За свои 13 лет Петя четырежды побывал здесь. Первый раз – с родителями в три года, когда отца наградили вторым орденом, потом с бабушкой и Тингой, затем со своим класом, сразу после вступления в пионеры, и последний раз – с отцом, перед его выступлением на съезде партии.
Каждый раз Петя чувствовал в Мавзолее что-то грозно-неповторимое, что заставляло думать о непонятном. Входя в Мавзолей, он всегда сильно волновался и искал опоры в сопровождающих. Выходя, он сразу все забывал и, лишь прийдя домой, вспоминал что-то из увиденного. Лучше всего он помнил цвет лабрадора, которым были отделаны стены. Самого Ленина он почти не помнил.
Сейчас Петя не испытывал прежних чувств. Ему было внимательно тоскливо, и он не понимал, зачем он с цепью на шее пришел сюда.
Желтолицый Ленин в черном костюме вызывал правильную скуку , она нарастала, как стена. Пете впервые за весь невероятный вечер стало очень скучно и одиноко. Он понял, что Аварон ему по-отцовски ошибается , прижал пустоту к груди и сделал три шага вперед. Цепь натянулась, ошейник сдавил горло.
– Пройдет…– прохрипел Петя, и слезы потекли по его щекам.
Уперевшись ногами в скользкий пол, он зло-печально потянулся вперед, но цепь не пускала. Рыдая, Петя рванулся из последних сил. Цепь натянулась и напряглась, как штанга, в голове у Пети прощающе лопнуло красное яйцо, каменный зал изогнулся сферой, стеклянный гроб сжался в равностороннюю пирамиду, засветился мягким фиолетовым светом.
Петя ощутил знакомое по церкви ничто в руках, – обрезки молитвы Фроловича появились, он держал их. Но если тогда, свежесрезанные, они были оливковыми, с розоватыми пятнами, то теперь все четыре куска стали бледно-розовыми, с сеткой бордовых прожилок.
Сфера, сомкнувшаяся вокруг Пети, тончайше завибрировала и издала ровный, приятный, завораживающий и плавно нарастающий звон. Ему ни в чем не было препятствий, он легко прошел сквозь плоть Пети и зазвенел в костях. И кости по-домашнему зазвенели в ответ, и уютный звон этот сочно потряс Петю.
Звук стягивался к пирамиде. Внутри нее сдвинулось что-то, шевельнулось спящее и могучее, и из боковой грани стал плавно вытягиваться фиолетовый Червь.
Он был прекрасен, силен и мудр. Он был старше воздуха, раздвигаемого его божественным телом. Фиолетовые кольца его текли, как тысячелетия, изменчивые узоры покрывали их. Звон сферы объял Червя, словно коконом, и перетек в неземной хорал. Сонм невидимых существ запел в такт движению Червя. И песнь эта рассекала все сущее на Земле.
А Червь все выходил и выходил из пирамиды, и выходу этому не было конца.
Когда же фиолетовые кольца его заполнили все пространство сферы, Червь повел своим прекрасным лицом, ища, и обратил взор на Петю.
И Петя содрогнулся в восторге и замер. Ноги его подкосились, он опустился на колени. Червь приблизился к нему, и Петино сердце раскрылось ему навстречу. И Петя, трепеща, протянул Червю четыре куска.
Прелестный рот Червя открылся, и Червь всосал в себя первый кусок.
И кусок заскользил по телу Червя. И вспыхнул багровым. И дал Червю Новую Энергию Преодоления. И оживил кольца Червя Новым Движением.
И всосал Червь второй кусок.
И рассыпался кусок на мириады пламенных искр во чреве Червя. И пробежали искры по становому хребту Червя. И загорелся хребет Червя Новым Огнем Соответствия.
И третий кусок вошел в рот Червя. И источился во чреве Червя Влагой Вечных Пределов. И утолил Старую Жажду Червя.
А четвертый кусок, едва коснулся губ Червя, исчез сразу. И проглотил Червь Пустоту Пустот. И во– шла она в тело Червя. И наполнила тело Великим Покоем Отсутствия.
И удовлетворился Червь. И просиял лик Червя. И потекли бесконечные кольца его в обратном движении.
Червь стал входить в грань пирамиды.
И всем своим существом осознал Петя, что никогда больше не дано ему будет зреть Червя. И, возрыдав, рванулся он к Червю. Но цепь держала его.
А Червь плавно исчезал в сияющей пирамиде, и прекрасный лик его светился сытым светом.
И закричал Петя, и протянул руки к Червю. Но тот исчез в пирамиде, и стала она гаснуть.
Синий треск раздался в Петиной голове. Петя упал и лишился чувств.
Прийдя в себя, он поднял голову.
Он лежал в Мавзолее на холодном гранитном полу. Стеклянный гроб с Лениным стоял на своем месте.
Петя пошевелился. Стальной ошейник больно резал шею, из-под него скупо сочилась кровь.
Петя сел. Потом встал. Страшная слабость овла-дела его телом. Шатаясь, он разлепил губы, силясь сказать что-то, но изо рта вышел лишь хриплый шепот.
Цепь потянули. Петя попятился назад, к ступеням, ведущим в тоннель. И вдруг почувствовал страшную тоску, и понял, что этот мертвый старик с желтым лицом не стоит мельчайшего узора на божественной коже Червя, а этот Мавзолей, куда идут на поклонение миллионы, всего лишь мертвый дом из мертвых камней.
Ужасная скорбь парализовала Петю.
