И пусть наедине безглазая Фемида
Оплачет наконец грехи своих жрецов!»
Далее текст:
«Еще несколько стихотворений я посылаю Вам во втором письме, которое отправлю с первым. Пока что мой адрес (на конверте – вымышлен, так как письмо идет нелегально):… Но вот-вот меня должны отправить, вероятно, в СИЗО Перми».
На этом первое письмо кончалось.
Но было и второе (Письмо № 182).
В конверте лежал «Образец жалобы», где заключенный Бычков В.Ю. просил «пресечь преступления, совершаемые старшим следователем СО УВД Рижского горисполкома при поддержке и с ведома начальства…»
А преступления эти, по уверению автора жалобы, заключались в том, что следователь «приступила к запугиванию и запутыванию свидетелей», якобы видевших автора «в момент свершения преступлений» с тем, чтобы те «показали, что видели они якобы» не его, Бычкова В.Ю. Свидетели же, о допросе которых он многократно ходатайствовал в письменной и устной форме, свидетели, знавшие о его поездках, их времени, видевшие у него очень большое количество краденых вещей, так и не были допрошены. Хотя подследственным было неоднократно заявлено, что им «с августа 1983-го по ноябрь 1984-го года было совершено более 100 краж личного имущества граждан, государственных краж и грабежей в городах Риге, Вильнюсе, Таллине, Вентспилсе, Лиепае, Елгаве, Олайне, Саласпилсе, Сигулде и других на общую сумму не менее 150 000 рублей».
То есть происходило как будто бы нечто противоестественное: преступник сознавался в кражах и грабежах, указывал на свидетелей, которые могли бы это подтвердить, а следователь изо всех сил пыталась его реабилитировать, шла на «запугивание и запутывание свидетелей» или вообще отказывалась от их показаний!
А дальше в жалобе было вот что:
«4.07.86 г. следователь прекратила дело по сорока с лишним уже открытым эпизодам за недоказанностью, а по двум вновь совершенным мной кражам – за малозначительностью и отсутствием общественной опасности (это у особо опасного рецидивиста-то, антисоветчика и злостного нарушителя режима в ИТУ!)
Следователь путем шантажа добилась моей подписи под протоколом о прекращении дела: обязалась не передавать судебным исполнителям сведения об имеющемся у меня имуществе на сумму более 30 тысяч рублей, чтобы приговор в части конфискации имущества не был приведен в исполнение, если я соглашусь с ней и откажусь от совершенного…»
Действия следователя казались в высшей степени странными, но вот чем кончалась жалоба Бычкова В.Ю.:
«Все это было совершено следователем с целью сокрытия ранее совершенных ею и ее соучастниками преступлений: подкупа и шантажа ныне осужденных Леи Ю.К., Аксененко В., Инциса К.В. и Лученко И. С целью признания ими в совершении преступлений, на деле совершенных мной.
Прошу Вас, не передавая мою жалобу в следственные и надзорные инстанции Лат.ССР, связанные круговой порукой, назначить для проведения следствия по моему делу следователя из г.Москвы.»
Вот такая жалоба, на которую, по словам автора письма, не последовало никакой реакции. Как и на все другие.
При всем уважении к искренности Бычкова В.Ю. и его отличным стихам, «образец жалобы» выглядел все же сомнительным – очевидно, так же воспринимали ее и те, кто получал. Но ведь может такое быть! И уж во всяком случае проверить факты было необходимо.
А еще в конверте были стихи.
МОНОЛОГ МЕРЗАВЦА
Годами сослуживцы взятки брали,
Гуляя, как удельные князья,
А мы об этом знали и молчали.
У нас в то время цель была своя.
Опровергая безобразье это,
Бывало, аж до утренней зари
Давали мы ответные банкеты
На миллионы кровные свои.
Забот по горло, каждый час нам дорог.
Халатности потомки не простят.
Вон, у Ванюши ранчо тыщ на сорок,
У Льва бунгало тыщ на шестьдесят.
И мой вигвамчик, кажется, не хуже
Умеет нужных общество ценить.
По всем расчетам обществу я нужен,
Меня пока что трудно отменить.
Самозабвенно служим мы Отчизне,
Устойчивому счастью Львов и Вань.
Зарплаты кочегара за две жизни
Вполне хватает нам на «Политань».
Ни дефицита, ни дороговизны.
Имеем все мы, не на что пенять.
Уж сколько лет живем при коммунизме,
А чернь не хочет этого понять.
Все явственнее пальцы к горлу тянет
Завистливого племени рука.
Меня она, конечно, не достанет –
Я член республиканского ЦК.
Но критика, скажу, большая сила.
Вот нынче состоялся партактив:
Меня слегка начальство пожурило
За неприятье новых директив.
