– Да, – сказал Мазур. – А что?
– Да ничего особенного, – хмыкнул Лаврик. – Знаешь, что самое смешное? Что все складывается прямо-таки идеально. Вот если бы он оказался гораздо более толстокожим и остался в живых, обязательно выскользнул бы из рук, как угорь. Нам совершенно не за что было б ухватиться. А так… У покойника порой есть одно ценнейшее качество – он не в состоянии ни запутывать следствие, ни препятствовать таковому… А где его дочка, кстати?
– Не знаю, – сказал Мазур. – Упорхнула с каким-то хахалем. В поезде познакомились.
– Вот, значит, какую линию поведения вы избрали, друг мой…
– Ты о чем? – как мог беззаботнее спросил Мазур.
– Обо всей этой истории. О том, что тут творилось и творится. Кирилл, я похож на идиота?
– Не особенно, – искренне сказал Мазур.
– Вот именно, дорогой мой, вот именно… – Лаврик говорил тихо и размеренно. – Кирилл, у меня нет времени ни на долгие партии, ни на коварные подходы. По моему глубочайшему убеждению, ты поступил в точности так, как тот судья у Сименона – не солгал, но и не сказал всей правды. Пребывание твое в этом милом городе проходило отнюдь не так мирно и благостно, как ты об этом писал в рапорте. С тобой здесь что-то произошло. Достаточно крупное и серьезное. Я тебя четверть века знаю, а потому могу уверенно сказать, что ты и из этой передряги как-то выкарабкался – и, чует мое сердце, по своему всегдашнему обыкновению набросал жмуриков там и сям… Да, у меня нет точных доказательств – одни лишь обрывки, смутные слухи… но это след. А как я умею топать по следу, ты имеешь, тешу себя надеждой, некоторое представление. Ты пойми, не в человеческих силах – и не в твоем положении – в сжатый срок слепить убедительную легенду, которая выдержит мою проверку. Ты у нас не Штирлиц, ох, не Штирлиц… Не по плечу тебе эта задача. Если я пойду по следу, рано или поздно докопаюсь до правды. Вот только ты к тому времени будешь бултыхаться по уши в дерьме… Так что давай уж играй в сознанку.
– Касаемо чего? – пожал плечами Мазур, стараясь сохранить самое непроницаемое выражение лица. – Да, вот, по теме… Помнишь, что случилось лет двадцать пять назад возле Ахатинских островов? Там тоже была одна насквозь естественная смерть…
– Да черт возьми! – в сердцах выпалил Лаврик. – Ты что, вбил себе в голову… Кирилл, меня совершенно не волнует, что ты шлепнул Нечаева. И хрен с ним, откровенно говоря. Да не жеманься ты и целочку из себя не строй. Я уверен на сто процентов, что он не стрелялся, что это ты его шлепнул. Но я не собираюсь никому это доказывать, понятно тебе? Эта сторона дела меня не интересует. Нисколечко. Нечаев получил то, что заслуживал… а уличить тебя в его убийстве, поверь старому цинику, – задача нереальная. Меня, повторяю, не эта сторона дела интересует.
– А которая? – безразличным тоном спросил Мазур.
– Совсем даже другая. Видишь ли, у всей этой здешней истории – с «черными археологами», с бандюками, с чередой смертей – есть еще один аспект. Тебе совершенно неизвестный. И примчался я сюда инкогнито как раз для того, чтобы этот аспект вскрыть, аки консервную банку. В чем мне необходима твоя помощь, откровенность и самое тесное сотрудничество. Веришь ты или нет, но так оно все и обстоит. Слово офицера. Согласись, я этим словом как-то не особенно злоупотреблял, а?
– Пожалуй, – вынужден был признать Мазур.
