не та, что у нас с вами, так что ж, им казнить нас позволить?.. Но за то все же спасибо вам еще, уважаемый Сорокин Валентин Григорьевич, что идею интересную подсказали. «Да, пришлось пережить этому парню, Клименкину, – сказали вы. – Одного я понять не могу: почему следователь… Понимаете, они запросто могли сына… сына старухи этой убитой… к нему в камеру подсадить… И все! И концы в воду. Клименкина он бы прикончил, дело пришлось бы закрыть, а уж нового убийцу осудить ничего бы не стоило. Судя по почерку, следователь этот – Бойченко, так? – мог бы до такого додуматься. Струсил, может быть?»
…Так-так, думал Бойченко, так-так… Можно, конечно, посадить петушка нашего вместе с сынком убиенной старухи. Чем не идея? Пусть сами и разберутся в камере. Свернет сынок петушку шею, нам же и легче будет. Вроде и ни к чему тогда огород городить. Взятки гладки, как говорится. И косвенное доказательство вроде. Ход конем. Если подумать, то правда ведь; а вдруг не он? Да, ну а если узнают потом, докопаются? Прокол может быть! Кто узнает… Откуда? Адвокат не полезет же, да его и не пустят… И все-таки нет. Опасно. Черт его знает. Мокрое все-таки… Эх, если бы сам начальник зоны… Побоится. Да, побоится. Бесполезно с ним. Пахнет! Вот если бы случайно как-то ему подсказать, между прочим. Ладно, через кого-нибудь намекнем. А пока… С этим бы вот тоже разделаться, инспектором-армянином. Впрочем… Не поверят ему все равно. Слишком уж он чокнутый. Может быть, экспертизу? Еще мать-истеричка… Да, «святую троицу» вырубить желательно – это первое. Этот толстяк Ичилов что угодно наплетет, только вот глуп безнадежно, на суде будет путаться. Ну, ничего, на жалость жать будем. Такой большой, а сопли пускает, словно ребенок, ай-яй-яй… Гуси. Ну право слово, гуси безмозглые. Так, Ичилов – второе. Технику, технику им в рожу. Магнитофонов небось толком не видели… Семенов этот, второй, не нравится, болтает много… Ну, ладно, Ахатов с ним побеседует. А там… Судья – баба неглупая, сама понимает, что к чему. Эх, скорей бы разделаться. Вляпался в эту тину, сам не рад. Ведь какие дела есть хорошие – работай себе спокойно. Интересно и никто не мешает. Двигай фишки, размышляй. А тут газета эта дурацкая вмешалась, журналисты понаехали, адвокат из Москвы. Подумаешь, и правда персона, этот петушок. Зачем им всем это нужно? Ума не приложу, что за всем этим стоит. Упрямство? Вот ведь не повезло! Копаешься в такой грязи, а никто не оценит. Никому дела нет. Чистенькие все, видите ли. А как что, так – Бойченко, выручай!
И конечно, представил я себе, как встретились в тюрьме и на самом деле Клименкин и сын убитой старой женщины. Трудный был бы у них диалог. Но чтоб доказал ему Клименкин. И чтоб поверил ему сын: не он убийца!..
Вот приводят Клименкина, приговоренного к смерти. Тут сидит он и вспоминает, как и почему здесь оказался. Потом та самая женщина приходит с помилованием. И вопрос перед простым этим парнем (не принцем!) встает: «Быть или не быть?» По-современному вопрос поставлен (XX век!): или ты признаешь себя убийцей без вины, но зато будешь жить (да и то: будешь ли?) или честным перед самим собой останешься, но через несколько дней (не знаешь, когда) – пуля. Что выбрать? Тут ведь и «Фаустом» пахнет, не только «Гамлетом», потому что, признав вину, ты жизнь как бы и покупаешь. Жизнь, конечно, плохонькую, не то что доктор… и без Маргариты – в тюрьме, на то он и XX век, а не какой-нибудь XV… И тут, и тут… О, так ведь это же те самые, не так уж и давние вопросы… Сколько из живущих у нас даже (а уж из погибших тем более) через это прошли. «Подпиши» – приказывали. План, значит, набирали по «врагам»…
…И решает свою проблему современный Гамлет с третьей судимостью, а потом пересуд – и опять камера: новое расследование. Новое да по-старому, только не Абаев уже, а Бойченко. И камера старая. И тут, значит, не один уже, а Завитдинов, наркоман, хотя порядочный человек, не продавшийся следователю за уколы, за «травку» для курева. Хорошо бы тут и историю Завитдинова этого: не зря же люди наркоманами становятся, что-то да привело… И опять, значит, не получилось у современного – вечного! – Сатаны, но тогда и использует он ход рискованный, козырным тузом! Находит сына убитой где-то в дебрях исправительных лагерей и нечаянно так, как бы случайно, в камеру Клименкина сажает: недоглядели, мол… А перед тем, значит, через «подсадного» ему мягко так намекает: вот кто, мол, твою мать прикончил. Но неглупый этот Амандурдыев Аман и не приканчивает он сразу Клименкина, а сначала выяснить хочет: так ли? Понимает он, что такое кровная месть, и совесть у него все-таки тлеет, а потому недоумевает: почему же это Клименкин вдруг? Не родственник ведь девчонки… Неужто и правда просто так, за пятерку?.. Просчитался и тут Сатана! Недооценивает он людей подчас, хотя, конечно, жатва у него богатая, привык к победам. Однако победа Сатаны не факт, а вот поражение его – это, я вам скажу, фактик! Просчитались они с Клименкиным, простым этим парнем, не один раз просчитались! А вывод? Вывод прост: самим собой будь всегда, тогда и Рогатый не страшен. Вот главный фокус жизни.
