Блудный сын явился нежданно-негаданно.
– Узнала! – усмехнулся Николай, стоя на пороге. А у Зиночки покатилось сердце. – Допрыгались, жрать небось нечего, – подмигнул он брату, шлепнув того вполне миролюбиво по шее. – Теперь-то знаешь, сколько будет дважды два?
Лишь Тишин-старший выдержал характер. Выглянув из своей комнаты, недружелюбно спросил:
– «Новый русский»?
– Не одобряешь? – ухмыльнулся Николай.
Но дверь уже закрылась. Николай сбросил длинный черный плащ, сел к столу, пригласил, словно хозяин:
– Садись, мать, рассчитаемся. А ты, Сема, чайник пока поставь.
Когда брат вышел, Николай тихо сказал:
– Я, мать, в долгах ни у кого не хожу. Деньги, что ты мне посылала, я помню, это вернуть обязан. – Он вынул из карманов две плотные пачки долларов. – Спрячь, не надо им знать, они люди слабые. Адреса дать не могу, так как такового не имею. Буду позванивать, не брошу.
Пили чай с конфетами из дорогой коробки, которую принес Николай.
– Ну, Сема, расскажи братану, что ты в этой жизни придумал, – снисходительно спросил Николай. – Как семью кормить? Ведь родители сигаретами торговать не умеют.
– Я помощник депутата, закончил МГИМО, – ответил Семен. – Хвастать нечем, но не ворую.
– Не умеешь, – уточнил Николай. – Или боишься?
– Боюсь. – Семен посмотрел брату в глаза. – А там страшно?
– Неуютно. – Николай хохотнул. – А тебе так и опасно, опетушат. Ты, смотрю, хорошенький получился, так что сторонись опасных-то дел. Да вашего брата прокуроры и не трогают. Депутатом скоро станешь?
– Если ты, Николай, не объявишься, полагаю, в следующем году пройду в Думу. Объявишься – мне конец, с таким горбом мне не пролезть, – смело ответил Семен.
– Голос у тебя подходящий, вижу, ума набрался. Так я тебе никто. Однофамилец. Надеюсь, в анкетах ты меня не указываешь? – Николай взглянул вопросительно.
– Не указываю, – кивнул Семен.
– Правильно! – Николай поднялся, махнул рукой на закрытую дверь. – Передай отцу, он молоток, я гордых людей уважаю. – Поцеловал мать в лоб, кивнул брату, забрал свой роскошный плащ и ушел.
Второй раз Николай Тишин сел как соучастник грабежа, но случилась амнистия, и он через полтора года вышел с твердым убеждением, что свои тюремные университеты закончил. Больше всего его угнетало, что там приходилось общаться с низкосортным ворьем, людьми малограмотными и недоразвитыми. Года через два его неприкаянная жизнь на воле неожиданно закончилась, и ему повезло. В одном городе поздним вечером компания малолеток налетела у рынка на пьяного мужчину, сбила его с ног, начала добивать. Обычно Николай ходил без оружия, но в тот раз имел при себе «ТТ» и пальнул в воздух, крикнув:
– Милиция! Стоять!
Тут сверкнули фары, Николай бросил пистолет в кустарник и поднял руки. «Канарейка» остановилась, менты схватили Николая за руки, но избитый мужчина внезапно сел и буквально зарычал:
– Оставьте малого, легавые! Он меня спас, а вы ему руки ломаете. Я Сапсан, по косточкам разберу.
Менты на окрик реагировали вяло, выдали Николаю по шее, хотели усадить в машину, но с переднего сиденья спустился человек в штатском, бросил:
– Прекратите! – Он помог мужчине подняться, заботливо отряхивая, спросил: – Как же это вы, Мефодий Сильверстович? Давайте довезем до дома.
– Сопливый еще Мефодия подвозить. Доберусь. Человек вот мне поможет. Гуляйте.
«Канарейка» умчалась. Мужчина смотрел на Николая в упор, спросил:
– Какой масти?
– Прохожий, – ответил Николай.
– Хороший ответ. Подними пушку и пойдем, здесь рядом.
Николай послушно поднял пистолет и пошел с незнакомцем. Его дом был сложен из массивных бревен, имел тяжелую дверь, которую открыла на звонок рослая женщина в монашеском облачении. Она молча перекрестила вошедших, провела в просторную спальную комнату с низким широким ложем. Ловко помогла Николаю раздеть раненого, спокойно осмотрела мосластое крепкое тело в многочисленных татуировках. Рассматривая ушибы и ссадины, женщина хмыкала, но вдруг насторожилась, повернула мужика на бок, отогнула ему ухо, осторожно ощупала здоровенный налившийся желвак. Поджала губы и сказала:
– Вовремя ты, парень, его поднял, так и преставиться можно было. Ты прикрой его, посиди, я быстро. – И ушла в другую комнату.
Николай с уважением смотрел на хозяина. Росту он был приличного, под метр восемьдесят, ширококостный, в возрасте, но вены на ногах не вились, руки имел мосластые, сильные, а лицом походил одновременно и на мужика, и на священника.
Монашка притащила кастрюльку с желтой жидкостью, вату, йод, таблетки, сказала:
– Тело оботри, кровьё йодом смажь, голову положи выше. Он в сознании, придуривается.
– Ты, Катерина, место знай, – сказал мужчина красивым баритоном. – Я не придуриваюсь – отдыхаю. Позови Лешего, скажи, упал по пьяни. Иди.
Когда женщина ушла, он посмотрел на Николая большими ореховыми глазами.
– Уйдешь или ночевать останешься?
