Так началось мое знакомство с «Делом Клименкина», предопределившее целый период моей жизни, приведшее к написанию повести, которая составила первую часть сего труда — «Высшую меру». Разумеется, я еще не предполагал тогда, какова будет ее судьба, но было обещано Румером, что «Литературная газета» скорее всего будет печатать повесть с продолжениями, как она не раз печатала уже материалы известнейших наших очеркистов.
И первый же герой будущей повести — адвокат Беднорц — мне очень понравился. Видный, красивый, он был похож, пожалуй, на киноактера, играющего положительные роли. Но понравился он мне не только своей внешностью. Всего часа за два он сжато и толково пересказал всю длиннейшую историю, от начала и до конца.
Да, встреча с первым же героем «Дела Клименкина» подтвердила, что в плане «человеческого интереса» Румер был прав. Разговор с Беднорцем напомнил книгу, которая еще в юности сильно подействовала на меня. Эта книга — «Речи знаменитых французских адвокатов» — убедительно доказывала, что в жизни царствует, увы, не столько логика, сколько эмоции, а в суде это проявляется с особой наглядностью… «Речи известных русских адвокатов» я тогда еще не читал, но слышал, конечно, о знаменитом выступлении Ф. Н. Плевако, когда он речью, которая длилась меньше минуты, добился оправдательного приговора священнику, убившему свою жену.
ВЕРСИЯ
Из того, что рассказал Беднорц, следовало: полной ясности в деле нет, и даже его собственная версия остается лишь версией, гипотезой, потому что доказать ее теперь с абсолютной достоверностью невозможно. Времени прошло слишком много, убедительных доказательств скорее всего не собрать, и если что действительно существует, так это факт нападения на старую женщину и нанесения ей нескольких смертельных ножевых ран.
Что есть истина? Как часто истина кажется абсолютно ясной и недвусмысленной в том именно случае, когда мы внимательно выслушиваем только одну из соперничающих сторон. Как легко судить, если, не мудрствуя лукаво, не вдаваясь в подробности и детали, мы целиком и полностью отдаемся быстро сложившемуся первому впечатлению и отметаем небрежно все, что не отвечает ему, что так или иначе ему противоречит и портит ясную, четкую картину.
А между тем как неоднозначно все в жизни, как по-разному можно трактовать один и тот же поступок одного и того же человека, как ускользающа и неопределенна истина, как меняемся сами мы — не только в разные длительные периоды нашей жизни, но даже в течение одного лишь дня! Мимолетное желание, чье-то вскользь сказанное слово, услышанная сентенция, статья в газете, книга — да мало ли что влияет на наши суждения!
Легко судить со своей, четкой и определенной позиции, но сама наша позиция так ли всегда справедлива? А мерки, которыми мы мерим себя, разве точно так же подходят и к другому человеку? Ведь он во всем другой — в образе жизни, жизненном опыте, желаниях своих и страстях, — так разумно ли о поступке, который он совершил, судить с одной точки зрения? По-другому поступили бы мы, оказавшись на его месте не только в этот момент — момент поступка, но и ранее, в течение всей его предшествующей жизни?
«Не судите» — сказано. Но ведь не судить, живя в обществе, мы не можем, так или иначе мы всегда судим — сознательно или бессознательно, — ибо одно в человеке нравится нам, другое не нравится, а это уже и есть суд, потому что и поступки наши определяются этим вот самым «нравится» или «не нравится». Не судить — значит не иметь своего мнения.
Может быть, «не суди» означает на самом деле «не казни»? Суди — но суди осторожно, старайся понять и ту, и другую сторону, учитывай мотивы и обстоятельства, то есть попробуй поставить себя на место каждого… И — «не казни». То есть не выноси окончательного приговора. Ты не бог. Да и можешь ли ты знать действительно все обстоятельства? «Относись к ближнему своему так, как хочешь, чтобы относились к тебе» — вот это действительно Заповедь! А казнить ты имеешь право только себя…
Так думал я, но понимал, что все же в каждом конкретном случае мы обязаны поступать. Так или иначе. Или не поступать — что тоже действие, потому что все в мире взаимосвязано, и бездействие может быть столь же деятельно, как и действие. А значит, нам приходится постоянно судить. Что мы и делаем. И все же я сразу выбрал версию Беднорца и Румера. Потому, пожалуй, что в их позиции не почувствовал безапелляционности. Наоборот. Они вполне допускали возможность других версий. Не Клименкина они защищали — и Беднорцу, и Румеру сам Клименкин лично был даже не очень-то симпатичен. Они защищали справедливость. Именно факт произвола над Клименкиным, матерью, невестой Светланой и другими свидетелями вызывал их наибольший гнев. А где произвол — там неправда. Они защищали правду.
— Кого вы считаете самым отрицательным героем этой истории? — спросил я Беднорца.
— Следователя Бойченко, — не задумываясь, ответил он. — Если бы не его фабрикации, дело давно было бы прекращено.
— Вы уверены, что он знал, что делал?
