– Официантка, – подсказал Николай.
– Тебя спрашивали? – Мефодий сверкнул глазами.
Николай молча поднялся, сел на скамью, обулся, снял с крючка свою куртку, сказал:
– Спасибо за ночлег, пистолет следует отдать, у меня другого нет.
Мефодий облокотился на стол, подпер ладонью голову, посмотрел задумчиво, вздохнул и жалостливо произнес:
– Ну, спрашивается, мне такое нужно?
– Тебе нужно, Коню не в масть, пусть уходит, – решительно заявила Катерина. – Он еще молодой, у него вся жизнь впереди.
– Кончай базар! – Мефодий шарахнул кулаком по столу. – Баба, молчи! А ты, сявка, исповедуйся!
– Меня Николаем зовут, я к тебе в гости не напрашивался. Отдай пушку, я пошел.
«ТТ» брякнулся на стол, одновременно в здоровом кулаке Мефодия образовался «наган».
– Ты пацанов пугай, авторитет, – спокойно сказал Николай, забирая свой «ТТ» и поворачиваясь к хозяину спиной. – Деньги за харчи и самогон, как обустроюсь, занесу.
Ударил выстрел, пуля впилась в дверной косяк. Николай обернулся, сунул пистолет в карман, презрительно бросил:
– Ты, Сапсан, еще и стрелять не умеешь.
Мефодий швырнул «наган» в спину упрямого парня, попал в плечо. Катерина, от которой трудно было ожидать такой прыти, кинулась к Николаю, крепко обняла его, усадила на стул.
– Поешь, дурень, и не выкаблучивайся в доме, тут разных видали, не удивишь.
Не зная почему, Николай взял вилку, размял картошку, подцепил кусок сельди, аккуратно обобрал кости, съел с аппетитом, запил чаем.
– Биография у меня нехитрая. Из дома ушел после восьмого, устроили меня в Суворовское, там кантовался, экзаменов не сдавал, но аттестат мне почему-то выдали. Неродной отец у меня большой «бугор». Армию отслужил нормально, всего два раза в карцере побывал. Забыл, год с малолетками сидел, между училищем и армией. Судимость с меня сняли, потому и в армию взяли. После армии в институт пошел, на жратву подворовывал по мелочи, участковый знал, но не трогал, воспитывал меня. Институт бросил. Так год за годом и шел. Потом кореша дамочку в парке грабанули, а я женщин обижать не могу – стоял в стороне. Подъехала «канарейка», кореша брызнули, я дамочке сумку подал, меня в железо – и в околоток, и два года за соучастие. Полтора отсидел, по амнистии вышел.
– В зоне кем был? – спросил Мефодий.
– Мужиком, но у параши не спал, – ответил Николай. – Два года кантуюсь, не хочу в Москву ехать, матушке кланяться, а жилья нет, паспорта, прописки не дают.
– Не ври, пошел бы на завод, дали бы паспорт, прописали бы в общежитии, – сказал Мефодий.
– На завод не хочу – корячиться за копейки подсобником. Не по мне.
– Откуда пистолет? – спросил Мефодий.
– Неделю назад в другом городе меня какие-то пацаны в парке прихватили, я только в палатке бутылку водки взял…
– Украл!
– Я сказал «взял». Кража – это тайное хищение, а я зашел в палатку и на глазах у хозяина Абрека взял бутылку, два «Сникерса» и ушел. Тут эта шушера и подкатила, один пистолетиком в рыло тыкал. Честно сказать, я думал, что газовый. Ну, я руку ему подвернул, пистолет забрал, другому в лоб ногой двинул, они и разбежались. Так и живу. Баба одна меня своим дружкам в компанию прочила. Посидел я с ними вечером, послушал их разговор – тоска. Водка, телки, тачки. Я понимаю, что не о театрах же им говорить, но ведь деньги тоже с умом надо взять. А так, как говорится, одна извилина, и та тухлая. И трезвыми не бывают, и в компании у них кто громче говорит, тот главный, словно менты и агентуры не имеют. Словом, Мефодий, не годится мне такое, два дня пьянки – и верная тюрьма. Честно скажу, некоторым зона в кайф, а мне так поперек. Я нынче на дело пойду, но только на свое и со своими, никак иначе. Я не фраер, Мефодий. Мне много не надо. Извини, если обижу, меня воры в законе тоже не устраивают. Я не против картошки с селедкой, только не каждый же день. И костюм хочу нормальный иметь, и машину неворованную, и собственный дом, и девчонку свою, а не общую – я человек чистоплотный. Если кому платить требуется, я не возражаю, но по совести.
Чем дальше говорил Николай, тем с большим интересом смотрел на него Мефодий, в конце даже улыбаться начал, так, смеясь, и спросил:
– А ты случаем не коммуняка?
– Я, как и они, случаем вор. Только они чужими руками воруют, а я хочу своими, – ответил Николай.
– Ты хочешь в сильную группировку, – уверенно сказал Мефодий.
– Нет, я желаю создать собственную группировку, и чтобы каждого человека я знал, отвечал за него, а он за меня под пули пошел, – убежденно проговорил Николай.
– Я историю плохо знаю, но в двадцатых годах вроде бы существовали Щорс, Котовский, Чапаев, – сказал Мефодий.
– Мне политика и такой размах ни к чему, те времена канули в Лету, хочу мобильную организованную группу бандитов, людей современных, образованных, по возможности честных. – Понимая, что хочет чего-то недостижимого, Николай улыбнулся.
