменные лица, а уши оставались к ним глухи. Она приказывала, но на приказы не обращали внимания. Она взывала к милосердию Матери, напирала на свойственное женщинам взаимопонимание, но, похоже, обеты сделали этих трёх сморщенных септ бесполыми. Серсея пыталась обаять их: разговаривала вежливо и кротко принимала каждое новое оскорбление. Они были непоколебимы. Она предлагала им награду, покровительство, почести, золото, места при дворе. От обещаний толку было не больше, чем от угроз.
И она молилась. Ах, как же она молилась! Раз уж они этого хотели, она ползала на коленях, словно какая-то уличная девка, а не дочь Утёса. Серсея молила о помощи, об избавлении, о Джейме. Вслух она просила богов защитить себя, невинную страдалицу, а в мыслях — покарать обвинителей внезапной, мучительной смертью. Серсея молилась так истово, что её колени покрылись ссадинами и начали кровоточить, а язык распух и настолько отяжелел, что она едва им не давилась. В своей камере Серсея вспомнила все молитвы, которым её учили в детстве, и придумала новые, взывая к Матери и Деве, Отцу и Воину, Старице и Кузнецу. Даже к Неведомому. «В ненастье любой бог пригодится». Семеро оказались столь же глухи, как и их земные слуги. Серсея рассказала им всё, что было у неё на душе, пошла на всё, кроме слёз. «Этого они никогда не дождутся», — твердила она себе.
Её бесила собственная слабость.
Если бы боги даровали ей силу, как Джейме и этому самодовольному дураку Роберту, она сумела бы сбежать сама. «Ах, будь у меня меч и умей я им владеть». В душе она была воином, но боги в своей слепой злобе дали ей слабое женское тело. Поначалу королева пыталась бороться, но септы одолели — их было больше, и они оказались сильнее. Со стороны септы выглядели просто уродливыми старухами, но молитвы, тяжёлая работа и порка послушниц сделали их твёрдыми как кремень.
И они не давали ей покоя ни днём, ни ночью. Стоило королеве сомкнуть глаза, как кто-нибудь из тюремщиц будил её и требовал исповедаться в своих грехах. Её обвиняли в супружеской неверности, блуде, государственной измене и даже в убийстве, поскольку Осни Кеттлблэк признался, что задушил верховного септона по её приказу.
— Покайтесь в убийствах и блуде, — обычно брюзжала септа Юнелла, тряся королеву.
Септа Моэлла уверяла Серсею, что спать ей не дают грехи:
— Только невинным дарован спокойный сон. Покайтесь в своих грехах и будете спать, как младенец.
Пробуждение, сон и вновь пробуждение. С каждым разом ночи становилось всё холоднее и мучительнее, и не было ни одной, которую не разорвали бы на куски грубые руки её тюремщиц. Час совы, час волка, час соловья, восход луны и заход, рассвет и закат проносились мимо, словно в пьяном бреду. Который теперь час? Какой день? Где она? Сон это или явь? Те урывки сна, что ей дозволялись, исполосовали мозг, словно бритва. Серсея слабела день ото дня и чувствовала себя всё более истощённой и больной. Она уже не понимала, как долго находится в этой камере, на вершине одной из семи башен Великой Септы Бейелора. «Я здесь состарюсь и умру», — думала она в отчаянии.
Этого допустить нельзя. Сын и королевство нуждаются в ней. Нужно выйти на свободу любой ценой. Пусть её мир сжался до клетушки в шесть квадратных футов, ночного горшка, продавленного тюфяка и тонкого, как её надежды, коричневого шерстяного кусачего одеяла, но она всё ещё оставалась наследницей лорда Тайвина и дочерью Утёса.
Вымотанная недосыпанием, дрожащая от холода, что каждую ночь прокрадывался в её камеру на вершине башни, терзаемая то лихорадкой, то голодом Серсея, наконец, поняла, что должна сознаться.
Той же ночью пришедшая чтобы её растормошить септа Юнелла обнаружила королеву стоящей на коленях.
— Я согрешила, — произнесла Серсея. Её язык распух, а губы потрескались и кровоточили. — Тяжко согрешила. Теперь я это понимаю. Как я могла так долго быть слепа? Мне явилась Старица с высоко поднятым светочем, и в его святом сиянии я узрела путь. Я хочу очиститься, искупить вину. Пожалуйста, милая септа, молю тебя, отведи меня к верховному септону, чтобы я могла сознаться в своих преступлениях и распутстве.
— Я передам ему, ваше величество, — ответила септа Юнелла. — Его святейшество будет очень доволен. Только исповедью и искренним раскаянием можно спасти наши бессмертные души.
Больше её не тревожили, и Серсея провела остаток долгой ночи в благословенном и ничем не прерываемом сне. В кои-то веки сова, волк и соловей незаметно сменили друг друга, а Серсее снился бесконечный и упоительный сон, в котором Джейме был её мужем, и их сын — жив и здоров.
