— Что вам в них не нравится? — спросил Ольф.
— А тебе они нравятся? — простодушно осведомилась Дина.
Ольф не очень естественно засмеялся:
— Вопрос в лоб… Хитрые вы, мужички унд бабоньки…
Ольф, конечно, ждал подобного вопроса. Все три идеи, в сущности, были ответвлениями только что законченной работы. И даже на первый взгляд это были не слишком значительные идеи — и уже поэтому не могли понравиться ни им, ни ему самому. Но ведь ничего лучшего не предвиделось…
— Вот что, братья славяне, — сказал Ольф. — Давайте-ка играть в открытую. Мы привыкли к тому, что главные вопросы всегда решал Дмитрий Александрович. Я говорю «мы», потому что и сам во всем полагался на него. Но теперь-то нам волей-неволей придется решать самим. Или пойдем на поклон к Ученому совету? Они, конечно, подбросят нам что-нибудь — да только будет ли это лучше для нас? А ну, выкладывайте все, я не собираюсь решать за вас, — потребовал Ольф. — Почему вам не нравятся эти идеи?
— Ну почему же не нравятся… — неуверенно протянул Воронов.
— Я скажу вам почему. После того, чем мы занимались почти три года, эти идейки кажутся вам мелковатыми… Так?
— Ну да, — почти с радостью брякнул Савин и зачастил: — А что, разве нет? Уже одно то, что идеек целых три и все действительно равноценны… Разве нет?
— Разве да? — передразнил его Ольф. — Какой ты умный, Савва… Заелись вы, вот что я вам скажу. А вам не приходит в голову, что такие идеи, как у Дмитрия Александровича, — может быть, одна за всю жизнь бывает? А ну-ка вспомните, что вам говорил Алексей Станиславович на том вечере… Вам действительно феноменально повезло, что вы начали свою научную карьеру с такой значительной работы. Но кто сказал, что вам всегда будет так везти? Или вы решили, что до конца дней своих только тем и будете заниматься, что претворять в жизнь выдающиеся идеи? Подавай вам Эвересты и Монбланы, на меньшее вы не согласны? А и где ж их взять, голубчики, эти Монбланы? Или они на дороге валяются? А может, у кого-нибудь из вас за пазухой торчит такой монбланчик? Ну так валяйте, выкладывайте, я сам с удовольствием займусь им… — Ольф закурил, небрежно закинул ногу на ногу. — А то, может, возьмем за жабры какую-нибудь элементарную сверхзадачку? Например, теорию гравитации? А что, в самом деле? Если вас эти орешки не устраивают, — он кивнул на доску, — почему бы нет? Или общую теорию поля… То-то лавров нам будет, если справимся…
Невесело посмеялись над его речью — и Ольф серьезно сказал:
— Ну, потрепались — давайте мыслить. Если у вас в самом деле есть какие-то другие идеи — милости прошу, выкладывайте.
Других идей не было. И эти три, несмотря на «разъяснительную работу» Ольфа, их явно не привлекали. До обеда они с видимой неохотой перебирали варианты, избегая каких-либо определенных высказываний, и Ольф наконец сердито сказал:
— Вот что, коллеги… Отправляйтесь обедать, и если уж вам так не хочется работать — не неволю. Но должен сказать вот что: если мы в самое ближайшее время не придем к какому-то решению — я иду в Ученый совет и прошу дать нам тему.
Угроза подействовала — после обеда обсуждение пошло более энергично. Ольф даже насмешливо хмыкнул:
— Первые признаки жизни налицо. Пульс слабый, нитевидный, дыхание прерывистое. Глядишь, скоро и по-настоящему мозгами зашевелите.
Из трех идей одна принадлежала Дмитрию — на ней в конце концов и остановились после долгого обсуждения. Ольф невольно задумался — было ли это случайностью? Они ведь не знали, что именно предлагал он, а что Дмитрий. Разве что Жанна могла сказать… Ольф спросил ее об этом. Жанна сухо ответила:
— Ничего я им не говорила, да они и не спрашивали. А тебя что, уже проблема престижа беспокоит?
Ольф с недоумением посмотрел на нее.
— Ничего себе вопросик… И как это ты догадалась? Помог кто-нибудь?
— Извини, — тихо сказала Жанна, отворачиваясь. — Я все думаю — почему он не пишет?
— Напишет, рано еще.
— Одиннадцать дней, как уехал…
В тот же день пришла от Дмитрия открытка — с десяток спокойных, безличных строчек. Дмитрий писал, что побывал на Байкале, что «священное море» вполне оправдывает все свои превосходные эпитеты, но задерживаться здесь он не собирается и завтра отправляется дальше, вероятно — до Владивостока. И что оттуда он им напишет.
Прошла еще неделя, прежде чем они получили письмо от Дмитрия — несколько небрежных строк, написанных на сером телеграфном бланке: «До Владивостока не доехал, сижу в Хабаровске. Иду по твоим следам, Ольф, — жду пропуска на Камчатку. Жара здесь тропическая, даже мухи от нее дохнут. Привет ребятам». И все — ни даты, ни подписи.
И пошли недели одна за другой, а от Дмитрия ничего больше не было.