Николай долго молчал. Для гостиницы у него не было паспорта, имелась лишь справка об освобождении. В Котунь он прикатил к корешу по зоне, который освободился с месяц назад. Но кореш уже сидел в ментовке. Основательно сидел или так, по мелочи, было пока неясно. А хозяин этот – человек серьезный, хотя и из воров, вон как менты от него брызнули. Но для серьезного вора он, Николай, сявка, а «шестеркой» никогда не был. Николай думал. Нарушил молчание хозяин:
– Тебя просили обтереть меня. Будь ласков, поспособствуй.
Слова «просили», «будь ласков» встряхнули Николая, он скинул с мужика простыню, начал обрабатывать синяки и ссадины. Работу свою он выполнил быстро, споро, положил под голову хозяина лишнюю подушку.
– Переночуй, утром решим, – тихо, но в приказном тоне сказал хозяин. – Кликуха у меня Сапсан, люди знают и тебя не тронут, ты меня будешь звать Мефодий.
– Я – Николай, в зоне Акулой погоняли, плохая кличка.
Дверь скрипнула, на пороге переминался с ноги на ногу мужичок неопределенных лет, совершенно лысый. Мял в руках шапку, не заходил.
– Леший? – Мефодий покосился на дверь. – Сыми чеботы, присядь в ногах.
Николай тут только и заметил, что сам ботинки не снял, наследил в чистейшей горнице. Он расшнуровал обувку, отнес к дверям, почувствовал на себе недобрый взгляд вошедшего, вернулся обратно.
– Леший, запомни раба божьего Николая, – твердо произнес Мефодий. – Скажи людям: я его под свою руку взял. Кстати, Николушка, ты и пушку отдай, в доме держать не принято.
Николай вытащил из-за ремня «ТТ», выщелкнул обойму, положил рядом с подушкой. Взгляд Лешего мгновенно изменился, он кивнул и обронил:
– Слушаю, Сапсан.
– Сейчас же найди Тюрю, скажи, его пацаны беспредельничают. Даю сутки. Не разберется – всех опетушим, его самого первого. Иди. – И обратился к Николаю: – Передай Катерине, чтобы на стол накрывала и костюм мне подала, я встану.
Ели картошку с селедкой, пили самогон, на удивление вкусный и пахнущий свежими яблоками. Потом Катерина принесла крынку горячего топленого молока. Николай удивился, потому что после спиртного молоко никогда не пил, однако, следуя примеру Мефодия, попробовал и с удовольствием осушил две большие кружки.
Хозяин, молчавший во время трапезы, неожиданно улыбнулся и сказал Николаю, кивнув на крынку:
– Утром мужиком встанешь. Спасибо тебе, Никола, и спокойной ночи. Екатерина, проводи.
– Спасибо за хлеб-соль, спокойной ночи, Мефодий! – Николай поклонился и пошел за женщиной на второй этаж.
Комната была опять же большая и чистая, а тахта широкая.
– Спасибо, Николай, спи, ежели сумеешь, – сказала Катерина и тихо вышла.
Только тогда Николай заметил, что в комнате не один. У окна стояла девица, рисовала пальцем на запотевшем стекле.
– Привет! – Николай несколько растерялся. И хотя женщин в его жизни было немало, но всякий раз, имея с ними дело, он был пьян, и ни одна ему не запомнилась. – Ты чего здесь делаешь?
Девица повернулась спиной к окну, и Николай смог ее рассмотреть. Была она статная, грудастая, с лицом чистым, ненамазанным.
– Ты, Николай, чувствую, и нецелованный, – сказала она, лениво растягивая слова.
Он почесал в затылке, усмехнулся и смело ответил:
– Пожалуй, и так. Тебя как зовут?
– Хитрым именем Настя, – ответила девушка. – В койку пустишь?
– Места хватит, ложись. – Он быстро разделся и нырнул в постель, стесняясь своих грязных ног.
Настя собралась было рубашку снять, но глянула на Николая, погасила свет и легла рядом.
Проснулся Николай оттого, что кто-то водил пальцем по его лицу. Он поймал руку, открыл глаза, увидел темный разлет бровей, серьезные глаза, открыл было рот, но Настя прикрыла его ладошкой, сказала:
– Подымайся, хозяин не любит, когда долго спят, а уже седьмой час.
Николай выскочил из постели, мгновенно оделся – и Суворовское, и зона приучили его не медлить, – прыгнув через пролет, потом другой, оказался в горнице.
Екатерина раскладывала по тарелкам вчерашнюю картошку и свеженарезанную селедку. Четверть самогона на столе сменили фырчавший самовар и плошка с медом.
– С добрым утром, приятного аппетита, – сказал Николай, сел напротив Мефодия.
Тот зыркнул из-под насупленных бровей.
– Долго спишь, – упрекнул он.
– Так если б Настя не разбудила, я бы еще часа четыре придавил, – признался Николай.
– Ты всегда правду говоришь? – спросил Мефодий.
– Если другому человеку не во вред, так говорю, – сказал Николай.
Мефодий был явно недоволен. Екатерина за его спиной перекрестилась, вздохнула.
– Так что мне с тобой делать прикажешь? – Мефодий толкнул Николаю чашку чая, расплескал половину. – Катерина, ты праведников в доме видела?
– Переночевал – пусть идет, – глухо ответила женщина.
– Дура баба. Куда идет? Ему дорога только обратно в зону. – Мефодий потер небритые щеки, поморщился. – Почему небритого к столу пустила? А малый босой, неумытый. У нас хата или барак? Ты хозяйка или подавальщица?