С наступлением утра королева почувствовала себя почти прежней. Когда пришли тюремщицы, она вновь затянула ту же волынку, рассказывая о своем решении покаяться в грехах и получить прощение за всё, что сотворила.
— Мы рады это слышать, — произнесла септа Моэлла.
— С вашей души спадёт тяжкий груз, — уверила септа Сколерия. — После этого вы почувствуете себя намного лучше, ваше величество.
«Ваше величество». Эти два простых слова взволновали её. За долгое время плена тюремщицы нечасто утруждали себя даже такой простой любезностью.
— Его святейшество ждёт, — сказала септа Юнелла.
Серсея покорно склонила голову.
— Не позволите ли вы мне прежде принять ванну? Я не могу предстать перед ним в таком виде.
— Вы помоетесь позже, если позволит его святейшество, — ответила септа Юнелла. — Сейчас вас должна беспокоить чистота бессмертной души, а не пустые хлопоты о плоти.
Будто опасаясь, что Серсея может сбежать, септы втроём повели её вниз по лестнице башни: впереди шла септа Юнелла, а позади септы — Моэлла и Сколерия.
— Меня так давно никто не навещал, — проворковала Серсея, пока они спускались. — Как себя чувствует король? Как мать я волнуюсь за своё дитя.
— Его величество в добром здравии, — ответила септа Сколерия, — и в безопасности, днём и ночью. Королева всегда с ним.
«Это я королева!» Она сглотнула и, улыбнувшись, произнесла:
— Рада это слышать. Томмен очень её любит. Я никогда не верила тем ужасам, что про неё говорили.
Неужели Маргери Тирелл удалось увильнуть от обвинений в супружеской неверности, блуде и государственной измене?
— Состоялся суд?
— Скоро будет, — ответила септа Сколерия, — но её брат…
— Тсс, — септа Юнелла оглянулась на товарку. — Слишком много болтаешь, глупая старуха. Не нам рассуждать о таких вещах.
Сколерия склонила голову.
— Молю простить меня.
Остаток спуска они преодолели в молчании.
«Его воробейшество» принял её в своей келье — простой семиугольной комнате, где топорно вытесанные лики Семерых смотрели с каменных стен почти так же угрюмо и неодобрительно, как и сам его святейшество. Когда Серсея вошла, верховный септон сидел за грубо сколоченным столом и что-то писал. Он совсем не изменился со времени их последней встречи — с того самого дня, когда её схватили и посадили под замок. Всё тот же суровый седовласый измождённый мужчина с острыми чертами лица и полными подозрения глазами. Одет он был не в роскошную рясу своих предшественников, а в бесформенную доходящую до лодыжек рубаху из некрашеной шерсти.
— Ваше величество, — произнёс верховный септон вместо приветствия. — Как я понимаю, вы желаете исповедаться.
Серсея упала на колени.
— Желаю, ваше святейшество. Старица пришла ко мне во сне с высоко поднятым светочем…
— Не сомневаюсь. Юнелла, останься и запиши то, что расскажет её величество. Сколерия, Моэлла можете идти.
Он сложил пальцы домиком, как тысячу раз делал её отец.
Септа Юнелла села позади королевы, расправила пергамент и окунула перо в мейстерские чернила. Серсея вдруг испугалась.
— Когда я признаюсь, мне разрешат…
— С вашим величеством поступят согласно грехам.
«Безжалостен», — в который раз подумалось ей. Она помолчала, приводя мысли в порядок.
— Тогда, Матерь, помилуй меня. Я признаю, что возлежала с мужчинами вне уз брака. Сознаюсь в этом.
— С кем? — Взгляд верховного септона застыл на ней.
Серсея слышала, как за спиной поскрипывала пером Юнелла.
— С моим кузеном Ланселем Ланнистером и Осни Кеттлблэком.
Оба сознались в том, что спали с ней, открещиваться от их слов бесполезно.
— И с его братьями тоже. С обоими.
Кто знает, что могли рассказать Осфрид и Осмунд. Лучше признать слишком много, чем слишком мало.
— Это не оправдывает моего греха, ваше святейшество, но я была одинока и напугана. Боги забрали у меня короля Роберта — моего возлюбленного и защитника. Я осталась одна в окружении интриганов, ложных друзей и изменников, замышлявших смерть моих детей. Я не знала, кому верить… И я… Я использовала единственное доступное средство, чтобы привязать к себе Кеттлблэков.
— Подразумеваете ваши женские прелести?
— Мою плоть, — она задрожала и закрыла лицо рукой, а затем продемонстрировала мокрые от слёз глаза. — Да. Пусть Дева простит меня. Но я поступила так не ради удовольствия, а ради моих детей и моего королевства. Кеттлблэки… Они суровы и жестоки, они грубо со мной обращались, но что мне оставалось делать? Томмен нуждался в защите людей, которым я могла довериться.