Свист рассекаемого воздуха заглушил Анкин отчаянный визг. Самолет чуть ли не вертикально рушился вниз – в неуловимую долю секунды Мазур успел осознать, что в штопор они не свалились, но все равно, дела хреновейшие, за окнами – мельтешение уже совершенно неразличимых цветов и оттенков, сливавшихся в пестрые полосы, словно бы винтообразно завивавшиеся вокруг машины, Мазура швыряло совершенно непредсказуемо, он, однако удержался на ногах, выпустил уже ненужный револьвер...
Глава десятаяПехота без бравых песен
Анка скорчилась, зажав руками голову. Отшвырнув ее в сторону ногой, – не было времени на галантные уговоры – Мазур рванулся вперед, борясь с рывками, толчками и ежесекундными изменениями центра тяжести. Показалось, что его на миг перевернуло вверх ногами, а потом вернуло назад – очень может быть, и не показалось...
Уцепившись обеими руками под мышки, он вырвал невероятно тяжелое тело из кресла, с трудом различая, что творится вокруг, отпихнул куда-то вбок, насколько удалось, молодецким рывком высвободив застрявшую ногу, рухнул в кресло и ухватился за штурвал. Перед глазами крутились цветные полосы, то ли далекие, то ли уже совсем близкие, потроха рвались через горло, тяжесть давила на плечи, вжимая в сиденье.
Опять-таки на инстинктах, не пытаясь предпринимать что-то осмысленное, он потянул штурвал на себя. Что-то делал ногами, даже не долгом движимый, а инстинктом самосохранения, оравшим, что промедление смерти подобно, и хорошо, что случалось отрабатывать подобное на тренажерах, хоть и чертовски давно...
Он выровнял самолет, абсолютно не представляя, как ему это удалось, – но ведь выровнял! Падение прекратилось, машина перешла в горизонтальный полет, разноцветные полосы прекратили бешеный танец, остался один-единственный цвет – зеленый, несшийся чуть ли не под ногами.
Сообразив, что это, наоборот, самолет несется над самыми верхушками деревьев, Мазур уже гораздо увереннее начал потихонечку набирать высоту. Моторы тянули, в общем, удовлетворительно. Штурвал и педали слушались, так что самое страшное осталось позади...
Приходилось щуриться, наклонять голову, словно из-за дерева выглядывал – воздух лупил в лицо, выдавливая слезы, потрескавшееся стекло почти не давало возможности видеть нормально окружающее.
Сзади послышался Анкин ликующий вопль – звериный, из нутра идущий...
– Сядь где-нибудь! – рявкнул Мазур не оборачиваясь. – Держись покрепче!
Понемногу возвращалась ясность рассудка и профессионально четкое восприятие окружающей реальности. И Мазур наконец-то отыскал источник раздражения: никаких видений, никакой ошибки – справа на панели мигала красная лампочка, надрывался зуммер, тоненько, выворачивающим душу писком, стрелка, показывавшая расход горючего, стремительно п а д а л а влево, к красной черте и короткой надписи на французском, с которым Мазур был не особенно в ладах, – но все и так ясно. Бензин расходуется н е п р а в и л ь н о, явно вытекает из пробитого бака. Покойный лейтенант успел выпустить добрый десяток пуль (кроме пробоин в лобовом стекле, парочка жутких дыр зияет и на приборной панели), то ли бак пробило, то ли разнесло к чертовой матери что-то в системе...
Хоть он и был в авиации дуб дубом, в голову моментально пришла короткая мысль, как ни удивительно, не вызвавшая ни страха, ни паники, вообще никаких эмоций, – когда с самолетом происходит нечто подобное, он может загореться... Где огонь, там и взрыв, нет времени копаться в памяти и гадать, так ли это... Главное – пожар запросто может вспыхнуть. А до земли чуть меньше километра – впрочем, если высотомер откалиброван на мили, и того больше. Мили у французов выставлены или километры? Ну да километры. Однако хрен редьки не слаще...
Анка что-то возбужденно вопила за спиной. Не разбирая ни слова, вообще не вслушиваясь, Мазур сосредоточился на управлении. Если горючка еще пару минут будет убывать такими темпами, бак опустеет окончательно...
Перебой в левом моторе! Заработал опять... перебой в правом, снова заработал...
Самая пора переходить в пехоту, нисколечко не мешкая. Мазур старательно принюхивался, пытаясь учуять запах гари, но мешал лишь самую малость развеявшийся стойкий аромат пороховой гари. А вот бензином завоняло остро, резко, пронзительно...
Он вновь бросил взгляд на стрелку – скоро, совсем скоро упрется в белую черту... Снизился, вытянув шею, разглядывал зеленое море тайги.
Не такое уж это было море, прогалины попадались, и большие. Ничего, верст на пятьсот ближе к экватору джунгли стояли бы сплошным ковром, без малейшей прорехи...
– Держись! – рыкнул он, не найдя времени оглянуться.
Пропустил удобную прогалину – и сбросил скорость до минимально возможной, чтобы не привередничать и воспользоваться первой же возможностью.
Каковая и представилась. Не колеблясь, Мазур у р о н и л самолет ниже уровня зеленых раскосмаченных крон, п о й м а л расширенными ноздрями запах горелого пластика, невольно взвыв сквозь зубы, как от внезапной боли.