– Не «пожалуй», а «точно». Повторяю, у меня нет времени играть с тобой партии. Давай будем предельными циниками. Либо ты мне выложишь свою здешнюю одиссею, как на исповеди… либо я сам рано или поздно до всего докопаюсь, но для тебя, сам понимаешь, второй вариант связан с серьезнейшими неприятностями. Как говаривали в старину, его карьер безвозвратно погиб… Ясно? Не нужен мне Нечаев, черт с ним! Мне нужна, жизненно необходима твоя настоящая история. Ты же не в безвоздушном пространстве действовал, кто-то тебя видел, запомнил, опознать может… – Он придвинулся к Мазуру вплотную и жестко продолжал: – Пойми ты, дурачина, дело настолько серьезное… И нет у меня другого выхода. Равно как и человеческих чувств. Я забуду, что ты меня вытащил на себе в семьдесят восьмом, – начисто забуду, напрочь, я сейчас не человек, а собака на следу… Не на твоем, мать твою, не на твоем, так что не дергайся!
– Что случилось? – тихо спросил Мазур.
– Расскажу, – сказал Лаврик, все так же стоя к нему вплотную, лоб в лоб. – Обязательно расскажу… поскольку ты, обормот этакий, мне будешь нужен, и отнюдь не в качестве подследственного. Но сначала ты передо мной вывернешься до донышка. Я должен знать все, что с тобой происходило с тех пор, как ты приехал в этот город. Все, что здесь было. Пятый, десятый раз повторяю – черт с ним, с Нечаевым, меня он не интересует… Давай, излагай. У тебя попросту нет выбора. Или договоримся, или назад ты поедешь в наручниках.
– Ого, – сказал Мазур. – А мотивация?
– Будет, – совсем тихо сказал Лаврик. – Непременно будет. Ты же меня знаешь, ты меня сто лет знаешь. Сроду не блефовал, согласись, не было у меня такой привычки… Ну, хватит. У меня нет времени, а у тебя нет выбора. Дать тебе минуту на размышление, как в кино? – Он демонстративно поднял к глазам запястье с часами, высвободив их из-под манжета белой легкой курточки (под которой Мазур давненько уже зафиксировал опытным взором кобуру с пушкой). – Оно тебе надо?
– Фрукт ты, конечно, еще тот… – задумчиво произнес Мазур.
– Работа такая, – моментально откликнулся Лаврик. – Но слово свое держу, сам знаешь. Я тебе обрисовал оба варианта, или-или… Что выбираешь?
– Фрукт ты, конечно, еще тот… – повторил Мазур. – Но вот ведь какая петрушка – ты и в самом деле всегда играл честно…
– Рад услышать, что ты это признаешь… – натянуто ухмыльнулся Лаврик. – Ну, валяй, валяй! У тебя, конечно, есть и третий вариант – шлепнуть меня прямо сейчас, соврать что-нибудь моим ребяткам и сделать ноги… но это настолько идиотский вариант, что мы его и обсуждать не будем. Ну? Вы сошли с поезда в славном граде Шантарске…
– Вот тут ты промахнулся, – устало усмехнулся Мазур. – Началось все не доезжая Шантарска…
Он рассказывал подробно и сухо, профессионально отсекая те детали и подробности, что были совершенно излишними – с его собственной точки зрения, конечно, логично было бы ждать наводящих вопросов и уточнений, но Лаврик, что удивительно, ни разу не открыл рта, молча слушал, и только…
– Вот и все, пожалуй, – сказал Мазур, подумав.
– Ах ты хитрюга, – осклабился Лаврик. – Хитрован. Для того, чтобы прикрыть твою задницу после самосуда над бедолагой Нечаевым, дядя Лаврик тебе вполне годился, а что касаемо твоей печальной одиссеи – тут означенный Лаврик перебьется…
– Унизительно было чуточку, – честно признался Мазур. – Давненько уж меня так беззастенчиво не использовали.
– Понятно, – кивнул Лаврик. – И ты, обормот, всерьез решил, что удастся такую опупею утаить… Удручаете вы меня, господа офицеры. Четверть века вам внушаешь, что особый отдел для вас – отец родной, матушка ласковая, брат молочный и первый друг, а у вас в одно ухо влетает, в другое вылетает… Удручительно, право. Или – удручающе, как правильно?
