Верблюд прекрасно понимал что происходит. Если у вас три желудка и пищеварительный тракт длиной в фабричный трубопровод, всегда есть время посидеть и подумать.
Не случайно все открытия в области высшей математики совершаются в жарких странах. Тому своим физиологическим строением способствуют все верблюды: взять хотя бы презрительное выражение их морд и знаменитый изгиб губ — естественный результат их способности к извлечению квадратного корня.
Как правило, врожденную способность верблюда к высшей математике, особенно к баллистике, склонны недооценивать. В процессе борьбы за существование баллистическое чутье у верблюда развилось так же, как координация руки и глаза у человека, мимикрия у хамелеона и известная способность дельфинов к спасению утопающих — спасать утопающих куда лучше, чем перекусывать их пополам, ведь это может быть превратно истолковано другими людьми.
То, что верблюды гораздо умнее дельфинов, — научный факт[20].
Верблюды очень, очень сообразительны. Они быстро поняли: наиболее благоразумный выход для неглупого животного, если оно не хочет, чтобы его потомки проводили чересчур много времени на лабораторном столе с вживленными в мозг электродами, приклеивали мины к днищам кораблей или попадали под опеку немилосердных зоологов, — это держать свою сообразительность втайне от человека. Еще издавна они стали вести такой образ жизни, который, хотя и заставлял их время от времени выступать в роли вьючных животных и подвергаться побоям погонщиков, взамен обеспечивал приличное питание, уход и возможность безнаказанно плюнуть человеку в глаза.
Данного верблюда, на котором сидели сейчас Теппик и Птраси, верблюда, который в результате многовекового эволюционного отбора научился подсчитывать количество песчинок, по которым ступал, закрывать ноздри, когда то было необходимо, и выживать без единой капли воды под лучами палящего солнца, — этого верблюда звали Верблюдок.
И это действительно был величайший математик в мире.
Сейчас Верблюдок размышлял примерно вот о чем: «Похоже, мы имеем дело с растущей в диапазоне от нуля до примерно сорока пяти градусов пространственной нестабильностью. Любопытно. В чем же причина? Примем v равным трем. Тау — четырем, чав-чав-чав. Пусть Каппа-игрек будет открытой Зловонником[21] областью дифференциального давления с четырьмя гипотетическими вращательными коэффициентами…»
Птраси стукнула Верблюдка по голове сандалией.
— Ну же, шевелись давай! — взвизгнула она.
«Следовательно, — размышлял Верблюдок, — H движущих сил равно v делить на s, чав-чав-чав. Таким образом, в гиперсиллогической записи…»
Теппик оглянулся назад. Странно искаженный ландшафт понемногу обретал привычный вид, и Диос…
Выбравшись из дворца, Диос смог-таки отыскать нескольких стражников, в которых страх перед неповиновением приказу возобладал над ужасом перед таинственно искаженным миром.
Верблюдок между тем стоически продолжал жевать: «…Чав-чав-чав, которая дает нам любопытный случай укороченного колебания. Каков же период осцилляции? Примем период равным x. Время равно t. Тогда начальная периодичность составит…»
Птраси и так и сяк колошматила его по загривку, награждала такими ударами пяток, которые заставили бы какого-нибудь неандертальца завыть от боли и начать биться головой о стену.
— Встал как вкопанный! Может, ты попробуешь?
Теппик вложил в удар всю силу, но над шкурой Верблюдка лишь поднялось облако пыли, а пальцы Теппика на какое-то время онемели, будто он стукнул по мешку, набитому вешалками.
— Ну же, пошел, — стиснув зубы, пробормотал он.
Диос поднял руку.
— Именем царя, стойте! — воскликнул он.
Стрела вонзилась в горб Верблюдка.
«…Составит шесть и три десятых в периоде. Преобразуем. Сокращаем. Итого… ого!… 314 секунд…»
Верблюдок несколько раз, наподобие перископа, повернул свою длинную шею. Его большие мохнатые брови осуждающе изогнулись, сузившиеся желтые глаза пристально уставились на верховного жреца, и, ненадолго оставив в стороне заинтересовавшую его проблему, верблюд стал припоминать те издревле знакомые ему расчеты, которые его порода за много веков успела довести до совершенства.
«Предположим расстояние равным сорока одному футу. Скорость ветра — два. Вектор — одна восьмая, чав. Вязкость равна семи…»
Теппик достал метательный нож.
Диос набрал в грудь побольше воздуха. «Сейчас он прикажет стрелять по нам, — подумал Теппик. — Меня застрелят моим же собственным именем в моем же собственном царстве».
«…Угол равен двум пятым. Чав. Огонь».
Залп был достоин восхищения. Ком жвачки, пущенный в соответствии с рассчитанной согласно всем законам баллистики траекторией, шмякнулся Диосу в лицо с таким звуком, какой может издать только полфунта полупереваренной травы, и более ничто на свете.
Последовавшая тишина была чем-то сродни стоячей овации.
И снова все вокруг принялось медленно искажаться. Нет, затевать потасовку здесь определенно не стоит. Верблюдок взглянул вниз, на свои передние ноги.