Справа и слева проносились корявые стволы, о х а п к и пронзительно-зеленой листвы словно выпрыгивали то справа, то слева, хлеща по крыльям, по лобовому стеклу. Еще кусок вывалился – но скорость уже снизилась здорово, и ветер не бил так в лицо, его вообще уже не чувствовалось...
Кресло чувствительно врезало по заднице – колеса коснулись земли, оторвались от нее на миг, коснулись, покатили... Что-то звенело, дребезжало, тряслось, мелко, противно стуча, что-то с шумом катилось по проходу, гремя, грохоча, кувыркаясь...
Мазур налег на штурвал, выпустил закрылки до предела, ударил ладонью по рычажку, отключавшему подачу бензина, – его и так уже почти не осталось, но все равно...
Справа выпрыгнуло навстречу что-то косо изогнутое, толстенное, в морщинистой коре. Мазур не отвернул. С невероятным грохотом отлетел конец правого крыла, самолетик мотнуло, Мазур налег на штурвал, проделывая действия, аналогичные выводу машины из заноса на гололеде. Штурвал рвался из рук, как живой, и Мазур навалился на него грудью, пузом, всеми четырьмя конечностями манипулируя педалями, рычажками, тумблерами...
А потом все кончилось, стало невероятно тихо, не особенно и воняло горелой пластмассой, в лицо били солнечные лучи, самолет стоял в конце прогалины...
Нельзя было терять времени. Вскочив, Мазур оглянулся. Анка, цепляясь за кресла, стояла в проходе, и физия у нее была совершенно неописуемая, утонуть можно в многообразии эмоций... Попытавшись усмехнуться, Мазур обнаружил, что лицо форменным образом одеревенело. Пока не сошел н а с т р о й, он ринулся вперед, схватил Анку за шиворот, развернул и в три прыжка дотащил до двери. Повернул блестящую никелированную ручку – и дверь откинулась наружу, превратившись в удобный трап. Согнув девушку в три погибели, головой вперед наладил ее в дверь, так что она кубарем слетела по трапу, о последнюю ступеньку коего споткнулась, растянувшись уже на земле, заросшей какой-то травкой – невысокой, вившейся затейливыми переплетениями, с гроздьями блекло-синих цветочков.
Лихорадочно огляделся, хозяйственно подобрал свой револьвер, пристроил его в кобуре. Из вороха сбившейся в кучу поклажи выдернул их с Анкой сумки, а затем схватил небольшую зеленую сумку с бесценным грузом, сбежал по трапу, изловчившись, сгреб все три сумки одной рукой, другой поднял за шиворот Анку и поволок в чащобу, петляя меж стволами. Что-то живое, мелкое, проворное улепетнуло из-под ног, визжа так незнакомо, что определить животное не удалось.
Решив, что отбежал достаточно, остановился, уронил в траву сумки, выпустил Анку, и она плюхнулась наземь. А вслед за ней и Мазур сел, прижавшись спиной к толстому теплому стволу, превозмогая противную дрожь во всем теле, сотрясавшую, казалось, каждую косточку, каждый мускул. Отходняк пробил...
Кое-как отдышавшись и взяв себя в руки, он обнаружил, что одежда спереди обильно заляпана блевотиной, – ага, значит, не показалось тогда, что на очередной воздушной яме выворачивает наизнанку...
Метрах в ста от него сквозь деревья виднелся уродски скособочившийся самолет – дымом оттуда не тянуло, огня не видно. Понемногу избавляясь от сумасшедшего напряжения, Мазур нашел в себе силы вяло удивиться: надо же, в который раз обошлось, начинаешь верить Лаврику, что мы бессмертны... Он сидел с абсолютно пустой от мыслей головой, идиотски улыбаясь солнышку, припекавшему по-африкански круто.
Пошевелилась Анка, упираясь руками в землю, села нормально, помотала головой:
– Блядь, страшная я, наверно, как ведьма...
Мазура поневоле прошиб идиотский смех.
– Все в порядке, подруга, – выговорил он относительно внятно. – Если женщина начинает думать о внешности, все в порядке... Но ты, точно, ведьма...
– На себя посмотри, – огрызнулась Анка, – чучело гороховое...
– Не стану отрицать мнения предыдущего оратора, – сказал Мазур серьезно.
Встал, почти что не ощущая дрожи в коленках, – времени не было расслабляться. Прислушался. Вокруг – безмятежная тишина, как миллион лет назад.
– Пошли, – распорядился он резко, в г о н я я ее с первых минут в нормальный деловой ритм. – Некогда рассиживаться.
– Куда – пошли?
– К самолету, – сказал Мазур. – Посмотрим в темпе, может, что полезное обнаружится...
Сделав пару шагов, он обернулся, как ужаленный, – сумка! Покрутил головой, фыркнул. Вокруг определенно не имелось никого, способного покуситься на пару килограммов кристаллического углерода, рефлекс сработал...
Однако Мазур все же прибрал сумку, повесил на плечо. Целее будет...
Еще метров за десять от самолета в ноздри ударил запах бензина – означенная жидкость все еще просачивалась жиденькими струйками откуда-то из-под брюха аэроплана, натекла немаленькая лужа. Покалеченный самолет посреди чащобы выглядел сюрреалистически, и Мазура на миг прошиб ледяным ознобом запоздавший страх – так оно п о т о м всегда и бывает, но тут же отпускает, к счастью, мы привычные...