Эти четыре года проходят. Осудили в Прибалтике, отбыл два года, потом было переселение на север, в Коми. За это время многое довелось увидеть, десяток тюрем, пересылок, сотни людей, сотни судеб. К сожалению, я не обладаю писательским даром, что не дано, то не дано. За эти четыре года через мои руки прошли сотни приговоров различных людей, различных судов, обвинительные заключения. И сами люди! По ту и эту сторону забора, порядки, режим, питание, идеологическая работа, медицинское обслуживание и многое другое. Все это надо, к сожалению, прочувствовать было своей шкурой. Так что опыт, как видите, очень большой. Исходя из этого опыта, делаешь свои выводы.
Во-первых, органы милиции. Ведут поиск преступника, задержание, первичное следствие. По времени ограничены различными инструкциями, циркулярами, положениями. Людей сразу ставят в зависимость от бумаг и времени. Отсюда большой процент нераскрытых преступлений… Поэтому при аресте любого подозреваемого всеми дозволенными и недозволенными способами пытаются заставить хоть что-то признать, даже чужое, чтобы списать на него и повысить процент. Многие ломаются, не выдерживают, берут в расчете на какие-то «будущие льготы», которые никогда не получат. Самое настоящее беззаконие начинается прежде всего с них, работников милиции…
Далее дело поступает в руки работников прокуратуры для дальнейшего расследования. Правда, следователь прокуратуры «контролирует» и первичное расследование, по крайней мере числится. Все его допросы и беседы с подозреваемым строятся на материалах первичного расследования, т.е. «добровольных» признаниях подследственного, который если еще и взят под стражу, то вообще красота, делай с ним что душе угодно. Если и попробуешь изменить свои показания, то это уже не поможет, этого никто не заметит, «чистосердечные добровольные» признания будут видеть все, перемены – нет. Если обнаружатся какие-то огрехи работников милиции, то следователь прокуратуры их подчистит, доработает и дело готово для суда…
И вот суд. Судья свое мнение вырабатывает на основании документов следствия, характеристик. У заседателей редко складывается свое мнение, обычно смотрят в рот судье, ведь у этого человека юридические знания, он профессионал… Теперь УК СССР! Большинство статей дают такую «прекрасную» возможность, как разрыв между минимумом и максимумом, зыбкость разграничения между статьями, частями этих статей. Вообще возможности неограниченны, можно дать и три и восемь лет, сменить статью или часть, вот уже пожалуйста и пять и пятнадцать, а то и… Когда приговор принят, практически его изменить трудно, теоретически можно (в мечтах). Изменения приговоров, смягчение – единичные случаи.
И последний этап – исправление, перевоспитание осужденных. Человек, который не испытал этого, может и не поверить. И будет прав. Если бы мне рассказали, что в наши дни, в нашей стране люди умирают от дистрофии, я бы не поверил. О зонах вспомнят, вспомнят очень скоро! Если СПИД на самом деле чума ХХ века, то здесь, в зонах, этот пожар скоро вспыхнет так, что потушить его будет очень непросто.
Юстиция, юстиция! Куда не посмотришь, везде главная причина – люди! Честные люди! Где они? Неужели мы сами породили и воспитали этих чудовищ, с которыми сейчас и боремся, пытаемся бороться? Откуда это в нас? Иногда даже страшно думать, заберешься в такие дебри, из которых назад хода не будет.
…А свой крест нести мне до конца. Оставшийся срок меня уже не волнует, здесь все ясно и понятно. Вот проблема освобождения – это да! Это вопросы и вопросы… Поживем – увидим.
Повесть вызовет большой резонанс. В зоне много говорят о ней. Вы получите множество писем от нашего «брата», с просьбой помочь, протолкнуть, пересмотреть. Еще глубже окунетесь в эту атмосферу вседозволенности и несправедливости. Единственным помощником в этом будет ваша совесть. Вы прожили трудную и интересную пору своей жизни и не мне что-то советовать вам. А за повесть вашу большое спасибо…
Одна просьба все-таки имеется. Это письмо я отправляю нелегально, через верных и надежных людей, у нас говорят «через дырку». Из Коми оно уйдет обязательно, мне не хотелось бы, чтобы оно, письмо, вернулось вдруг назад к моей администрации. Лучше выбросите, если чем-то письмо неприятно. Мой адрес…
Ну, вот и все. С искренним уважением».
(Письмо № 66).
Прокуратура Союза
Мое выступление в клубе «Судьба человека» удалось опубликовать в еженедельной газете. Там было процитировано больше десятка писем, и тотчас после публикации дважды позвонили из Прокуратуры Союза, из двух отделов. И предложили их посетить. На что я с радостью – если можно так назвать это чувство – согласился.
Приняли хорошо. Их было трое – трое мужчин среднего возраста: Помощник Генерального Прокурора, заведующий отделом по надзору за следствием и военный, кажется, полковник – по надзору за Исправительно-трудовыми учреждениями. Сначала, правда, ощущалось некоторое напряжение со стороны второго и третьего, но первый – Помощник Генерального, в кабинете которого мы встречались, – был искренне любезен, доброжелателен и интеллигентен, я тоже вовсе не считал, что вижу перед собой непременно монстров пенитенциарной системы, и вскоре взаимопонимание было достигнуто.