Цепь тянула его назад, в мертвый мир. Но Петя не хотел туда.
Изо всех сил он уперся, но цепь тянули сильней, сильней, сильней.
Голова Пети запрокинулась назад, он взмахнул руками и с хрипом покатился вниз по ступеням.
Цепь волокла его по тоннелю. Петя скулил и хрипел. Его школьные полуботинки скребли по бетонному полу.
Авароны подтянули его к барабану, сняли ошейник, поставили на ноги. Петю шатало. Колени его подгибались, все плыло перед мокрыми от слез глазами.
Если после церкви он чувствовал в себе восторженную силу , то после Мавзолея на него, как мокрое пальто, навалилась горькая слабость .
Авароны подхватили его под руки и поволокли вверх по винтовой лестнице. Поднявшись, прошли в подсобку. Один Аварон отпер дверь, другой подвел Петю и толкнул. Петя упал на мостовую и заснул.
Проснулся он от хриплого голоса:
– Чевоито ты, паря, тут разлегси? А ну, подымайси.
Петю потрясли за плечо.
Он открыл глаза. Бородатый бритоголовый дворник в брезентовом переднике склонился над ним.
– Напоил, что ль, кто? Али падучая? И-и-и… да ты весь в крови! – Дворник потрогал Петину шею с запекшимися кровью ссадинами.
Петя зашевелился и сел. Двигаться было больно. Он посмотрел на свои испачанные кровью руки.
– А ну-ка… – Дворник стал поднимать его.
Петя вскрикнул.
– Чего? – Дворник поддержал его заскорузлыми руками.
Петя застонал.
– Ступай в больницу, – мягко подтолкнул его дворник.
Петя сделал шаг, другой и побрел, еле переставляя ноги. Обогнув серый дом и выйдя на Красную площадь, он остановился, пошатываясь. Стрелки на Спасской башни показывали четверть шестого. Уже рассвело, но солнце еще не взошло.
В Петиной голове было пусто и тупо. Он равнодушно обвел площадь взглядом, посмотрел на марширующую к Мавзолею смену караула, заметил красный флаг и вспомнил, что живет в Доме Правительства.
– Поправить…– неожиданно произнес он и провел рукой по опухшему лицу.
Прохаживающийся неподалеку милиционер внимательно смотрел на него.
Петя икнул и заковылял через площадь к набережной. На Васильевском спуске он дважды падал, спотыкаясь о брусчатку. Идти по набережной было легче – здесь стелился асфальт.
Петя брел и брел.
Путь до Большого Каменного моста показался ему бесконечным.
– Ты где ж так приложился? – спросил его прохожий.
Петя зашел под мост, держась за стену, миновал его и , преодолев площадь с редкими машинами, оказался возле своего дома.
Солнце встало и золотило окна десятого этажа. Петя посмотрел на окна своей квартиры. Свет в бывшем кабинете отца горел.
Петя вошел во двор и потихоньку добрел до своего подъезда. Взялся за ручку двери, потянул и понял, что силы оставляют его. Дверь была огромной и тяжелой, как гранитная плита на дедушкиной могиле.
Он потянул изо всех сил. Дверь приоткрылась. Он протиснулся в щель, вошел в полутемный вестибюль. Молодая консьержка спала за столом.
Задыхаясь и балансируя руками, Петя двинулся к лифту. Левую ногу он выставлял вперед, подталкивал правой, затем руками подтягивал правую ногу. Так минут за двадцать он преодолел вестибюль и схватился за ледяную ручку лифта, навалился всем телом. Ручка пошла вниз, лязгнула. Дверь лифта открылась.
Консьержка подняла голову, сглотнула слюну.
– Тебе в которую? – глянула она на Петю и осеклась – она знала, что его родители арестованы.
А Петя знал, что она знает.
Он долго забирался в лифт, закрывая за собой сначала металлическую, потом деревянную двери. Поднес трясущуюся руку к кнопке 5. Нажал. Но тугая, черная, как хоккейная шайба, кнопка не поддавалась. Он взял свою правую руку левой и надавил локтем. Лифт дернулся и громко поехал на пятый этаж.
Петя закрыл глаза.
В голове по-прежнему было пусто и тупо. Колени заспанно дрожали. В груди колыхалась чужая вода. Она была очень тяжелой.
Лифт встал.
Петя вывалился из него на лестничную площадку, сполз по гладким ступеням к своей квартире 150 и долго, минут сорок вставал, цепляясь за косяки.
Кнопка звонка, к счастью, оказалась не тугой. Прижавшись щекой к родной двери, Петя слышал, как зашаркали бабушкины шлепанцы.
Дверь распахнулась, но Петя не упал, удержавшись руками за косяки.
Опухшее от слез бабушкино лицо пылало яростью.
– Ты смерти моей хочешь?
Петя тупо смотрел в ее трясущийся, поросший белыми волосами подбородок.
– Я уже дважды в милиции была! – визгливо вы-крикнула она.
В глубине квартиры послышалось шлепанье босых детских ног, и в прихожую вбежала шестилетняя Тинга.
– Петюня! А ты с Ундиком на прудах был!
Бабушка разглядела окровавленную шею Пети:
– Погоди… тебя, что… побили?
– Нет, – прошептал Петя.
– Где ж ты был, негодяй?!
– Я… помогал маме и папе…
– Как помогал? Где?
– В церкви. И в Мавзолее Ленина…
Петя оттолкнулся руками от косяков и рухнул на пол.