– Человека расстрелять в упор можешь? – прищурился Мефодий.
– За дело смогу, – ответил Николай.
– А дело, не дело, единолично решать будешь?
– Единолично.
– Смешно, но чего бы мне на старости лет и не попробовать? Двух подходящих пацанов сегодня могу дать. Я у тебя буду вроде комиссара. Но вопрос с ворами и с ментами. Я тебе советую по свежим людям. Ты со мной советуешься по переделу территории. Ежели мы не срабатываемся – расходимся мирно, без стрельбы в спину.
Почти через три года у Николая Тишина были уже более тридцати стволов и непререкаемый авторитет в Котуни. Параллельно существовала и группировка Кастро, имевшего более пятидесяти стволов. Но благодаря признанному вору в законе Сапсану, его умению вести переговоры со всеми – с ворами, авторитетами ментами, – войн между группировками практически не было, отдельные стычки гасились в зародыше. И личный авторитет Николая Тишина был выше губернаторского, начальников МВД и ФСБ, даже соседа Кастро и сравним мог быть только с авторитетом Льва Ильича Бунича. И лишь у несчастных жителей растоптанного города не было ни авторитета, ни защиты от бандитов.
Николай купил дом, машину (и не одну, а две), костюмы он не шил у модных портных, выбирал в хороших магазинах, но так как имел отличную фигуру, то одет был всегда элегантно. Последние два года он почти не носил оружия и не всегда пользовался охраной.
А однажды произошел случай, который почти увенчал Николая короной. С тремя друзьями он обедал в ресторане «Фиалка», когда туда ворвались пятеро вооруженных автоматами ребят. Один из них крикнул:
– Где здесь Акула? Николай… мать его… Тишин?
Зал притих, бандит полоснул из автомата по стене, обедавшие пригнулись от осыпавшейся на их головы штукатурки.
У Николая резко заболел живот, к горлу подступила тошнота. Толком не соображая, что делает, поправил галстук, застегнул жилетку, машинально взял висевший на спинке стула пиджак, поднялся и вышел на танцевальный круг.
– Я здесь. Кто меня ищет? – Николай, проглотив тугой комок, говорил спокойно.
– А, сука! Болтают, ты верх в городе взял! Хочу взглянуть!
– Смотри. – Николай развел руки, стараясь, чтобы они не дрожали.
– Актер, мать твою! Сейчас увидим, какое у тебя нутро!
– Во-первых, возьми пистолет, мудак! – бросил Николай. Ему опять стало плохо, он почти ничего не видел, но неизвестная сила толкала его вперед. – Стреляя в меня из автомата, ты, пидор, убьешь и покалечишь массу невинных людей. – Он говорил, неторопливо надвигаясь на бандита, и увидел, что крикун побледнел, а его дружки растерялись.
Николай уперся грудью в автомат, схватил его за ствол, очередь ушла в потолок, а Николай нанес молниеносный удар ногой по локтю парня и завладел оружием. Не дав никому опомниться, он швырнул автомат друзьям взбесившегося наркомана.
– Тихо! Во-вторых, передайте Кастро: я никогда не поверю, что он может послать пятерых вооруженных людей на одного безоружного. Пусть он мне позвонит, телефон известен. А теперь заберите героя и отправляйтесь спать. Концерт окончен.
И так же неторопливо вернулся на свое место. Когда вооруженные парни вышли, публика зааплодировала, сначала нерешительно, затем хлопки переросли в овацию.
Кто-то из друзей налил Николаю водки, он выпил и прошептал:
– Уведите меня, весело уведите.
Парни не понимали, что творится с главарем, но послушно подхватили его под руки и быстро прошли к выходу. Один из парней даже махнул рукой публике на прощание.
– Бандит, – сказал кто-то. – Но мужества ему не занимать.
Как он оказался дома и как Настя раздела его, Николай не помнил. Проснулся он через одиннадцать часов. В гостях был Мефодий, который сидел в гостиной, пил чай. Он-то отлично понял, что произошло, и, когда Николай сел за стол, равнодушно спросил:
– Хочешь героем умереть, чтобы песни о тебе слагали?
Николай взглянул на него бессмысленными глазами. Мефодий налил стакан самогона, пододвинул хозяину, сказал:
– Пей, сопляк. Однако дух в тебе имеется. Я таких знавал, все умирали молодыми. Я сегодня переговорю с Кастро и загляну к Буничу, если пустит. – Он подумал, потряс головой и решение изменил: – Нет, к Льву Ильичу ходить не стоит, может не принять. Ты оклемаешься, герой, сам позвонишь, извинишься. Там в ресторане за одним столиком его люди сидели. Уж коли так попал, требовалось поклониться, автоматчиков едреных этих к столу пригласить, замять стычку, затереть. А ты, словно петух, грудью пошел. Хоть и остался жив, а врага приобрел смертельного, он момент угадает и в спину тебе из «калаша» полоснет. А люди скажут: одним бандитом меньше стало. Смотри, по ящику Думу показывают, я вроде твоего братана видел…
Николай глянул равнодушно, выпил самогона, поглядел на унылое собрание, сказал:
– Сеньке в самый раз, сидят чинно, рядами, и от скуки мухи дохнут.
Камера скользнула по рядам депутатов. Выделил одного, который тянул руку.
– Он! Сенька! Точно он! – воскликнул Николай. – Это Дума? Как он туда пролез, говнюк?