— Прямых не было, а косвенных было достаточно. В двадцать лет три судимости!
— Не три, а две. Третья-то, возможно, несправедливая.
— Все равно. Хоть две. Разве это мало? Он ничтожество, это видно. И все они. Сами поймите: с одной стороны, вся судебная система республики, авторитет Верховного суда и прокуратуры. С другой — эти уголовники и истерики. Я имею в виду мать, сожительницу подсудимого и этого свидетеля, бывшего инспектора — «святая троица»! Какой нравственный вывод сделали бы люди, если бы мы оправдали Клименкина?
— Но вы нарушили закон. Вы были предвзяты с самого начала. Все это видели. И сделали нравственный вывод. Не в пользу судебной системы.
— Я закон не нарушала. А предвзятость — это мое личное дело. Вы не имеете права…
И так далее.
Я знаю таких людей. Убеждать их в неправоте словами бесполезно.
Непросто, непросто решать такие вопросы, очень хорошо понимаю. Во-первых, что такое хорошо и что такое плохо? Всегда ли мы знаем, где то, а где другое? И во-вторых, еще Сократ, кажется, сказал: человек знает, как поступать хорошо, а поступает, наоборот, плохо…
Конечно, есть слабые люди, которым бороться вообще не по силам. В одиночестве они погибли бы неминуемо, но в обществе выживают при помощи других. Тех, которые все же находят выход. Человечество давно сгинуло бы, не будь сильных людей. И вот еще вопрос: что же питает их? За счет чего они держатся, не падают духом, несмотря ни на что? Оптимизм их существует сплошь да рядом вопреки здравому смыслу. Добро так часто проигрывает, а они все равно верят и борются…
Тут не разум, тут, похоже, что-то другое. И кажется, что есть еще один таинственный закон… Как только ты поднимаешь руку на силы зла, они ополчаются против тебя с особой активностью. До «Высшей меры» я все же недооценивал эти силы, не представлял реальной опасности тех людей, которые этим силам невольно служат. Я думал, что добро, терпимость — универсальное средство, и на зло нужно отвечать только добром. Я считал, что по-доброму можно уговорить любого. И перевоспитать любого.
Теперь я так не считаю.
Потому что в период работы над «Высшей мерой» довелось мне познать это на себе.
Наконец я закончил первый вариант повести. В ней было 120 страниц машинописного текста.
Как только машинистка перепечатала начисто, я дал один экземпляр Беднорцу, другой родственникам, а самый первый отнес Румеру.
Часть четвертаяПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ
ПЕРВЫЕ ОТЗЫВЫ
Особенных восторгов я не ждал. Материал, конечно, прекрасный, но охватил я его поверхностно. Если что и удалось, может быть, то лишь передать механику происшедшего, как-то наметить, очертить образы.
Первым прочитал Беднорц. Отзыв его был хорошим, и я облегченно вздохнул. Беднорц сказал, что все получилось так, как нужно. Коротко, емко, документально. Акценты расставлены верно. Особенно он похвалил образы судьи Милосердовой и следователя Бойченко, которых он в жизни видел неоднократно. Понравилось ему место с прокурором Виктором Петровичем — там, где «колесный пароход» и «ирония судьбы» с автозаком, в котором повезли прокурора, и легковой машиной, куда посадили осужденного Клименкина. Одобрил он и концовку. Сказал еще, что дал почитать рукопись своей жене, она носила ее на работу, там весь отдел почти целый день не работал — читали, передавая листки друг другу.
Отзыв Беднорца был очень важен: никто лучше не знал происшедшего. Кое-какие замечания он все-таки сделал, и я, конечно, собирался учесть их при окончательной доработке. Доработка же предстояла немалая еще и потому, что объем в лучшем случае нужно было сократить для газеты вдвое.
Но самое главное — Румер. Он позвонил мне через два дня.
— Приезжай, — коротко сказал он по телефону. — Прочитал.
По голосу я понял, что самого страшного скорее всего не будет. Тон был хороший.
— Ты написал достойную вещь, — сказал он, как только я вошел. — Я в тебе не ошибся. К сожалению, трудно будет ее пробить. Увы, торжествует в данном случае принцип «чем лучше — тем хуже». Но мы попробуем. Теперь конкретные замечания…
После Румера дал я рукопись еще нескольким. Мнения сходились. Только один мой приятель, можно даже сказать, друг, отозвался о ней отрицательно.
— Понимаешь, старик, — сказал он, — что-то мне не очень. Ну да, ну проблема, конечно. Но… Мне не понравилось, честно тебе скажу. Не твое это дело — публицистика, очерк… Ведь все не так просто. Газета — особый жанр, тут свои законы, с налета здесь не получится. Извини, старик, но у тебя не получилось.
Обеспокоенный, я попытался расспросить поподробнее:
— Что конкретно тебе не понравилось? Может быть, что-то мне переделать, пока время есть? Что там не так?
— Не знаю, старик, — отвечал он с каким-то непонятным раздражением. — Сам смотри. Ну, не понравилось мне, вот и все. Ты что, думаешь, так все просто? Я вон пятнадцать лет… Тут своя специфика, старик. Писал бы ты лучше рассказы. Публицистика не твое дело.
