Я растерян – глупая ситуация! Да еще при свидетелях! – но делать-то что-то надо. Пытаюсь как-то смягчить, не ущемить его самолюбия, но ведь и уступить в принципиальном вопросе нельзя. Наконец, он предлагает сделать этот злополучный пересказ мне. Кое-как я его делаю и стараюсь мягко свести журналиста к нашему телефонному разговору – к образам, поскорее к образам, чтобы уйти от главного, от второй половины, которую он, похоже, вообще не читал. Да, холодея, я начинаю понимать, что Лилия Николаевна, скорее всего, была права: самое большее – по диагонали…
Не привык я к таким беседам, это слабость моя. Почему я всегда рассчитываю на понимание, по какому праву? Жизнь упорно убеждает в обратном, а я жду понимания каждый раз. И, офонарев, словно от неожиданности, в недоумении вскидываю руки. По какому праву я считаю, что все думают так же, как я, и так же уважают те самые «ценности»? И в этом, конечно же, моя слабость, я ее признаю. Но речь-то сейчас идет о моей повести! Если специалист не может элементарно пересказать содержание того, что он прочитал, то… Спокойно, спокойно. Он ведь считает себя большим специалистом и не только он, центральная газета регулярно публикует его статьи, и хотя я не читал ни одной и не могу судить, но надо же понять и его. Он наверняка считает меня мальчишкой…
Короче, диалог наш получился сумбурным, бестолковым, он, к тому же, явно чувствовал себя уязвленным, отчего стал держаться еще более менторски. С большим трудом удалось нам закончить разговор на мирной ноте и проститься по выходе из редакции достаточно дружелюбно.
– Получится что-нибудь? – с неуверенностью спросил я перед выходом у зава и «самой красивой девушки редакции».
Они сказали, что пожалуй получится, хотя выглядели несколько удрученно.
«…После первой части думал: как-то он закончит, к чему выведет? Но такого мощного накала, страсти и напряжения, обобщений такой силы не ожидал – да, сказать по правде, немного знаю и произведений подобного уровня.
Все, все узнаваемо – и ситуации, и ахатовы, и джапаровы, и милосердовы, и бойченки, – случалось встречать их и в своей жизни. И литературная Ваша судьба ох как знакома, узнаваема – по себе, опять же… В провинции ведь что-то проще, а что-то – тяжелей, глуше, пострашнее.
…Сколь тяжки нынешние попытки людей повернуть ситуацию! Не хотят ничего слышать и делать не только ВИНОВНИКИ, но и окружающие – те, кто не замешан, как говорится, ни сном, ни духом. У меня нынче весной был случай: выхожу с фильма «Покаяние» и встречаю одного старенького уже, очень хорошего – и отмеченного, и награжденного, и заслуженно уважаемого художника. «Ты откуда, Володя?» «Так и так, О.Д., в кино ходил. Знал, что про культ, и не думал увидеть ничего нового: наше поколение ведь много о нем знает. Двадцатый-то съезд на самую-самую раннюю мою юность пришелся, все помню… И про злодеев тех лет немало приходилось слышать. Но мальчишку, мальчишку-то – ведь уже мы сами убили! Лганьем, молчанием, криводушием нашим. По своим же правилам хотели его жить заставить – ан оно и не вышло! Прямо чувствую, как его кровь с моих пальцев каплет… Вы, О.Д., обязательно на этот фильм сходите!» Он побледнел, руками от меня заслонился: «Что ты! Чтобы я… Кровь с пальцев… Ах, боже мой!» И побежал. Вот что значит привык человек жить спокойно, красиво, сам себе устраивать уютное, без волнений, существование. А ведь это художник! Квинтэссенция человека, духовное начало. Чего же ждать от массы – мычащей, жующей, безмолвно взметывающей руки при голосованиях? Чем объяснить массовое, повальное возвращение к пьянству? Людям показали тупик, бездну, в которую они катятся, сказали: еще не поздно! Знаю: многие, многие тогда начисто отказывались от алкоголя, думали, что заживут теперь по-другому, чисто и хорошо. И теперь вот снова пьют…
Вы скажете: есть и другие. Каспаров, Беднорц, Светлана. Все так. Но судьба Каспарова известна: она незавидна. И – что уповать на изменившиеся времена! Прочтите мою повесть «Непобедимый Костин» – двойника главного ее героя сейчас с таким хрустом доедает обком… И куда ни сунься, что ни доказывай – увидишь только оловянные глаза да медленно двигающиеся челюсти.
Но пока такие люди живут – надо жить и нам…»
(Из письма писателя В.Г.Соколовского, г. Пермь. Письмо № 3, 1987).
Странности продолжаются
Расшифрованная магнитозапись оказалась полной абракадаброй. «Самая красивая девушка редакции» – назовем ее, пожалуй, Викой – позвонила мне и сказала, что ей трудно и что не смогу ли я ей помочь. Приехав в редакцию и увидев абракадабру, я понял, что все нужно начинать сначала.
– Покажите ему расшифровку, – сказал я. – Думаю, он со мной согласится. Предложите ему коротко написать свои вопросы и соображения, а мы с вами смонтируем и покажем ему. На худой конец пусть скажет что-то по телефону. Мы ведь с ним уже беседовали перед встречей и в принципе пришли к чему-то. Я помню, что он говорил. Я еще тогда понял, что встреча не удалась. Вы согласны?