— Абсолютно уверен. Он способный человек, это видно по всему, и если бы он только хотел, то мог бы, пожалуй, найти истинных преступников — было еще время. Подумайте сами: он на Каспарова завел уголовное дело! Мать — несчастную мать Клименкина — вызвал из Новосибирской области как соучастницу! Ей даже дорожных расходов не оплатили. Это злой человек, а то, что он способный, только усугубляет зло, которое он приносит. Безнравственный профессионал, вот кто он.
— А прокурор Виктор Петрович?
— Он просто-напросто недалекий. Он и сейчас уверен, что Клименкин убил. Встретитесь с ними — сами во всем убедитесь… В силу обстоятельств нужно было считать, что Клименкин убийца, он и посчитал. Недолго думая.
— Ну а судья Милосердова? Следователь следователем, но приговор-то выносила она.
— Это сложнее. Я ее так и не понял. Может быть, ей Бойченко мозги заморочил, а может, и приказ свыше был… Весьма существенной, конечно же, была и роль Джапарова, самого первого судьи. Он ведь в тот же день провел еще процесс и на нем к смертной казни приговорил уже двоих. И, насколько я знаю, оба тоже были потом признаны невиновными.
— Кто же самый положительный?
— Каспаров, конечно. Если бы не он, так и расстреляли бы парня. Еще Касиев. Алланазаров тоже. Ну и Чары Аллаков, конечно. Не забудьте, что он молодой и туркмен. Ему было нелегко выступать против своих, несмотря даже на поддержку Москвы. Жить-то ему в Туркмении… И заметьте, он просто судья, а пересматривал дело, которое рассматривалось ранее членами Верховного суда республики. Да, ему было нелегко. Но все же главный положительный герой — Каспаров.
НЕСГОВОРЧИВЫЕ КОРРЕСПОНДЕНТЫ
Но уже следующий мой звонок — Измирскому, корреспонденту «ЛГ», посланному сначала на второй процесс, а потом и на третий, — показал, что все не так просто. Беднорц говорил, что Измирский принимал очень активное участие в деле, он же был одним из троих на аудиенции у Баринова (поднял вопрос о «пересортице») и мог бы помочь в работе над повестью.
Против моего ожидания, Измирский говорил очень сдержанно, а когда я упомянул Румера, он прямо-таки взорвался:
— Румер обещал напечатать мой материал по делу Клименкина еще давно, хвалился этим материалом, показывал его всем в редакции, но так и не напечатал! — воскликнул он и добавил несколько оскорбительных слов по адресу Румера.
— Встречаться нам с вами есть смысл только при одном условии: если мы будем соавторами, — сказал он в конце концов.
Пообещав подумать, я сообщил о нашем разговоре Беднорцу. Тот решительно поддержал меня в отказе от соавторства и обещал с Измирским поговорить. Однако разговор не изменил позиции Измирского. Как ни старался я убедить пожилого журналиста, что подход у меня не чисто публицистический и писать я собираюсь не очерк, не статью, а документальную повесть, что в повести этой роль корреспондента Измирского будет освещена самым лестным образом, ибо я много хорошего слышал о нем, — внештатный корреспондент «ЛГ», юрист Измирский был непреклонен. Так мы и не встретились.
Вообще-то Румер чуть ли не с первых слов предупреждал меня о том, что каждый из участников будет выпячивать свои личные заслуги и чтобы я подготовился к этому. Тогда я не придал значения его словам. А теперь вспомнил.
Еще более отрицательную, я бы даже сказал враждебную, реакцию встретил мой звонок у журналистки Софьи Петровой.
Софья Петрова была командирована на третий процесс вместе с Измирским. Она полностью разделяла мнение Измирского и Беднорца о невиновности Клименкина. Она героически собирала материалы процесса вопреки желанию судьи Милосердовой. Она носила свои записи с собой, после того как в один из первых же дней в Мары обнаружила, что кто-то хозяйничал в ее вещах в гостинице.
Слабая женщина, она вела себя мужественно, по словам Беднорца. Вернувшись в Москву, она вместе с Измирским писала письмо главному редактору «ЛГ» с просьбой вмешаться в дело Клименкина и вообще приняла его близко к сердцу. И тоже была на аудиенции у Баринова.
Когда я дозвонился ей и сказал, что собираюсь писать повесть о «Деле Клименкина», она чуть не повесила трубку. Никакие мои объяснения не смягчили ее. Она наотрез отказалась встретиться и просила больше ей не звонить.
Я был совершенно обескуражен. Ведь мы не знакомы, и она даже не попыталась выяснить мои намерения. Как же можно встречать в штыки незнакомого человека, даже не пытаясь выслушать его? Этакая «презумпция недоверия». Не зная, что делать, я поделился своими сомнениями с Беднорцем. Тот очень удивился и обещал с ней поговорить.
Но и это ни к чему не привело. Она была смертельно обижена на газету, и ее обида полностью распространилась на меня.
Румер показал мне очерк Измирского, написанный после того, как тот вернулся со второго процесса.
Очерк назывался «Битва за истину». Написан он был, на мой взгляд (как и на взгляд Румера), очень слабо, а главное — весьма выспренно. Гражданственность в нем, как мне показалось, была странно расчетливой. Малейший упрек юристам из Туркмении, например, тотчас сопровождался бесконечными уверениями в лояльности юридической системе Союза…