Вот так беседовал я со своими героями, хотя особо-то представлять воли себе не давал: времени мало, Румер ждет…
Вокруг
Итак, опять столкнулся я с проблемой, с которой сталкивался не раз. Стоит копнуть, приглядеться – и видишь, сколько трудностей, сколько горя у каждого. И думаешь помогать, так всем, потому что каждый нуждается в помощи. Но каждому не поможешь, людей слишком много на Земле, даже близких тебе. И опускаются руки. И отказываешься, потому что видишь бездну горя и свою беспомощность перед ней.
А и действительно, как быть?
У Льва Толстого вычитал (не ручаюсь за точность цитаты, но ручаюсь за смысл): когда начинаешь внимательно смотреть вокруг себя, то видишь такую бездну зла, горя, несправедливостей, что думаешь: бесполезно все на свете, никакого выхода для честного и доброго человека нет. Но он все же есть. Он в том, чтобы всегда и во всех обстоятельствах говорить правду. Правда сама по себе сильна, она только и может помочь миру избавиться от страданий и достигать совершенства.
А еще восточная мудрость: «Прежде чем глаза научатся видеть, они должны стать недоступны слезам». То есть пойми: справедливость есть и в страданиях своих частенько виноват ты сам. Не плакать надо. Думать и действовать.
Я размышлял над всеми этими парадоксами постоянно.
А вывод получался такой: слишком трудно нам исправлять ошибки. Вот что следовало из этого дела! Огромная опасность для каждого. Озабоченность большинства людей не тем, чтобы восторжествовала справедливость, а собственным мелким благополучием, – это и было главной причиной опасности. Озабоченность временным благополучием – вот что бросалось в глаза. Слепота. Похоже, что никто не давал себе труда задуматься над тем, что справедливость, торжество законности – это вовсе не блажь моралистов и правдолюбцев. Это – непреложное условие нормальной жизни общества, каждого человека, включая и того, кто озабочен благополучием только личным.
Истина старая, как мир, но по-прежнему злободневная. Не может быть истинного благополучия у одних за счет других! Такое благополучие всегда только кажущееся. Ибо материальное благополучие человека – это еще далеко не все. Для благополучия, комфорта души необходима чистая, здоровая нравственная атмосфера. Это последнее частенько не принимается в расчет.
К тому же двойная была опасность: от слепоты и от нежелания прозреть. Одни не хотят, другие боятся. Это и в деле Клименкина было. И в окружающей меня жизни.
Эксперимент Стэнли Мильгрема
Приблизительно в это время узнал я об интересном психологическом эксперименте, который провел некто Стэнли Мильгрем (кажется, американец). Назывался этот эксперимент, если не ошибаюсь, так: «Учитель и ученик».
В закрытую камеру со стеклянным окном сажали «ученика», а снаружи, перед окном, садился «учитель». Перед «учителем» был пульт с кнопками и рычажками и переговорное устройство. Давая задание «ученику», «учитель» мог контролировать его выполнение, и если «ученик» проявлял нерадивость или несообразительность, «учитель» должен был воздействовать на него ударами тока, которые регулировались на пульте кнопками и рычажками.
«Изюминка» эксперимента заключалась в том, что испытуемым на самом деле был не «ученик», а «учитель». Стэнли Мильгрем задался целью исследовать, насколько велика степень жестокости человека в том случае, если ему самому уже ничто не грозит. Известно, что охранники и обслуживающий персонал концлагерей, гестаповцы оправдывали свою жестокость тем, что были поставлены в условия «или – или»: или они будут истязать и уничтожать людей, или точно так же поступят с ними те, что приказывают им это делать. Ну а что, если альтернативы нет? Насколько далеко может зайти человек в жестокости, например, ради эксперимента? Просто «ради науки», когда ему самому не угрожают ни смерть, ни мучения…
Прежде чем начать «обучение», «учителю» демонстрировали эффект от его манипулирования рычажками: его сажали в кресло «ученика» и давали прочувствовать, насколько сильны удары током даже на самых первых ступенях. Цифры на пульте шли гораздо дальше – вплоть до потери «учеником» сознания от удара и даже до смерти. Хотя ни за то, ни за другое «учитель» не должен был нести ответственность, это ему гарантировали…
Далее «учитель» садился в свое кресло у пульта, на место «ученика» сажали актера, ток, естественно, отключали, но «ученик»-актер видел, на какие именно кнопки нажимает «учитель» и мог имитировать страдания, потерю сознания и даже смерть, если «учитель» в своем учительском рвении нажимал на соответствующие кнопки.
Каково же было изумление Стэнли Мильгрема, когда выяснилось, что от шестидесяти до восьмидесяти процентов испытуемых «учителей» доходило в этом своем ненаказуемом рвении до того, что вгоняло в бессознательное состояние или даже «убивало» своих «учеников»… «Ученики»-актеры не скрывали своих «страданий», они, наоборот, всячески демонстрировали их «учителю», умоляли прекратить пытку током, обещали «исправиться» (хотя нарочно ошибались), молили о милосердии, рыдали… Увы. Стэнли Мильгрем повторял свой опыт с разными группами испытуемых, исследовал представителей разных общественных слоев и национальностей – результат был приблизительно тот же: от шестидесяти до восьмидесяти процентов «учителей» доводили своих «учеников» до бессознательного состояния или смерти – хотя им самим ничего не грозило в случае отказа от эксперимента.