— Я вам скажу, что обвиняемый на всех процессах был в более выгодном положении, чем свидетели. Наиболее объективные свидетели были врачи и три железнодорожника. А вы знаете, что главный свидетель Ичилов плакал на процессе? Такой большой, сильный мужчина, а довели! «Условная» масса в зале бесновалась. Вы знаете, что такое «условная»? Там же все условники и досрочники, конечно, они за своего дружка болели! Невозможная обстановка. Мне даже, знаете ли, пришлось в автозаке ехать. Спасаться! В гостинице по два часовых пришлось поставить у дверей — у моих и у Милосердовой. Вот так! А мать? Вы видели его мать, Клименкина? Это же преступная женщина! Хулиганка. И еще эта, как ее, Гриценко — сожительница. Ходили лжесвидетелей подбивать! Верин там, бывший эксперт, и Тупицын, его дружок, спившиеся. Одни фамилии чего стоят! Пьяницы. Да, вы вот посмотрите-ка. Не видели? Хотите посмотреть? Моя речь на процессе. Сейчас найду… Вот она! И еще реплика в отношении защиты. Адвокат ведь там совсем распоясался! Читайте.
Очень довольный собой, Виктор Петрович протянул мне сколотые листы и победно посмотрел на своего соседа.
— Выпустили все же рецедивиста, — сказал он. — А что поделаешь? Мы боролись в меру своих сил, верно?
Все-таки это был действительно Собакевич. Маленький, современный, но Собакевич. Я посмотрел на прокурора, который сидел напротив, с улыбкой, как бы приглашая его вместе посмеяться над Виктором Петровичем. Но тот и не думал улыбаться. Задумчиво и внимательно он смотрел на меня разными своими глазами. Тут-то и вспомнил я, что, в отличие от гоголевского, этот наш Собакевич обладал большей властью. Тот владел десятками, ну, может быть, сотнями душ крепостных. Под властью этого было побольше. Он был заместителем прокурора республики по проверке исполнения. Судьба многих заключенных зависела, по-видимому, от этого человека. На третьем процессе — как и на четвертом — он требовал для Клименкина известно чего… А после четвертого даже писал протест.
Годы идут — типы остаются. Разве что только мельчают.
ОТЪЕЗД
После Виктора Петровича я посетил еще и начальника следственного отдела прокуратуры республики Иванова, и хотя человек этот был здесь новый и не знал «Дела Клименкина», он почему-то сам выразил желание со мной встретиться. Ничего, собственно, не говоря, он долго изучающе рассматривал меня, и чувствовал я себя весьма неуютно. Наконец мы расстались, но утром другого дня он позвонил мне в гостиницу (хотя я не оставлял ему телефона) и опять попросил о встрече. Это показалось мне уже и совсем странным, но я все же пошел. И опять ничего не говоря, со странной улыбкой он упорно рассматривал меня.
«Что, если бы у меня не было удостоверения центральной газеты и московского паспорта? — подумал я и вспомнил о Каспарове. — Своеобразная все же здесь публика».
Погода в Туркмении наладилась, было до 25 градусов тепла при ярком солнце, но, расхаживая в последний день по красивому Ашхабаду, я постоянно оглядывался — казалось, что за мной наблюдают. Подозреваю, что так оно и было.
Только ступив на московскую землю, я почувствовал себя более или менее спокойно.
Что ж, подведем итог. Удалось встретиться со всеми интересующими меня участниками дела, кроме Н. Г. Милосердовой. Это, конечно, неудача, хотя не такая уж и большая. Ведь о многом сказали материалы третьего процесса. Из разговора с В. В. Петуховым выяснилось, что ко времени третьего процесса было ей 49 лет. Вся жизнь ее была связана с судопроизводством: с двадцати двух лет была она секретарем суда, в тридцать три года — судья, в сорок четыре — член Верховного суда республики. Отзывались о ней здесь как об очень опытном, толковом работнике. Не случайно, конечно, выбрали и в парторги. Увидел я и фотографию этой женщины. Лицо уверенного в себе, властного человека. Тонкие, сухие черты. Сказали, что одинока и детей будто бы нет. Но больше всего, конечно, о ней говорило дело. Свидетельства Касиева, Каспарова, Аллы, Люды, Петухова, Алланазарова дополняли картину. «По делам их узнаете их» — не случайно же сказано. Важно не то, что человек говорит и думает, важно, что он делает, — так писал и Лев Толстой. В наше время это особенно верно. Мы строим новое, справедливое общество. Ясно же, что строить его нужно не на словах, а на деле.
Итак, «эстафетный знак» оказался в моих руках. Он был в форме пока еще не написанной повести.
Часть третьяГЛАВНАЯ ТЕМА
Конец ноября 1975 года. Я только что вернулся из Туркмении и горю гражданским пылом. Ждет газета. Ждут Беднорц, Румер. Ждут — очень ждут! — Каспаров, Алла, Люда, Тихонов, Касиев и другие жители города Мары. Пора поставить все на свои места, назвать своими именами.