С грустью и недоумением наблюдал Ольф, как буквально на глазах меняется группа. «Меняется» — пожалуй, чересчур мягко сказано. «Перерождается». Теперь они являлись на работу аккуратно, к восьми часам, долго «раскачивались» — курили, вяло перебрасывались анекдотами, неторопливо раскладывали на столах бумаги, тщательно чинили карандаши. Как-то Ольф, с раздражением наблюдая за этой «подготовкой к мыслительному процессу», насмешливо сказал:
— Ну что, юные чиновнички, приступим к процессу? Или процессоры не тем заняты? — Он постучал пальцем по лбу. — Не все процессанты на местах? Или нечего процессировать?
Намек поняли и, кажется, обиделись на него. Правда, Савин, очень похоже копируя Ольфа, глубокомысленно произнес:
— Ля процессорес дю процессуарес нихт процессирен дель процессантес, — и невозмутимо пыхнул трубкой, распространяя медовый аромат «Золотого руна». Но остальные шутку не поддержали и демонстративно приступили к «процессу». «На „чиновничков“ обиделись», — вздохнул Ольф. Ему ничего не оставалось, как начать руководить «процессом».
А руководить оказалось далеко не так просто, как представлялось когда-то Ольфу, глядя на Дмитрия. Первое, что обескураженно обнаружил Ольф, — ему никак не удавалось быть в курсе их дел. И когда они приходили к нему с вопросами и предложениями, Ольфу требовалось немало времени, чтобы как следует понять, о чем идет речь. Дмитрию, насколько помнил Ольф, нужно было для этого не больше минуты. И по взглядам ребят Ольф видел, что помнил об этом не только он. Но хуже всего было то, что он сам не был уверен в правильности доброй половины своих советов, — и они это тоже чувствовали, хотя, как правило, охотно соглашались с ним. Даже, пожалуй, охотнее, чем с Дмитрием. Но не трудно было догадаться о причинах такой сговорчивости. Просто им было все равно — или почти все равно. Как-то Ольф, подходя к дверям, услышал веселый голос Полынина:
— А мне до лампочки…
Ольф не знал, к чему это относилось, — когда он вошел, разговор тут же оборвался, — но был уверен, что догадался правильно. Все равно. До лампочки. До фени. До фениной мамы. Все это были слова из его же собственного лексикона…
И отношение к нему самому тоже изменилось. Прежней товарищеской близости как не бывало. Они не прочь были в шутку подразнить его «начальствованием», но скоро Ольфу показалось, что шутка повторяется слишком часто. А однажды, когда Алла Корина словно ненароком сказала ему «вы», Ольф сердито покосился на нее, но промолчал. Но когда Алла повторила это и в придачу назвала его Рудольфом Тихоновичем — было это при встрече в коридоре, — Ольф резко остановился и круто повернулся на каблуках.
— Вот что, сестрица Аленушка, — зло заговорил он, сдвинув брови, — бросьте вы эти фокусы…
— Да ты что? — удивилась Алла. — Я же пошутила.
— Надо думать, — мрачно посмотрел на нее Ольф. — Не хватало еще, чтобы ты серьезно сказала.
— А чего ты тогда взбеленился? — теперь уже Алла обиделась.
— А то, — Ольф повысил голос, — что вместо того, чтобы помогать мне, вы только зубы скалите.
— Мы? А я что, за всех ответчица?
— Нет, разумеется, — сразу сдался Ольф, склонил голову и шаркнул ботинком. — Пардон, мадемуазель. Куда уж там до ответчицы.
И Ольф отошел, досадуя на себя за нелепую вспышку раздражения.
«Чаепития» проходили теперь скучно и коротко. Ребята с такой готовностью взваливали на Ольфа ответственность за все решения, что однажды он взорвался:
— Слушайте, вы, оглоеды… Мне что, одному все это нужно?
— Да что все? Чем ты недоволен? — изумился Воронов.
— А тем, — заорал Ольф, — что вы сидите сложа руки!
— То есть как это? — опешил Савин.
— А так, — уже тише сказал Ольф, — что ни хрена не хотите делать. Работаете как из-под палки, думать совсем разучились. Но учтите, я над вами цепным кобелем стоять не буду. Если и дальше так пойдет — поищите себе другого руководителя. А вернее, вам его найдут.
Угроза подействовала — другого руководителя они не хотели. Ольф, бесспорно, их устраивал. Разумеется, только пока, на время отсутствия Дмитрия Александровича… И они так старательно стали изображать «бурную творческую деятельность», что Ольф через полчаса сказал:
— Ну, хватит, комедианты… По домам.
И они мигом исчезли, избегая его взгляда. Осталась только Жанна, молчала, глубоко задумавшись о чем-то. Ольф, сумрачно взглянув на нее, сказал:
— Что-то плохо получается у меня.
— Зря ты накричал на них.
— Это уж точно. — Ольф усмехнулся. — Кричат всегда зря. Трудно мне…
— И из меня помощник никудышный. Все из рук валится…
— Может, в отпуск поедешь?
Жанна с недоумением взглянула на него:
— Сейчас?
Ольф отвел взгляд и промолчал. Жанна поднялась:
— Поедем домой.
Когда они подходили к дому, Жанна ускорила шаги и почти вбежала в подъезд, держа наготове ключи. Ольф вошел следом за ней и увидел, как она разворачивает и трясет газеты. Оба почтовых ящика — и ее, и Дмитрия — были открыты. Жанна небрежно сложила газеты и приказала Ольфу:
— Открывай свой.
И хотя Ольф видел, что в его ящике ничего нет, он открыл его. Жанна молча повернулась и стала медленно подниматься по лестнице, держась за перила и внимательно глядя себе под ноги. Когда она дошла до своей двери, Ольф позвал ее: