– А, ладно! – Мазур ухарски махнул рукой. – Что-то у меня и в самом деле сегодня настроение лихое…
– М-да… – покачала головой Мадлен, не отрывая глаз от дороги. – И в самом деле, что-то сдвинулось в мироощущении советских людей…
– Мужчина остается мужчиной, – браво сказал Мазур. Подумал, не выпятить ли гордо грудь, но по размышлении счел это явным перебором.
– Вообще-то да, отец мне рассказывал, как в сорок пятом ваши морские пехотинцы, те, что шли с американцами в составе армии Риджуэя, веселились в Париже… Хотя при дядюшке Джо инструкции были не в пример строже.
– Вот видишь, – сказал Мазур браво. – Такие уж мы, моряки. На корабле любой кабинетный ученый очень скоро себя начинает настоящим моряком чувствовать…
Он лишь похмыкивал про себя. Такие чудеса в жизни советского офицера случаются редко: заявиться с натуральной француженкой, возможной шпионкой, в заведение, где показывают символ буржуазного разложения, сиречь стриптиз, – и начальство при этом не то что в курсе, но еще и подкинуло валюты на эту наглую эскападу… Жаль, нельзя никому рассказать, иначе от зависти тихо падали бы на асфальт рядами…
Лихо свернув направо, Мадлен притерла машину к тротуару и выключила мотор. Мазур огляделся. Улочка, застроенная теми самыми старомодными домами с вовсе уж бесполезными в здешнем климате каминными трубами, выглядела, в общем, благопристойно и вовсе не производила впечатления окраинных трущоб, рассадника порока. Довольно близко к центру города, вон чинно шагает пожилая мулатка с внучонком, а там полицейский прохаживается… Впрочем, это ничего еще не значит. «Сириус» тоже выглядит вполне мирным и респектабельным кораблем, а спуститесь в каптерку и нажмите нужные кнопки на кодовом замке – в другой мир попадете…
– Ну? – с любопытством спросила Мадлен. – Не передумали?
– Считайте, что я гордо выпятил челюсть, а глаза у меня отливают стальным блеском, – сказал Мазур. Поправил галстук и украдкой отстегнул с лацкана комсомольский значок, дабы не подвергать компрометации моральный облик строителя коммунизма. Среди публики могли оказаться люди, разбирающиеся в таких значках, в том числе и падкие на сенсацию буржуазные репортеры.
– В таком случае возьмите меня под руку и…
– И постарайтесь не выглядеть деревенщиной, – закончил за нее Мазур. – Постараюсь, мадам…
– Мадемуазель, точности ради…
Они вошли в вестибюль, напомнивший Мазуру какой-то фильм, где действие происходило в старинном английском клубе. Именно так здесь все и выглядело – позолота, темно-вишневые портьеры, старинная мебель. Ничего удивительного, наверняка осталось в неприкосновенности после ухода отсюда детей туманного Альбиона – в отличие от пары-тройки других мест, независимость островам досталась мирно, без особой стрельбы и беспорядков. Это уж потом, как по волшебству, вынырнули сепаратисты, начались ночные взрывы и пальба…
Пожилой седовласый ахатинец в строгом смокинге с красной бабочкой, вынырнув из-за портьеры, словно привидение, что-то спросил у Мадлен по-французски, выслушал короткий ответ и, вежливо кивая, согнулся в полупоклоне, захватил край тяжелой бархатной портьеры и отодвинул ее как раз настолько, чтобы мог пройти человек. Пропустив Мадлен вперед, Мазур браво направился следом, чувствуя себя заправским Джеймсом Бондом. Журналистка уверенно направилась меж столиками в дальний левый угол.
Ничего такого уж жуткого и отмеченного жирной печатью порока Мазур в немаленьком зале не узрел. Разговаривали сидящие, конечно, не шепотом, и табачный дым едва успевали размешивать многолопастные вентиляторы, но все же чуть ли не каждый провинциальный советский ресторан выглядел по сравнению с этим залом едва ли не шалманом.
«Так, – подумал Мазур. – Интересно. Что, чисто случайно здесь оказался свободный столик, к которому она так уверенно прошла? Их, свободных, почти что и нету… Жаль, с французским обстоит предельно хреново, ни слова не понял из их реплик».
Официант, возникший над плечом бесшумной тенью, вмиг расставил на столе бутылку вина, бокалы и тарелочки с какой-то местной кулинарной экзотикой. В полсекунды выдернул пробку с помощью огромного никелированного приспособления, смахивающего на пыточный инструмент. Вежливо бормотнул что-то и растаял, как не было.
«Порядок, – сказал себе Мазур. – Она себе наливает из той же бутылки, первая пригубила, так что с этой стороны можно неприятностей не ждать…»
– Ну, и каковы впечатления? – с любопытством спросила Мадлен.
– Подождите, дайте набраться впечатлений, – сказал Мазур, глядя на круглую сцену, выложенную матово-желтыми деревянными плашками.
Нельзя сказать, чтобы зрелище ошеломляло. Как-никак, а за время долгого перехода из Ленинграда насмотрелись по телевизору иностранных передач, в том числе и с клубничкой, – как ни проявлял бдительность товарищ Панкратов, разорваться он не мог, то в одной, то в другой кают-компании да успевали полюбоваться пикантным зрелищем.