– Да. Повесть я не читала, но то, что он говорил, мне тоже не очень понравилось. Вы ведь все-таки автор. А он держался с вами как мэтр…
– Позвоните ему, пожалуйста. А потом мне, хорошо? Я буду ждать.
Затем я позвонил Лиле Николаевне и заведующему отделом. Оба поддержали мое решение.
– Вы выручите газету, если сделаете так. Спасибо вам, – сказала Лиля Николаевна.
– Это будет здорово, – подтвердил зав отделом. – Жму руку, обнимаю вас.
Вика встретилась с журналистом и показала абракадабру. С трудом уговорила его написать то, что я просил. Прошло три дня. Наконец, Вика привезла мне четыре маленьких кусочка машинописного текста. Они соответствовали тому, что он говорил по телефону. Помнил я и то, что было сказано на встрече в редакции.
И все бы ладно, но была уже пятница. А в понедельник нужно засылать готовый материал в набор, как мне сказали, в самый ближайший номер еженедельной газеты. Это был последний шанс. Журнал с первой частью повести выйдет вот-вот, а после этого диалог «по прочтении рукописи» уже не будет иметь смысла.
Оставались суббота и воскресенье. Я опять созвонился с Лилей Николаевной и заведующим отделом и заверил их, что сделаю материал к понедельнику.
– С Богом! – сказали оба.
В субботу я написал «диалог» от начала и до конца, использовав данные мне кусочки и добавив в высказывания от его лица то, что помнил. Тщательно выверил, чтобы количество сказанного мною и им было равным.
В воскресенье с утра вычитал, подправил кое-что и дал почитать троим из тех, чье мнение я ценю. Всем понравилось. Позвонил Лиле Николаевне, чтобы успокоить ее: «Все в порядке».
А в понедельник понес заведующему отделом.
Читал он при мне, читал медленно. Реакция его была непонятной. Прочитав, он положил голову лицом вниз на руки, которые лежали на столе, и оттуда, из-под рук, сказал:
– Понимаете, хороший материал, но… Нет спора! Спора нет между вами. Позиции в сущности одинаковые.
Я не понял. Что-то странное было в его словах. Во-первых, в материалах подобного рода в их газете спора как раз обычно и не было. «Диалог по прочтении рукописи» предполагал, скорее, вопрос-ответ, то есть нечто наподобие интервью. Что же касается позиций, то почему они обязательно должны быть разными? Мог ли мой оппонент по-другому, нежели я, автор повести, оценивать позиции совестливого Каспарова и бессовестного Бойченко, а также предвзятой судьи Милосердовой? Конечно, настоящий спор мог возникнуть, если бы оппонент затронул вторую половину повести – тут, в вопросах нравственности, мы с ним могли бы и разойтись. Но он ведь принципиально не хотел затрагивать «личную линию». Нет, «спор» и «позиции» тут были, по-моему, не при чем. Чего-то заведующий отделом недоговаривал.
– Что же будем делать? – спросил я, тем не менее.
– Оставьте, – вздохнув, сказал он. – Я подумаю. Покажу ему.
– Ну, а конкретно, с чем вы не согласны все-таки? – не унимался я. – Что-то вас не устраивает? Что? Вы повесть читали? – спросил на всякий случай.
– Нет, повесть не читал. Не успел.
– Ну, а против моей линии вы что-нибудь имеете?
– Нет, у вас все хорошо. А вот у него хуже.
– А вы дайте ему. Пусть сделает так, как хочет. Единственная просьба: у меня ничего не трогать без моего ведома, хорошо?
– Да-да, разумеется.
– Надеюсь, что в вашей благородной газете я могу рассчитывать на уважение к автору, так ведь? – повторил я, уходя.
– Да, все будет хорошо. Обещаю, – заверил он. – Позвоните мне завтра утром.
Сразу после него я зашел в кабинет Лили Николаевны, но ее не было.
Вторник. Звоню заведующему, его нет, но подходит Вика. Спрашиваю о материале, она мнется, говорит, что послали журналисту на доработку его линии.
– Вы читали?
– Да.
– Ну, и как вам?
– Мне понравилось, но… Заведующий говорит, что нет разницы позиций, что линия журналиста слабая, он кое-что сам сделал, а теперь послали.
– Вы согласны с этим?
– По-моему, там все хорошо, но… Заведующий говорит, что…
Вечером я позвонил второй раз. Опять подошла Вика.
– Ну, что? – спросил я.
– Журналист сделал плохо. Заведующий подправлял сам. Опять послали журналисту для визы. Он подписал, а я сейчас кое-что подправляю.
– А мою линию трогали? – спросил я, заподозрив.
– Да, у вас тоже заведующий много исправил. А я совсем чуть-чуть, несколько слов, мелочи.
Все ясно. Но что же делать? Я решил позвонить Лиле Николаевне домой и все рассказать.
Слава Богу, застал ее дома.
– Знаете что, у вас есть еще экземпляр? Вы не могли бы подвезти мне? – тотчас сказала она. – Я посмотрю, и мы решим с вами, что делать. Что-то странное происходит. А ведь организацию материала поручили мне. Давайте встретимся у метро, хорошо? И захватите, если можно, рукопись повести, мои знакомые очень хотят почитать.
Договорились на половину девятого вечера.
Встретились, я передал ей второй экземпляр, вернулся домой и ждал, волнуясь, ее звонка.