– Среди многих публикаций на подобные темы – а их сейчас пруд-пруди – Ваша статья выделяется основательностью и верным подходом, – так сказал Помощник Генерального Прокурора.
Ну, а дальше зашла речь об авторах писем.
Собираясь в Прокуратуру, я рассчитывал на то, что они захотят ознакомиться с конкретными письмами, особенно теми, строчки из которых я цитировал в статье – чтобы «принять меры», – и поэтому долго размышлял, какие именно взять с собой. Решить это было непросто. Где гарантия, что даже если я сейчас, после статьи, передам письма, это сослужит добрую, а не злую службу их авторам? Но ведь и отказываться неразумно: вдруг помогут?
Разговор был в общем хорошим. Когда я прямо сказал о своих опасениях, Помощник Генерального Прокурора обещал, что он сам проследит за расследованием. Подумав, я решил поверить ему на слово: он вызывал доверие. Естественно, я передал те письма, авторы которых так или иначе просили об этом.
Все трое моих собеседников пожаловались на то, как трудно работать в Прокуратуре, особенно сейчас, когда вскрывается столько злоупотреблений и приходится расхлебывать то, что натворили предшественники за долгие годы.
– Вы знаете, сколько жалоб скопилось сейчас в Прокуратуре? – риторически спросил полковник. И сам ответил: – Сто одиннадцать тысяч! Как их все рассмотреть? И кому рассматривать? Ведь каждое дело требует огромного времени – иной раз год и даже больше, – нужны порой дальние и долгие командировки. А положение прокурора у нас отнюдь не из легких, не говоря уже о материальном обеспечении, которое никак не соответствует и временной, и нервной нагрузке. Мало у нас платят прокурорским работникам, очень мало!
Я не сомневался, что это правда. И сказал так:
– Все это я понимаю. Недаром столько говорится сейчас о реформе судебной и вообще юридической, и пенитенциарной систем. И ясно, что изменить все сразу никак не возможно. Я вас понимаю особенно потому, что сам получил так много писем, что даже просто ответить на них не имею возможности, не то, что всем им помочь. Естественно, что канцелярии у меня никакой нет, связей нет, рычагов никаких, мои вещи далеко не все печатаются, а зарплаты я ведь не получаю, живу только на гонорары. Так что я вас хорошо понимаю. Но у нас с вами сейчас есть определенный выход. В статье – конкретные истории, конкретные дела. Я дам вам кое-какие письма. Если вы сможете помочь хоть кому-то из них, это будет очень хороший и показательный прецедент. А я со своей стороны напишу в газету об этом. Это и для вас хорошо, и для тех, кто страдает от несправедливости. Всем сразу помочь нельзя, это ясно, но у них появится лучик надежды.
В принципе мои собеседники согласились, несколько писем я им оставил и попросил разрешения, если можно, принести еще. Помощник Генерального Прокурора не возражал, и мы договорились, что созвонимся в ближайшее время.
Итак, какие же письма отдать в первую очередь? Кому вообще этим можно помочь?
Может быть, письмо некоего Лима З.М. из лагеря в Архангельской области, осужденного на 9 лет «за хищение», хотя в приговоре и сказано, что «без корыстной цели». Отсидел уже 4 года, однако о своем деле не пишет, просит приехать, наивно полагая, что у меня, автора «Пирамиды», есть на это средства… (Письмо № 22)
А вот письмо Попова из лагеря в Красноярском крае (№ 38). О своем деле не пишет, помощи не просит, хотя грамотно и убедительно рассуждает о несовершенстве нашей юридической системы…
Или послание Иванова В.П., заключенного из Пермской области – осужден на 10 лет, сравнивает свою судью с Милосердовой, пишет, что уже много раз пытался жаловаться, но все абсолютно бесполезно, хотя после прочтения «Пирамиды» у него появилось «второе дыхание», и он снова решил включиться в борьбу, причем – что удивительно – помощи для себя лично не просит… (Письмо № 45)
Письмо № 58 из города Братска от юриста со стажем 25 лет (помощник прокурора), по фамилии Соэсон В.А. Просит помощи по делу двух осужденных… Или письмо № 59 от осужденного Раздобреева Г.А. из города Норильска… Письмо А.К.Баташкина, заключенного из лагеря в Сахалинской области – он сидит уже 11-й год (письмо № 127)…
Но не письмо же «урки», некоего Пыхтина из Целиноградской области, который утверждает: «Запомни раз и навсегда, в Советском Союзе правды нет». Увы, это убеждение и позволяло ему, по собственному его признанию подкладывать наркотики подозреваемым по приказу милиции… (№ 27)
Голова кругом от размышления только над теми письмами, что уже зарегистрированы у меня в толстой тетради с помощью знакомой (и любимой) девушки Лены, читающей со мной эти письма и помогающей их регистрировать. Она – моя единственная бесплатная «канцелярия»…