Здесь все выглядело довольно пристойно: под томную тихую музыку, определенно претендующую на восточный колорит, танцевала, понемногу освобождаясь от одежды, ладненькая белокурая девица европейского облика. Личико у нее вовсе не выглядело порочным, скорее отрешенно-улыбчивым, позы и выгибания, в общем, смотрелись не так уж и развратно, и, по большому счету, это было красиво. Положа руку на сердце, совершенно непонятно, почему это зрелище на одной шестой части земного шара понадобилось запрещать.
Мазур, откровенно признаться, засмотрелся, хотя и было чуточку стыдно оттого, что свет в зале не погашен, все видят то же, что и он, и знают, что он это видит. Давала о себе знать праведная комсомольская закалка, да и замполит чудился за спиной, ощущался едва ли не осязаемо…
Краешком глаза он видел, что Мадлен с легкой улыбкой наблюдает за ним, и изо всех сил старался придать себе равнодушно-бывалый вид. На сцену выпорхнула еще одна прелестница, смугленькая креолка, крутнулась волчком, приблизилась к блондинке, успевшей уже полностью разоблачиться, – и началось полубалетное действо с мимолетными объятиями, белыми ладонями на смуглых бедрах, смуглыми ладонями на белой груди. И все такое прочее.
Мазур невольно отвел взгляд – это чересчур уж выламывалось за рамки социалистической морали.
– Интересно, а вы знаете, что чуточку покраснели? – послышался рядом безмятежный голосок Мадлен, тщательно маскировавшей легкую насмешку.
Мазур поджал губы, не то чтобы сердился, но чувствовал себя немного неловко и неуклюже.
– Ну, не дуйтесь, – сказала Мадлен, лукаво поглядывая на него поверх бокала. – Хотите маленький секрет? На женщин такая чуть-чуть отдающая варварством неиспорченность порой производит даже большее впечатление, нежели ковбойская уверенность…
«Интересно, туда ли она клонит, о чем мне думается?» – подумал Мазур. Он попытался представить, что предпринял бы на его месте Штирлиц, но получалось плохо – Штирлиц общался главным образом с одноглазыми гестаповцами и лысыми абверовцами, а этот опыт здесь совершенно не годился. Не станешь же бить Мадлен коньячной бутылкой по голове?
Мельком глянув на нежничавшую парочку, Мадлен осведомилась тоном благовоспитанной девочки:
– Интересно, лесбийская любовь вас пугает или возбуждает?
«Тебя бы, красотка, на партийное собрание, – подумал Мазур, – посвященное целиком твоему персональному делу – с аморалкой, бытовым разложением и прочими ужасами. То-то повертелась бы… Поняла бы, где настоящий ужас, а не в вашем фильме с этим, как его там, Фредди Крюгером…»
– Показать вам еще одну достопримечательность этого заведения? – спросила Мадлен, ни сном ни духом не подозревавшая, какие ужасы ей уготовила обиженная фантазия Мазура.
– Сделайте одолжение.
– Пойдемте.
Она уверенно направилась к портьере в дальнем углу. Мазур механически двинулся следом и оказался в узком коридоре с двойным рядом дверей, где было полутемно и тихо, а достопримечательностей, на первый взгляд, имелось примерно столько же, сколько их может оказаться в Антарктиде. Мадлен остановилась перед одной из дверей, ничем на вид не отличавшейся от остальных, отперла ее своим ключом и вошла первой.
Мазур огляделся. Опять-таки никаких достопримечательностей – чисто, прибрано, старинная кровать с высокими железными спинками, две кресла, столик, шторы задернуты.
За спиной у него звонко щелкнул старомодный замок.
– Ну, и как это понимать? – спросил он спокойно.
Мадлен подошла к нему вплотную, медленно подняла руку, легонько потянула его галстук, приспустив узел. Так же плавно убрала руку, прищурилась:
– Тебе объяснять или сам догадаешься? Попробуй с трех раз…
В конце-то концов, он тут оказался с санкции начальства. А если что не так, не наше дело – как говорится, Родина велела…
Взять ее за плечи и легонько притянуть к себе, не думая при этом о возможных объективах, оказалось не таким уж трудным делом. Природа брала свое, и в сочетании с дозволением начальства смесь получалась убойная. Мазур раздел ее без особой неуклюжести, благо не впервые в жизни это проделывал, да и сопротивления никакого, одно молчаливое поощрение синим взглядом. Стал снимать пиджак, но закончить эту нехитрую процедуру не успел – Мадлен гибко опустилась перед ним на колени…
Вот это с ним проделывали впервые. В первый миг он инстинктивно сжался в нешуточном испуге, показалось, что ее зубы сейчас вонзятся в беззащитную плоть, но тут же выяснилось, что дело обстоит не так уж скверно, даже наоборот. Сначала в голове еще прыгали всякие мысли, от «Да это ж извращение!» до «Как же дальше? Неужели проглотит или как-то по-другому полагается?!». Потом и мысли отлетели, потому что стало чертовски приятно. Он пялился в потолок, избегая опускать взгляд на ритмично колыхавшуюся светловолосую головку, в мозгах крутилось одно: «Вот это да-а!» Осторожно погладил ее по голове, легонько прижал пальцами затылок – она не противилась, наоборот, ее это словно подхлестнуло.
Позже, когда они оказались на мягкой старинной постели, вовсе не скрипучей, Мазуру пришлось пережить еще немало неизведанного. Смешно, но в какой-то миг он и впрямь ощутил себя совращаемой семиклассницей – слава богу, это быстро прошло. Главное, не ударил в грязь лицом.