Я ничего не понимал. Но его отзыв очень расстроил меня. Ведь я на него так рассчитывал. Он к тому же опытный газетчик. Я опять попытался его расспросить. Пусть скажет что-то по существу! Увы, ничего конкретного я от него так и не добился.
Румер показал рукопись одному из заместителей главного редактора газеты. Тот назвал ее «интересной», одобрил в принципе и сделал замечания по существу. Их я тоже должен был учесть во втором варианте. Румер был явно доволен, это чувствовалось.
Пока читали, я мог отвлечься, заняться другим, но теперь, после первых отзывов, надо было срочно садиться за второй вариант. В воображении я уже видел три, а вернее, четыре номера газеты (по числу процессов), заносился в мечтах настолько, что представлял телевизионную передачу с реальными участниками «Дела Клименкина», в которой Беднорц, Румер, Каспаров, Касиев, Аллаков выступали в качестве героев нашего времени. Вот они, люди добрые, которые не бездействовали, видя несправедливость! И справедливость, закон — победили. Смотрите, уважаемые телезрители, соотечественники, поступайте и вы так — и наша жизнь станет справедливее, лучше, добрее…
НАЙЦЕНТРАЛЬНЕЙШАЯ ГАЗЕТА
И тут как раз — ну прямо рука судьбы! — раздался телефонный звонок. Откуда вы думаете? Из редакции газеты «Правда»! С предложением съездить от них в командировку и написать очерк. Мог ли я хоть на миг предположить такое?
Прямо в коммуналку, в общественный коридор, по аппарату, трубка которого постоянно пахла рыбой из-за того, что соседи напротив (всего в квартире восемь комнат и семь семей) очень любили рыбу — вот ведь ирония судьбы: фамилия их была — Рыбины… — любили ее и ели, но не всегда вовремя мыли руки… И вот из этой, пахнущей рыбой трубки я услышал очень приятный, спокойный и мягкий, вызывающий доверие мужской голос, который принадлежал литсотруднику сельхозотдела главной газеты страны. И голос приглашал поехать от этой газеты в командировку и что-нибудь для них написать!
Добавлю, что в конце марта, еще во время работы над повестью, меня приняли в Союз писателей. За ту единственную книжку, что вышла в позапрошлом году, и за тот рассказ, что был напечатан одиннадцать лет назад в «Новом мире»… Думаю, что звонок, конечно, был связан и с этим.
Поначалу я засомневался: «Вы ведь не напечатаете того, что напишу», — честно сказал я. Но сотрудник, назвавшийся Виталием Андреевичем, спокойно выслушал и ответил:
— Вы все равно приходите к нам. Поговорим. В крайнем случае просто съездите от нас, хоть расскажете о том, что увидели. И то хорошо. Приходите.
«Вдруг это поможет опубликованию «Высшей меры»? — тотчас мелькнула мысль. — Вдруг мне все же удастся написать такой очерк, который они опубликуют, а один факт публикации в «Правде»…»
И я сказал Виталию Андреевичу, что приду.
— «Правда» это «Правда», — так заявил Румер, когда я поделился с ним приятной новостью. — Обязательно поезжай. Это, несомненно, поможет нам. Доделывай второй вариант и поезжай, не медли.
Да, как Верховный суд — высшая судебная инстанция страны, обитель высшей общественной справедливости, — точно так же и «Правда», главная наша газета, — некий эталон публицистики. Так уж повелось, да это и естественно, что опубликованное в «Правде» — окончательно и обжалованию не подлежит. А если и подлежит, то опять же в «Правде».
Известен факт, что однажды в сталинские времена корреспондент неправильно написал фамилию передовика, героя своего очерка. Материал был опубликован, после чего фамилию передовика исправили в паспорте.
Конечно, сейчас ситуация изменилась, но авторитет наицентральнейшей газеты весьма велик, не говоря уже и о том, что выходит она многомиллионным тиражом.
Нетрудно, наверное, представить, с каким чувством шел я на встречу с Виталием Андреевичем. Разумеется, не строил иллюзий насчет того, что мне будет позволено сказать в своем очерке (если таковой вообще состоится) нечто большее, чем уже сказано «сверху». Но не это было главное теперь. Пусть не обидятся сотрудники уважаемой газеты: я думал о «Высшей мере». Румер-то прав… Написать же очерк можно и о чем-нибудь вполне положительном. Разве мало у нас в стране хороших людей, истинных тружеников? Вот и можно сделать, к примеру, портретный очерк.
Именно это и предложил мне Виталий Андреевич, который, кстати, с первого же взгляда произвел на меня самое хорошее впечатление. Доброжелательность — презумпция доверия! — была в нем, внимательность, умение выслушать собеседника и понять. Честно скажу: я ждал совсем другого — напыщенности, менторства, безапелляционного тона.
Вот и еще один хороший человек — в какой-то мере тоже герой нашего времени — выходит на страницы повести моей. Хороший не по той сомнительной теории, что каждый, мол, человек изначально хорош, но вот обстоятельства… Хороший — это значит и добрый, и не бездеятельный одновременно. Активно добрый! И — несмотря на обстоятельства. А то и вопреки им.