– А хрен его знает, – сказал Мазур.
Лаврик извлек из внутреннего кармана черный очешник, а из него – свое знаменитое пенсне с простыми стеклышками, за которое и получил свою кличку еще в те времена, когда лично Л.И. Брежнев не проявлял ни малейших признаков старческого маразма, а империя казалась несокрушимой и вечной. К этому нехитрому оптическому устройству успели притерпеться настолько, что оно уже лет двадцать как не вызывало насмешек, – мало ли какие безобидные пунктики бывают у людей…
Сноровисто и привычно нацепив легендарную пенсню на нос, Лаврик какое-то время разглядывал Мазура вооруженным глазом, потом спросил:
– Есть что-нибудь странное в том, как я держусь?
– Ты не задал ни единого вопроса, – моментально ответил Мазур. – А это на тебя категорически не похоже.
– Рефлексы прежние, оценка происходящего адекватна… – хмыкнул Лаврик. – А молчал я оттого, что мне был интересен сугубо твой взгляд на происходящее. Не замутненный посторонним вмешательством в виде реплик и наводящих вопросов. Ясно?
– Чего уж яснее, – сказал Мазур, ощутив знакомый, мимолетный и тягостный нахлыв тоскливого уныния, как всегда бывало перед акцией. – Определение «мой взгляд», да еще прозвучавшее из твоих именно уст свидетельствует, что есть и другие взгляды на происходящее. Отсюда, в свою очередь, вытекает: у этой игры несколько уровней, и я только один-единственный прошел… Так?
– Люблю я тебя, обормота, – сказал Лаврик почти даже растроганно. – И не за то люблю, что ты меня тогда вытащил на горбу – я, ежели помнишь, за этот акт милосердия с тобой сполна расквитался, когда тебя вытаскивал в стране говорящих обезьян… Люблю я тебя за работящие мозги… Быть может, ты мне сэкономишь время и сам на следующую ступенечку шагнешь без моей подсказки? А?
Мазур бросил на него быстрый взгляд. И протянул:
– Черт тебя побери… Здесь что, и в самом деле на каком-то из участков вплелась чужая разведка?
– Умница ты моя, – жестко усмехнулся Лаврик. – В десяточку… Вот именно, Кирилл. Чужее не бывает. Это ведь прямо-таки закон природы: там, где возникают натоптанные контрабандные тропочки через границу, по которым в обе стороны тащат то и это, рано или поздно замаячит серьезная разведслужба, причем вовсе не факт, что – сопредельная… – Его голос на миг дрогнул от неприкрытого азарта. – Слушай, бывают же чудеса на свете… Может, ты во время своих медленных и быстрых танцев со здешними бандюками и ценителями искусства где-нибудь да встречал эту вот девочку? Ты не торопись, хорошенечко присмотрись, подумай…
Мазур взял у него цветную фотографию и внимательно разглядывал. Довольно симпатичная девушка восточного облика, с длинными черными волосами и чуточку раскосыми глазами была снята где-то на улице – она стояла вполоборота к объективу, куда-то внимательно глядя, правой рукой придерживая перекинутый через плечо ремешок яркой сумочки. Красивенькая такая, спортивного вида и, отчего-то чуется, с характером. У Мазура осталось впечатление, хотя и не было на снимке каких-то знакомых ориентиров, что фотография сделана в Шантарске: должно быть, все из-за ее белой маечки, какие тут продавались на каждом углу, по слухам, здесь же и запатентованные. Во всю длину маечки в три краски изображена унылая физиономия г-на Чубайса с черной мишенью на лбу, а понизу крупная надпись: «А ты бы промахнулся?» Кто-то из шантарских бизнесменов четко уловил требования текущего момента и внес коррективы в летнюю моду. Черный это юмор или нет, один бог ведает, но Мазур сам видел, что майки расходились, как пиво в жаркий день…