Обычаи и нравы местной милиции и прокуратуры Каспаров знал по «Делу Клименкина» слишком хорошо и… не выдержал.
Он опять поехал в Москву искать правды и защиты. Теперь для себя.
Его трудно было узнать. Лицо бледное, глаза как-то погасли и блуждали, не останавливаясь, ничего не осталось от его решительного, прямого взгляда… Рассказывая, он машинально перескакивал с предмета на предмет, мне стоило большого труда понять, что же все-таки произошло. Помог Василий Железнов. Похоже, он поехал с ним как сопровождающий — для поддержки.
Это опять была какая-то мистика, чертовщина. Каспаров — и взятка? Такое не укладывалось в голове. Однако жизнь научила: доверяй, но проверяй, не тешь себя иллюзиями, не ослепляй предвзятостью. И я тотчас, впрямую — как он сам когда-то Клименкина (на первом допросе) — спросил его:
— Скажи честно, брал? Я помогу тебе в любом случае, помогу чем только смогу, но все же мне важен факт: брал?
Вот она, вот она опять — то ли ирония, то ли усмешка, то ли высшая справедливость судьбы! Он был сейчас передо мной в роли Клименкина, а я в его роли, «инспектора и защитника» — ситуация похожая на ту, что была в Туркмении семь лет назад…
— Нет, не брал, — сказал он, — ложь это. Они накрутили.
Ложь, конечно, ложь, и не связано с аварией, но опять — точно так же, как в истории с Клименкиным! — не в самом факте взятки даже было дело. Сам факт интересовал меня лишь чисто психологически… Дьявольский ход был найден противниками: уличить, поймать на том, в чем сами бесконечно грешны. Стянуть на свой низкий уровень — и растоптать.
Представляю, с каким злорадством занимались этим делом ревнители тамошнего «правосудия», это не просто наслаждение было для них. Это был восторг и победа. Они и душу отводили, они и утверждали себя. И заботились о своей безопасности. Тот, кто когда-то так решительно и бесстрашно восстал против их системы ценностей, против «двойной» их справедливости (для других — одна, для нас — другая) — он теперь был в их руках, он оказался таким же, хотя все еще не признавался в этом. Так заставить! Раздавить! Ату его!..
Ясно, что это была месть. Долго ждали они. И дождались.
Боялись, наверное, выступления газеты. Ведь приезжали же корреспонденты из Москвы. Но время прошло, а в печати ничего не выходило.
Значит, можно.
Ату его!..
«ВОЛКИ ГОНЯТ ОЛЕНЯ»
Все это я подумал сразу. Хотя и были еще сомнения. Мало ли… Ведь всех тонкостей дела я не знаю. А вдруг и на самом деле здесь что-то нечисто?
И вот не могу удержаться, чтобы не привести чье-то стихотворение, которое прочитал мне мой друг по памяти:
Волки гонят оленя. Волки гонят оленя.
Волки знают, что он устанет.
А может быть, встать на колени?
Попросить пощады у стаи?
Близко серая стая… Близко серая стая…
Вот обходит его волчица…
А может, это игра такая?
Может быть, ничего не случится?
А может, зря говорят про волков?
А вдруг они не враги?
Но древний опыт веков, всех веков
Беги! — говорит. — Беги!
Волки гонят оленя,
Волки знают, что он устанет.
Над равниной заря алеет,
А в его глазах — ночь густая…
Каспаров производил впечатление загнанного… Но, может быть, он преувеличивает? Может быть, ничего не случится? Так думал я. Но не он. У него был большой опыт в отношениях со следователями и милицией — не то что у меня (с одной стороны — Жора Парфенов, с другой — газета Центрального Комитета КПСС). Он хорошо знал, что они делали с Клименкиным, с Анатолием Семеновым и с другими — теми, о которых он тоже знал, но которые никак не причастны были к «Делу Клименкина».
Потому что безнаказанность. Потому что «угрызения совести начинаются там, где кончается безнаказанность». А она не кончалась. Она, наоборот, торжествовала! Вот ведь и адвокат из Москвы приезжал, и корреспонденты один за другим, и даже пленум был, ну и что? Съели? Клименкина освободили, ладно уж, хватайте эту «кость», подавитесь. А в остальном… Семенова сжевали, теперь и еще одного сжуем!
Он периодически вздрагивал — дрожь волнами ходила по его телу, я хорошо знаю это состояние, у меня бывало. Состояние загнанности, когда ты — одни, а их — много. Василий Железнов не спускал с него глаз, как с ребенка.
— Тихо, Виктор, — сказал я. — Погоди. Сначала надо успокоиться. Ты же знаешь. Помнишь, что ты говорил Семенову?..
Тут я осекся. Этого нельзя было говорить, тут я дал маху. И пытался поправить дело бодростью тона.