Да, «Дело Клименкина» закончилось, наступил для героя, казалось бы, хэппи-энд… Хотя какой уж там хэппи-энд: четыре с половиной года отсидел с клеймом убийцы. К тому же четыре с половиной года борьбы, похоже, никого ничему не научили — никто из виновников этой истории не наказан за неуважение к закону, нет никакой гарантии, что такое не повторится.
Тут ясна, конечно, моя роль. Попытаться понять, осветить происшедшее, показать, кто есть кто и как все было на самом деле.
Каспаров, между прочим, говорил, что работники милиции и прокуратуры и сейчас не оставили его в покое, грозят при встрече, и, конечно, возможны всякие провокации. После визита к прокурору Виктору Петровичу, а потом к начальнику следственного отдела Иванову я особенно понял, что это не пустые слова — вот тут тоже может помочь документальная повесть. Разумеется, я не буду претендовать на роль всеобщего Судии. Но постараюсь, чтобы все было документально, честно.
Чем больше я думал над делом, тем яснее понимал: прав был Румер! Оно — наглядный урок.
Ведь такого рода ситуации создаются в нашей жизни постоянно, и каждый из нас оказывается то в одной подобной роли, то в другой.
Бываем мы и в роли Клименкина, когда возводят на нас напраслину, и нам, естественно, необходимо защитить свое имя. И видим тогда подчас, что некоторые из наших приятелей ведут себя подобно «приятелям» Клименкина. Нередко и сослуживцы наши готовы по первому же предложению какого-нибудь «следователя Абаева» осудить, «отметить о недостойном поведении» и даже «общественного обвинителя» выдвинуть — до того, как суд определит, виновен подсудимый или невиновен. Бываем мы и в роли этих самых «приятелей» и «сослуживцев», увы. И в роли адвокатов, следователей, а особенно, конечно, в роли судей случается бывать нам нередко. Сказано же, что жизнь — театр, а мы в нем — актеры.
Вот и покажу на примере «Дела Клименкина». Разобраться бы. Осмыслить. Задуматься. Взглянуть через эту модель каждому на себя, примерить. И, может быть, чему-то научиться.
Ответственность задачи и вдохновляла меня, и тревожила. Справлюсь ли? Смогу ли?
Это был для меня трудный год (впрочем, если подумать, то какой нетрудный?). В конце 1974-го вышла первая книга, которую составили повести и рассказы, написанные в основном лет восемь назад. А до этого рукописи странствовали по редакциям, неизменно получая отказы, и напечатан был только один рассказ.
Вторая небольшая книжка, которая должна была выйти в том же издательстве всего лишь через год-два после первой, была непонятно почему «зарублена»…
Может показаться, что подробности моей литературной судьбы никак не относятся к «Делу Клименкина». Но это не так. Чем дальше, тем больше я убеждался в том, что, увы, относятся.
Начинать работу над столь серьезной повестью — документальной к тому же! — именно тогда, когда гораздо более безобидные вещи отвергаются по причине их «остроты», не самое лучшее время. Раньше-то я наивно полагал, что стоит пробить «брешь» первой книгой, как остальное пойдет само собой: как у Джека Лондона… Мои розовые надежды не оправдались. Ситуация усугублялась еще и тем, что острая, современная, документальная повесть, которую я должен писать — в отличие от произведений просто «художественных», — может довольно скоро потерять свою актуальность. В том и особенность документальной публицистики — ее нужно печатать быстро, без малейшего опоздания! «Дело Клименкина» продолжается, «эстафета» у меня, справедливость должна быть восстановлена до конца!
«Зарезана» была не только вторая моя книжка, но и третья. И тоже по причине нелепой, неподвластной, казалось бы, элементарной логике. И это не говоря уже о романе, который был написан десять лет назад и побывал во многих редакциях.
Временами казалось, что передо мной стена. Несмотря — повторяю — на успех первого рассказа (причем в самом лучшем нашем «толстом» журнале!) и первой книги — с предисловием одного из самых лучших наших писателей! Несмотря на хорошие рецензии в прессе…
Тут — подчеркиваю! — дело не в том, что не печатали именно мои вещи. А в том, какие. Почти никто из рецензентов не отказывал мне в литературных способностях. Вызывало нарекания и становилось основой для отказа другое: либо «акценты», либо «тематика». Если вещи были на «нужную, социальную, производственную» тему, то критиковали меня за «неправильное освещение действительности», «не те акценты», «пессимизм», «натурализм» и даже «очернительство нашей прекрасной действительности». Если же рассказы были о природе или любви, то в вину ставился, наоборот, «уход от острых проблем современности и от темы строительства коммунизма». Куда ни кинь, как говорится, все — клин…
И все-таки «острую» и скорее всего «непроходную» повесть о «Деле Клименкина» нужно было писать, отложив все остальное. И быстрее.
Но не хватало еще материала.
Командировка в Новосибирскую область, где жили Клименкины, была бы любопытной, но вряд ли необходимой. Хотя интересно, конечно, встретиться с самим Клименкиным, его невестой (а теперь, кажется, женой) Светланой, с матерью, Татьяной Васильевной, однако времени было мало, и я считал, что многие встречи могут только отвлечь от главного. Ведь — повторяю — не сам подсудимый был наиболее интересен во всей этой истории, да, собственно, и не само происшествие. А то, что вокруг.