Мол, зря ты, драгоценный, держишь стойку,
Напрасно извиваешься ужом.
Заканчивай скорее перестройку
Своей квартиры вместе с гаражом.
И я спешу. Я «Чайку» в воскресенье
На модный променял кабриолет.
Я тороплюсь. И это ускоренье –
Программа на ближайших десять лет.»
Что тут скажешь? Комментарии излишни. А ведь таких стихотворений шестнадцать! Наверняка есть и еще, просто не поместились в конвертах: не писать же от руки и не посылать же мне все «собрание сочинений»! Кто он, этот неизвестный заключенный поэт в возрасте тридцати одного года? Стихи отличные и по мысли, и по исполнению, как и вообще стиль письма, но как совместить это с гигантским количеством краж, «пистолетом, ножом и краденым золотом»? «Склонность к совершению преступлений, в том числе и мерзких» – с одной стороны и – точное видение, острый ум, искренность, доверие мне, незнакомому человеку – с другой. Трезвость в восприятии нашей действительности и – безоглядная смелость при этом, явно же чреватая для него всяческими последствиями…
В России издавна было так:
Всему голова – полицейский кулак.
Свобода, честь, справедливость, закон –
Предмет спекуляций, простой трезвон.
Свобода! – и пхнут тебя рылом в грязь.
Закон! – и носком в переносицу хрясь.
Порядок! Гармония! Красота! –
И клочьями шкура слезает с хребта.
А вот еще:
ОТСТОИМ!
Полвека жили, как могли.
Полвека жрали пшенку.
И наконец приобрели
За золото пушчонку.
Теперь, товарищи, дадим
Железную присягу:
От чужеземцев отстоим
Общагу и тюрягу.
Газета правду говорит:
Буржуев зависть гложет,
Давно уж зуб у них горит
На лапти и рогожу.
Нам предстоит геройский шаг.
Смелее! Выше знамя!
Спасем общественный армяк
Со вшами и клопами.
И, наконец, последнее:
Нетерпеливым органам дознанья
Потребен автор лагерных стихов.
Им никакого дела нет до знанья,
Их гонит зуд пудовых кулаков.
Им страшно лень пошевелить мозгами,
Чтобы стихи достойно оценить.
Куда важней забить его ногами
Иль при «попытке к бегству» застрелить.
Их бесит правда – гадам не по нраву,
Чтобы стихи узнал простой народ.
Им нужно, чтобы правда (Боже правый!)
Не покидала лагерных ворот.
Уродам невдомек, что это сложно –
Годами произвольничать и лгать,
И просто совершенно невозможно
Мильёнам зэков глотки затыкать.
Так пусть прохвосты разные узнают,
Что правду невозможно отменить,
Что правду не убить – она живая.
И нечисти грехов не искупить!
Письмо кончалось так:
«Писать можно еще много, но из уже написанного Вы можете увидеть, что волнует миллионные массы заключенных в СССР.
Когда это письмо попадет к Вам, меня, вероятно, уже увезут на следствие по делу о «клеветнических измышлениях, направленных против государственного строя СССР».
С глубоким уважением
Бычков В.Ю.
27 октября 1987 г.
П.С. Еще раз напоминаю: адрес на конверте не соответствует действительности, так как письмо идет нелегально».
Но – напоминаю я в свою очередь – истинный адрес в тексте письма был! И я опять воспринял это как акт доверия.
И еще раз хочу напомнить: все, все в этой повести документально, ни одно письмо, ни одно слово в приводимых текстах не вымышлено, разве что многие письма, увы, останутся «за кадром», а те, что цитирую, приходится сокращать. Искренность, исповедальность, сердечность писем, безусловное и безоглядное доверие мне со стороны их авторов сначала глубоко трогали, а потом – скажу, забегая вперед, – на несколько месяцев погрузили в состояние стресса: что я могу сделать для них? Чем ответить на искренность и доверие? Чем помочь?…
А письма все шли и шли. За новой партией я зашел в журнал:
– У вас еще есть место, куда складывать? – пошутила секретарь редакции. – Вы знаете, ведь ни на одну публикацию в журнале не приходило столько писем, сколько на Вашу…
Переводчики и иностранные корреспонденты
Один любопытный факт я упустил в своем хронологическом пересказе событий.
Еще до выхода первой половины повести, но уже после окончательной экзекуции над второй, мне позвонили домой прямо-таки… Трудно поверить, но факт: из Парижа! Самое интересное, что этот звонок никак не был связан с моей недавней поездкой. Из каких-то неизвестных мне каналов переводчица с русского на французский Елена Жюли, бывшая советская подданная, вышедшая замуж за француза, узнала о предстоящей публикации повести и постаралась заручиться моим разрешением на перевод и издание в одном из парижских издательств. Мой телефон ей дал в журнале, как выяснилось, Первый зам.