— Ты — гражданин Союза, запомни это. Страх — самый главный наш враг. Слушай внимательно. Надо встретиться с Беднорцем, это раз. Ты не встречался с ним? Ну вот, обязательно с ним. А главное: все четко напиши, чтобы было твое письменное объяснение, понял? Тогда нам легче будет тебе помочь. Я вот что сделаю: напишу, во-первых, письмо Аллакову, я слышал, что он теперь член Верховного суда республики. Эх, жалко, что не вышла повесть — он ведь там один из героев, легче мне было бы… — ну да ладно. Затем — письмо главному редактору газеты — он в курсе «Дела Клименкина», если повесть не печатает, пусть хоть так поможет. Потом…
Рассказывая и слушая меня, он ходил по комнате, часто наклонялся и ковырял что-то на полу.
— Ты что делаешь? — спросил я наконец.
— А пятна у тебя, — сказал он. — На полу пятна. Краска, что ли, осталась. Я не люблю, когда пятна. Я и дома слежу, чтобы пятен не было…
Они с Василием переночевали у меня, а потом поехали в гостиницу, где Виктор должен был написать объяснение.
На несколько дней он исчез, а потом от Беднорца я узнал, что он улетел обратно в Мары. Объяснения он так и не написал. Мы думали, что, может быть, все обойдется.
Начался новый, 1978 год. От Каспарова не было вестей. Дела с «Высшей мерой» не двигались.
ЗВОНОК
Было около девяти утра. Встал я поздно и только еще собирался сесть за работу. Зазвонил телефон, я взял трубку.
— Юрий Сергеевич? Это из Комитета государственной безопасности, Санин Владимир Николаевич. Здравствуйте.
— Здравствуйте…
Естественно, что я растерялся: такой звонок был в моей жизни впервые. С «органами» я дела пока не имел, но был наслышан, как все, так что вежливый мужской этот голос произвел впечатление очень сильное.
— Нам бы нужно встретиться с вами по двум вопросам, — продолжал голос как ни в чем не бывало. — Один свежий, а один — давний. Я и раньше собирался с вами связаться. Когда бы вы могли?
— Когда хотите, — ответил я, понимая, что работать мне теперь не удастся, и стараясь придать своему голосу уверенности. — Хоть сегодня.
— Можете сегодня? Хорошо. Во сколько?
И мы договорились на двенадцать.
Надо ли объяснять, что я чувствовал?.. Моей семьи не коснулся в сильной степени меч «борьбы с вредными насекомыми», «врагами народа» — хотя и выслали кое-каких родственников на Урал, а одну из самых близких мне в сиротском детстве — бабушку, оставили, может быть, только из-за решительного и безрассудно смелого вмешательства комсомолки-школьницы, моей двоюродной сестры, Это ее мужественный поступок сохранился в скудной нашей семейной летописи: когда бабушке прислали повестку, моя сестра — было ей тогда лет шестнадцать — смело пошла вместо нее на Лубянку и сказала, что это форменное безобразие, бабушка — человек вполне советский… Обычно подобные демарши в то время не проходили, сестра запросто могла остаться в тех же стенах и обеспечить лишнюю «галочку» деловитым следователям, выполняющим свой нелегкий план, но этот почему-то прошел; и сестра вернулась домой, и бабушку больше не трогали.
В моей жизни подобного не было, хотя было много другого, но я твердо уяснил себе, о чем уже говорил и здесь: самое страшное — страх. В страхе человек теряет себя и уже не может пользоваться даже теми возможностями самозащиты, которые в любом положении все же есть.
Но теперь, положив телефонную трубку, я чувствовал себя неуютно. Мало ли… Тут мне, конечно, вспомнился Бойченко, его присказка, переданная Беднорцем: «Был бы человек, а дело найдется».
И хотелось как можно быстрее встретиться с Саниным. Чего тянуть?
А перед самой встречей к близкому приятелю забежал: на всякий случай предупредить. И посоветоваться. Он дал мне совет такой: при встрече спросить у него удостоверение. Как-то всегда мы забываем об этом. А ведь могут быть и провокации. Кроме того, мое требование придаст мне уверенности.
Итак, собравшись внутренне, я отправился на встречу с представителем грозной организации.
ВСТРЕЧА
Санин Владимир Николаевич (его имя я тоже изменил, что, конечно, естественно) оказался довольно молодым человеком лет тридцати пяти — сорока, не больше. Стройным, приятной внешности. Мы встретились на улице.
— Похож, похож на фотографию в журнале… — с улыбкой сказал он.
Как раз незадолго до встречи действительно вышел журнал с двумя моими рассказами и фотографией, которая мне, правда, не нравилась.
Вежливо улыбнувшись ему в ответ, я, однако, не забыл совет своего приятеля и очень вежливо попросил предъявить удостоверение.
— Извините, — сказал я, — но ведь всякое может быть. Бывают и провокации…
Владимир Николаевич слегка изменился в лице, но удостоверение показал. Показал ему и я свой билет Союза писателей, чтоб соблюсти, так сказать, ритуал.
— О чем будем говорить? — спросил я, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие и достоинство.
— Давайте пройдем в кафе — здесь недалеко. Кстати и кофе попьем, — сказал Владимир Николаевич спокойно.
Естественно, у меня мелькнула мыслишка: «Знаем, какое кафе!», но я безжалостно ее отогнал. И правильно. Мы действительно вошли в небольшое кафе, где было совсем мало народу и оказался свободный столик. Владимир Николаевич сел и изящно облокотился на стол.