«Предположим количество ног равным четырем…»
И он побежал. Совершенно очевидно, что ног у верблюдов гораздо больше, чем у всех прочих тварей, и Верблюдок напоминал сейчас пароходную машину с ее сложно движущейся системой шатунов и клапанов. Движение сопровождалось оглушительным шумом, издаваемым кишечником, тоже работавшим на полную мощь.
— Чертов тупица, — пробормотала Птраси, когда они наконец-то удалились на достаточное расстояние от дворца, — но, кажется, он все-таки понял, чего от него хотят.
«…Повторение инвариантного масштаба равно трем с половиной зет. О чем это она? Насколько помню, Чертов Тупица живет где-то в Цорте…»
Хотя воздух казался липким и тягучим, как резина, Верблюдок уже успел покрыть немалое расстояние, и копыта его мягко шлепали по утрамбованной земле спящих улиц города.
— Кажется, опять начинается, — сказала Птраси. — Пора закрывать глаза.
Теппик кивнул. Раскаленные колышущиеся стены домов снова пустились в пляс, а дорога то взмывала, то опадала, на что приличная твердая земля не имеет никакого права.
— Это вроде моря, — заметил Теппик.
— Никогда не была там, — покачала головой Птраси.
— Море — это… понимаешь, океан, волны…
— Мне рассказывали. За нами гонятся?
Теппик повернулся в седле.
— Не могу разобрать, — пробормотал он. — По-моему…
Отсюда ему были видны приземистая тяжелая громада дворца и Великая Пирамида на другом берегу реки. Пирамиду почти скрывали облака темного дыма, и все-таки то, что сумел различить Теппик, было невероятно. Он точно знал, что у пирамиды четыре стороны, теперь же он видел все восемь.
Казалось, Великая Пирамида то попадает в фокус, то выходит из него, и Теппик инстинктивно почувствовал, что это крайне небезопасно, когда речь идет о нескольких миллионах тонн камня. Он ощутил сильное желание оказаться как можно дальше отсюда. Похоже, даже такая тупая тварь, как верблюд, испытывала тот же позыв.
«Дельта в квадрате, — продолжал рассуждать Верблюдок. — Таким образом, давление размером k будет равно девяностоградусной трансформации в хи (шестнадцать делить на х, делить на ри), умножить на t для всех трех постоянных величин. Или четыре минуты плюс-минус десять секунд…»
Верблюд взглянул на свои большие копыта.
«Примем скорость равной галопу».
— Как ты его заставила двигаться? — только и успел спросить Теппик.
— Никого я не заставляла! Он сам. Держись!
Это было непросто. Надевая на верблюда седло, Теппик напрочь позабыл об остальной упряжи. Птраси вцепилась в несколько клочков шерсти на загривке. Теппику ничего не осталось делать, кроме как вцепиться в руки Птраси. Как он ни старался, его пальцы везде натыкались на теплую, податливую плоть. За весь долгий курс обучения Теппик не столкнулся ни с одним правилом или исключением относительно таких ситуаций, в то время как образование Птраси, казалось, было построено исключительно на подобных случаях. Ее длинные волосы хлестали его по лицу, издавая пьянящий аромат редких духов[22].
— Ты в порядке? — крикнул он. Слова унесло ветром.
— Вишу на коленях!
— Должно быть, непросто!
— Специально проходили!
Особенность верблюжьего галопа состоит в том, что, выбрасывая ноги как можно дальше, животное потом старается догнать их. Коленные чашечки Верблюдка щелкали, точно кастаньеты, а ноги его мелькали подобно крыльям ветряных мельниц. Промчавшись вверх по ведущей из долины дороге, он ринулся в узкое, с обеих сторон окруженное отвесными известковыми скалами ущелье, что выходило в бескрайнюю пустыню.
А позади, попав в тенета геометрических ловушек, мучительно пытаясь сбросить с себя ношу Времени, пронзительно выла Великая Пирамида. Оторвавшись от основания, становясь под прямым углом к земле, она безостановочно раскачивалась в воздухе и творила со временем и пространством нечто несусветное.
Верблюдок несся по ущелью, изо всех сил вытянув свою длинную шею; могучие ноздри его извергали пламя, подобно соплам реактивного самолета.
— Ему страшно! — взвизгнула Птраси. — Животные всегда чувствуют такие штуки!
— Какие?
— Ну там, лесные пожары и прочее!
— Здесь нет ни одного деревца!
— Ну, наводнения и… и всякие такие вещи! У них как бы природный инстинкт!
«…Фи равно тысяче семистам (и делить на v). Латеральное е делить на v. Равно промежутку от семи до двенадцати…»
Звук настиг их. Он был беззвучным, словно звон колокола из одуванчиков, бьющего полночь. Однако этот звук подавлял. Он прокатился над ними — бархатно удушающий, тошнотворный, как прогнивший сервелат.
И понесся дальше.
Верблюдок перешел на шаг — непростая процедура, требующая, чтобы каждая нога строго подчинялась отдельной инструкции.